Когда они вошли, в кабинете почти не осталось свободного места. Рядом со столом главного редактора помещался только один стул, маленький и шаткий, и Кейт опустилась на него даже с большим страхом, чем обычно. Она с беспокойством взглянула на Даррена и по тому, как дергался его кадык, поняла, что они думают об одном и том же. Им сейчас объявят о том, что Хардстоун увольняет не одну Джоан, а их всех. Вот и настал этот момент. Они здесь для того, чтобы выслушать приговор своей карьере.
Уэмисс поправил галстук горчичного цвета и провел по редким седым волосам рукой. Кейт запаниковала. Пока редактор собирался с мыслями, перед ее глазами возникла фабрика нижнего белья — огромное и мрачное здание, закрывающее собой весь свет.
А потом случилось то, чего никто не ожидал.
— Отличные новости, — сообщил сияющий Уэмисс. — Хорошие вести не могут не радовать!
Кейт и Даррен удивленно переглянулись.
— Хорошие? — осторожно спросила Кейт.
— «Меркьюри» будет оказана небывалая честь, — с дрожью в голосе произнес Уэмисс. Его глаза светились счастьем. — Мы готовимся встретить особу королевских кровей!
— Неужели приезжает ее величество? — удивился Даррен. «Бедная Джоан! — тут же пронеслось в голове у Кейт. — Столько лет просидеть в «Меркьюри» и не увидеть даже Софии Уэссекской!»
Но Уэмисс уже качал седой головой:
— Королевской крови, но другой. Той, которая гораздо ближе к нам. Натаниэль Хардстоун будет некоторое время работать в «Меркьюри»!
— Натаниэль Хардстоун? — задумчиво переспросила Кейт. — Вы говорите о сыне Питера Хардстоуна?
— Именно о нем, о сыне владельца газеты. Сыне и, что еще важнее, наследнике. Это замечательная новость, не правда ли?
— Зачем? — спросил Даррен.
— Зачем? — переспросил Уэмисс.
— Да, зачем? — Даррен крутил в руках серебряный крест на кожаном шнурке, свисавший с шеи на его костлявую грудь. — Зачем ему приезжать сюда?
Уэмисс широко улыбнулся:
— Конечно же, чтобы изучить все составляющие нашей работы! Ведь когда-нибудь придет, время и он возьмет все в свои руки! — произнес редактор с дрожью в голосе, и Кейт поняла, что Уэмисс очень положительно воспринял новость. — Из всех изданий в империи «Хардстоун холдинге», — восторженно добавил он, — Натаниэль выбрал именно… «Меркьюри».
— Кейт? — Мама барабанила кулаком по тонкой двери в спальню. — Что ты там делаешь, черт возьми? Уже почти восемь! Шевелись!
Кейт помчалась в ванную и встала под прохладный душ. Как обычно, всю горячую воду уже давно слили, но она знала, что жаловаться не имеет смысла. У отца была твердая позиция по этому поводу: «Милочка, а о чем ты думаешь, валяясь в постели?» Быстро одевшись, Кейт отправилась на кухню, где — что опять же было обычным делом для этого часа — из-за ревущего гриля и постоянно кипящего чайника стояла жара, как в кузнице.
Вздохнув, Кейт потянулась за тостом. К этому времени ее карьера и жизнь уже могли бы сложиться совсем по-другому. Она должна была сидеть, изящно выгнув спину, за стойкой на кухне собственной, элегантно обставленной квартиры на набережной Темзы и, положив ложечку от Мэтью Уильямсона в фарфоровую чашку от Джейд Джаггер, наслаждаться блеском полов светлого дерева и открывающимся через панорамные окна видом на дорогую ее сердцу реку, медленно несущую свои воды.
Но увы… Ее зарплаты никогда не хватало до конца месяца — с «пришествием» Хардстоуна ситуация только ухудшилась, — и именно поэтому она до сих пор жила с родителями и бабушкой в примыкающем к соседнему доме под названием «Витс-энд».[8]
Справедливости ради стоит заметить, что, когда ее семья купила дом, он уже носил это название. Кейт знала, что родители не обращали на него внимания и им было абсолютно все равно. В отличие от нее всех остальных членов семьи их адрес не смущал. Однажды, много лет назад, она предложила отцу заменить слова «Витс-энд» на номер, но он походя заметил — отчасти оправданно, это она готова была признать, — что «если у его дочери нет другого повода для волнений, то ей, черт возьми, очень повезло».
Насколько она знала, более нелепый адрес был только у Даррена. Его семейное «гнездо» звалось «Шахта Эрзан». Родители совместно владели домом, и к тому же название отражало их страсть к курению: стены и потолки в доме были светло-коричневого цвета, и внутри стоял отвратительный застарелый запах сигаретного дыма. Даррен говорил, что впервые увидел родителей, когда дорос до их коленей, — настолько плотными были вокруг них клубы дыма от «Суперкингз».
— Чай, дорогой? — Встряхнув заварку в большом коричневом чайнике, мать показала его отцу.
— Спасибо, дорогая! — Широко улыбаясь, отец протянул ей чашку.
Кейт никогда не слышала, чтобы родители повышали голос друг на друга.
— Ох, я только что убрала молоко в холодильник, — вспомнила мама.
Отец отправился за ним.
— Кто это купил? — спросил он, вынимая пакет с перекошенным от отвращения лицом.
Мать с беспокойством посмотрела на него:
— Наша Кейт. А что? Неужели оно просрочено?
— Даже хуже, — проворчал отец. — Обезжиренное. — Он хитро посмотрел на дочь. — Это черт знает что такое! Чтобы забелить чай, придется налить в него в два раза больше!
Кейт покраснела. Отец любил доставать ее за любое отклонение от обычного списка покупок. Однажды, решив немного разнообразить семейные десерты, она купила упаковку заварного крема с добавлением настоящей ванили. А в результате ей пришлось терпеть насмешки отца о «заварном креме с пеплом».
С тостом в руке Кейт направилась в гостиную, где, как обычно, сидела бабушка с вязаньем в руках. Она время от времени поглядывала в телевизор, который отец всегда держал включенным. В течение дня он никогда не садился у «голубого экрана» — предпочитал стоять, делая вид, что лишь ненадолго отвлекся от какого-то важного домашнего дела.
— Привет, бабуль.
— Привет, детка.
Бабушка сидела в кресле у окна. Это было специальное кресло для пожилых людей — с высоким сиденьем, чтобы было легче подниматься, в эластичном нейлоновом чехле, где на коричневом фоне кружились коричневые осенние листья. Оно служило ей еще в пансионе для пожилых людей, когда бабушка жила там вместе с дедом. А после его смерти она забрала кресло с собой к родителям Кейт. Вместе с креслом в доме появилась масса всяких безделушек: пепельница с берегов Южного моря, карусель с латунными ангелами, которая вращалась, когда под ней зажигали свечки, триумвират пластмассовых «мудрых обезьянок» и свадебная фотография бабушки и деда в рамке. Все это стояло на подоконнике рядом с ее креслом, а на стене висели пластмассовые часы с изображениями птиц на месте цифр. Днем и ночью они издавали различные «орнитологические» звуки — для каждого часа разные.
