— Послушайте, нельзя же так! — не удержался Сашок. Но сам во все глаза смотрел на джентльмена и думал: «Неужели он — тот самый клоун? Не может быть! Неужели человека может так изменить одежда! Типичный вроде английский пролетарий, болельщик «Миллуолла», например».
— Listen, you can’t snatch things out of other people’s hands just like that! — на всякий случай перешел на английский Сашок. Но тут человек повернулся к Сашку лицом, и по угрюмому, злобному, но такому неподдельно родному взгляду узких маленьких глаз он узнал соотечественника. Но другого. Конкретно этого человека Сашок видел впервые. Тот, в свою очередь, бесцеремонно рассматривал Сашка с ног до головы. Наконец разверз свой рот, сплюнул на перрон (в буквальном смысле) и сказал по-русски с характерным южным акцентом:
— Слышь, а ты давно из Молдовы?
— Из Молдовы? Да вы с ума сошли — я в жизни там не был!
— Врешь!
— Уверяю вас, как-то сложилось, что ни разу так и не побывал. Но, вообще-то, нельзя ли чуть-чуть повежливей?
— Не был, говоришь? Побожись!
— Да вы шутите, что ли?
— Ты же в бога веришь?
— Я? Ну, знаете, это очень личный вопрос. А вы, собственно, кто такой, разрешите спросить?
— Я — Леша. А ты — Саша. Божись.
— А почему вы мне тыкаете?
— Тыкаю?
Предполагаемый Леша почему-то расхохотался. Потом вдруг резко замолчал, уставился на Сашка довольно злобно и сказал:
— Побожитесь!
— Ну… Ладно, пожалуйста, раз вы настаиваете. Ей-богу. Или как там надо божиться? Клянусь торжественно, что никогда ни одного разу ни одна моя нога не ступала на православную молдавскую землю… Аминь.
— А почему тогда статья про Молдову?
— А, вот в чем дело! Вы прочитали статью про молдавский текстиль!
Леша не стал отрицать очевидного, посопел только носом и сказал:
— Слышь. Расскажи мне про эту фабрику в Тирасполе.
— Про фабрику в Тирасполе? Но я ничего такого про нее не знаю. Кроме того, что в статье написано. Да и то я забыл уже… Статья, по-моему, такая, не очень-то… информативная. И вообще, Тирасполь — это в Приднестровье…
— В Молдове он, — посуровел Леша.
— Ну да, конечно, де-юре… Нет, послушайте, уберите руки, куда вы меня тащите, никуда я не пойду!
Узкоглазый Леша тем временем уже подхватил Сашка, что называется, под микитки и потащил его к выходу со станции.
— Слышь, а чо это ты пустой пришел, а? Где моего кореша-то портфель? — сказал Леша на ходу.
От этих слов все праведное возмущение Сашка как ветром сдуло.
— Я… — залепетал растерянно он, — видите ли…
— Ты что же, дудак, его не принес? Забыл, что ли? Во дает фраер… Придется теперь с тобой разбираться.
Тем временем Леша уже благополучно вытолкал Сашка из здания станции и куда-то потащил.
— Подождите, я все объясню! — пищал Сашок, но узкоглазый был неумолим.
— И насчет Молдовы — смотри, за базар отвечать придется, — нравоучительно говорил он, увлекая Сашка все дальше, мимо здания магазина «Сэйфуэй», в какой-то подозрительный, страшный переулок.
Глава 5. Razin’te khlebal’niki!
В грязноватом переулке за супермаркетом, куда узкоглазый головорез затолкал Сашка, было темно, смрадно и пусто. Только в дальнем углу какой-то здоровенный негр в рабочем комбинезоне подпирал стенку, покуривая. «Этот не заступится, — с тоской подумал Сашок, — скажет: у меня обед кончился».
— My lunch break is over! — и вправду заорал негр, но тут же перешел на русский: — Сколько вообще можно, блин, тебя ждать, где, блин, тебя, носит? И какого… зачем ты этого хрена сюда приволок?
— Да клиент дурной попался, — принялся оправдываться узкоглазый Леша, ни на секунду не отпуская Сашка из своих стальных объятий, — горбатого, понимашь, лепит…
— Ща я ему полеплю… Он, чо, не принес ничего, что ли? — и с этими словами чернокожий джентльмен угрожающе приблизился вплотную к Сашку.
— Да вот, смотри сам, — сказал Леша, протягивая негру пакет «Moscow Duty Free». Тот быстро стал шуровать в пакете, при этом что-то невнятно бормоча себе под нос.
Тут Сашок наконец оправился от шока — в достаточной степени, чтобы заверещать горячо и нервно:
— Я принес, принес! Я принес будильник! И газеты! И словарь… Лусо… Лусо-японский. И карты. Вообще, я все принес, что было в портфеле.
Негр с некоторым изумлением уставился на Сашка, будто не ожидал, что тот способен разговаривать.
— А портфель, портфель он принес?
— Видите ли, — заволновался Сашок, — понимаете, какая штука…
— Не понимаю, — отрезал негр, — где портфель, зараза?
— Дынкин, — вступил в разговор Леша, — он не принес портфеля!
В грязном переулке за супермаркетом воцарилась тишина. Все напряженно молчали. Потом Сашок перехватил многозначительные взгляды, которыми обменялись Леша и чернокожий Дынкин, и понял, что дела его плохи, потому что в этих взглядах что-то явно читалось зловещее. И земля закружилась у Сашка под ногами…
В то время, когда Сашок вел неприятную дискуссию с Дынкиным и его бледнолицым товарищем Лешей в районе Нью-Кросс, у него дома, в Фолкстоне, тоже творились странные чудные дела. В тот вечер семейство собралось дома рано и уселось ужинать — втроем.
— Я за Сашу немного беспокоюсь, — говорила Мэгги, раскладывая по тарелкам запеченного лосося, приобретенного по сниженной цене в соседнем «Сэйнзбириз», — непонятная какая все-таки история с этим портфелем. Как вы считаете?
— И с этим джентльменом в русской национальной одежде, — подхватил Джон, — как-то действительно все это странно…
В эксцентричной Англии, естественно, существует добрая дюжина слов для обозначения понятия «странный». И с нейтральным, и с положительным оттенками. Но Джон выбрал одно из самых отрицательных — weird… И Анна-Мария немедленно ринулась на защиту мужа.
— Саша уж точно не вел себя странно! Его реакция была совершенно нормальной. Что бы вы сделали на его месте?
— Well… — пробормотал в ответ Джон. Слово это, в зависимости от интонации и обстоятельств, может иметь сотни, если не тысячи разных значений. В данном случае оно значило что-то вроде «ну, не знаю, не знаю…» В ответ Анна-Мария поджала губки, а Мэгги примирительно попыталась перевести разговор на еду, но участников трапезы могли объединить лишь достоинства зеленого салата.
Дело в том, что Анна-Мария была веганом — то есть радикальной вегетарианкой. «I don’t eat anybody!» — «Я никого не ем!» — с гордостью говорила она. Так что на розового лосося она смотрела с плохо скрываемым отвращением. Но и родители, бросавшие украдкой косые взгляды на отдельно приготовленный ужин Анны-Марии, отвечали ей взаимностью.
Веганы — категорически и без всяких исключений — отказываются употреблять в пищу не только мясо и рыбу, но даже и молоко, сыр, масло, вообще любые молочные продукты, а также яйца и даже мед («мы против эксплуатации пчел!»).
«Пчел эксплуатировать нельзя, а родителей можно», — иронизировал за глаза Джон, намекая на то, что дорогостоящие орехи, всякие там тофу и прочее покупались в основном из родительских средств, так как скромного вклада молодых в семейный бюджет явно не хватало. Вот и сейчас предки с некоторым ужасом поглядывали на оригинального вида блюда, приготовленные Анной-Марией. «Weird! — думал Джон. — Что хотите, а только weird!»
— Вот эта штука, это и есть — тофу? — спросил Джон, подозрительно косясь на большущее сито с чем-то вроде желтоватой крупы.
— Папа, я уже тебе несколько раз говорила, это куинэа…
— Тофу — это совсем другое, это такая штука вроде гигантского гриба, — с сознанием превосходства заявила Мэгги.
— Какого еще гриба?! — возмутилась Анна-Мария — Вы что, смеетесь, что ли? Тофу — это соевая масса, растительный протеин, очень питательный. А куинэа — это из Латинской Америки, индейская еда, такая, как бы вам объяснить, «матерь всех зерновых»…
Но тут объяснения Анны-Марии были прерваны звонком в дверь.
— Это Саша, опять, наверно, ключ забыл, я ему открою! — обрадовалась неожиданно раннему возвращению мужа Анна-Мария. Каково же было ее изумление, когда вместо Сашка она обнаружила на пороге элегантного джентльмена лет сорока пяти, одетого в зеленый твидовый пиджак, при галстуке, в сверкающих дорогих ботинках.
В Англии, надо сказать, совершенно не принято являться в дом без предварительной договоренности. Правда, проповедники различных религий, а также бессовестные торговцы, использующие метод так называемых «жестких продаж», этим правилом иногда пренебрегают, но и отношение к ним соответствующее — в домах попроще их и оскорбляют, и гоняют, словно бродячих собак, и даже, чего доброго, могут и плеснуть чем-нибудь сгоряча, чтобы не шлялись. Ну а образованные классы (еще иногда именующие себя в духе классической самоиронии «трепливыми классами») обрушивают на незадачливых коммивояжеров всю силу своего английского презрения.
