– Ты был в Чечне? Когда?
– Тогда.
– Что тебя туда понесло?
– Дурость.
– Расскажи!
– В другой раз.
Она помолчала.
– А вот бывает, говорят: я прожил счастливую жизнь. Значит, вся его жизнь была переходным состоянием из одного небытия в другое, так что ли?
– Конечно. По большому счёту, абсолютно всё – переходное состояние. Помнишь, как начинается один из романов Набокова: «Колыбель качается над бездной… здравый смысл говорит нам, что жизнь – только щель слабого света между двумя идеально чёрными вечностями…»1 И в эту щель мы хотим втиснуть не только саму жизнь, но и бесконечно счастливое ощущение от неё? Не многого ли хотите, господа? Постоянно только само движение от одного состояния к другому. Но мгновенья счастья для каждого видятся изнутри. В конце концов, счастье в том, чтобы вообще не думать – счастлив ты или нет. А выражение «счастливая жизнь» – всего лишь фигура речи. А что ему ещё остаётся? Человеку в старости выгодней считать, что он прожил счастливую жизнь, могло быть и хуже.
– В чём же выгода?
– Не наносить вреда своему психическому здоровью. Иначе – суицид или психушка. Всё равно уже ничего не поправить. Всё было, как было. И другой жизни не будет. Счастье не может стать привычным, и в этом его притягательность. И, пожалуй, по-настоящему счастливым может быть лишь тот, кто понимает, что сама возможность жить и есть единственное счастье, а кому-то при этом ничего в этой жизни и не надо. Их единицы, и подавляющее большинство их презирает, поскольку держит за идиотов. Потому что понимает счастье, как бесконечное наслаждение. А это тупик. Наслаждение ещё более мимолётно. Но засасывает подобно болоту. И желающие постоянно его продлевать, превращаются в ловцов собственного хвоста. Их всегда узнаешь по остановившемуся взгляду, как у крокодила перед броском на свою жертву. Но на всякого крокодила найдётся охотник, желающий сработать из его шкуры какую-нибудь забойную вещицу типа сумки или жилета. Это уже охотничье счастье. И, убеждён, подлинное счастье испытал человек, оказавшийся на необитаемом острове. Робинзон Крузо на самом деле был самым счастливым человеком на свете, несмотря на неистребимое желание вновь оказаться в обществе, среди себе подобных.
– Вот я и хотела спросить: а как же – отсутствие людей?
– А в этом и состоит счастье. Человек в полном смысле живёт для себя, в меру своих потребностей, и, самое главное, ему не с чем сравнивать. Не перед кем выпендриваться. Никто ему не мешает. Никто его не похвалит, никто не осудит. Перед ним нет кривого людского зеркала. И вся его жизнь зависит только от него. Это ли не счастье!
– Ты стал мизантропом?
– Не надо ярлыков. Кто не дурак, понимает – с людьми в наше время каши не сваришь. Они обязательно или отберут её у тебя, или всыплют в неё яду.
– А тщеславие?
– Оно и так-то только претензия на значимость. А там вообще ничто. Исчезает, как дурной сон. Там нет для него пищи.
– А общение? Всё-таки человек – общественное животное. Да и самореализация что-то значит. Каждый хочет оставить свой след…
– И от этого все его беды.
– Ну, ты и суров. Целую лекцию прочёл! Просветил. Я и не знала, что ты так можешь… И по твоей версии я, скорей, похожа на крокодила. Осталось выяснить, кто снимет с меня шкуру. И на какую забойную вещицу её хватит? Пожалуй, я не только на сумочку или жилет, а и на чемодан потяну, а? – она весело рассмеялась.
Бросов понял, что перегнул палку. Он и сам был в смущении от своего сбивчивого и многословного монолога. Да ещё произнесённого с таким напором, как будто он от кого-то оборонялся. А она молодец, с юмором вышла из ситуации. И по нему прошлась и себя не пожалела.
– А любовь, Вадим?
– Любовь?.. – перед этим вопросом он чувствовал себя беззащитным и потому, выстраивая внутреннюю оборону, продолжал перегибать палку. – Это такая редкость в присутствии людей… что их отсутствие не может нанести сколько-нибудь существенного урона самочувствию.
– Значит, по-твоему, счастье неопределяемо, потому что мимолётно и неуловимо.
– Почему, определяемо, но не как постоянная категория. Особенно в любви. И оно есть пища для импровизаций. Кузьма знал в этом толк. А подсказал ему Александр Сергеич: «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей».
– Это взгляд человека разочарованного.
– Скорее, умудрённого. И это честный взгляд.
– А вот любопытно… – она замолчала.
– Что?
– Если бы я сейчас пришла к тебе… ты бы испытал это, как счастье?
Вот оно! Удар ниже пояса. Ахиллесову пяту распознали. В этот момент ему захотелось заглянуть в глаза тому, кто нанёс поражение. Ой, как хотелось! Однако он был лишён такой возможности. И вынужден был гадать по интонациям её голоса, считывать «ноты». А поскольку в них был немалый элемент игры, определить серьёзность её намерений, на самом деле, было почти невозможно. Требовалось мимическое подтверждение. И этот радиотеатр ему не нравился. Зато она могла беспрепятственно наблюдать за его реакцией. Он это хорошо понимал и не сразу нашёлся, потому и ляпнул в лоб:
– А ты собралась прийти?
– Я… – она замялась.
Ему показалось, что его прямой вопрос испортил ей игру, спутал карты, припёр к стенке. А сам он чего-то испугался и не стал ждать парирующего ответа. Расставил все точки над i.
– Знаешь, ты бы тоже со мной не выдержала. Женщинам с писателем, как правило, жить невмоготу.
– Я не о браке. И потом я говорю про сейчас.
Нет, не испортил, не спутал, не припёр – она продолжала играть, выпытывая некую тайну, в которой он и сам-то себе не признавался. У него в мыслях образовалась паника, но он сделал вид, что не понял, пропустил мимо ушей заигрывающий комментарий и продолжил свою мысль.
– Мало внимания. Да и с деньгами туговато. Вы, женщины, упорно принимаете это за чисто мужской эгоизм.
– А ты, конечно, думаешь иначе?
– Неважно, что я думаю…
– Мужчинам менять жён на пользу. Впрочем, как и женщинам – любовников. Бездна впечатлений. И скуки как не бывало.
Он обратил внимание на одну деталь: когда она говорила о мужчинах, употребила слово «жена», а женщины у неё обходились «любовниками». Её визуальная анонимность стала его раздражать, и ему захотелось сказать что-нибудь наперекор.
– А по-моему, шило на мыло.
Она помолчала.
– А дети у тебя есть?
– Не удосужился.
– И правильно. Плодить бедняков – глупо и неосмотрительно. Особенно в вашей забытой богом стране.
«Опять!» Внутренне он вспылил.
– Она и твоя страна, между прочим.
– Уже не моя. Двадцать пять лет она унижала меня на каждом шагу. И я от неё отвернулась.
– Что знаешь об унижении? Ты сидела в лагере? Тебя не принимали на работу? Тебя насиловали при свете дня?
– Ты привёл крайние случаи. Есть ещё и… Ладно, не будем об этом. С глаз долой, из сердца вон. Забыла.
– Понятно…
Он был готов прекратить разговор. И она это почувствовала и вовремя сменила тему.
– А у меня дочь от первого мужа. Четырнадцать лет. Назвала Мальвиной. Ей идёт. Моя маленькая баронесса до сих пор словно куколка. От богатых женихов нет отбоя.
– Но среди них, разумеется, нет места для Пьеро.
– Естественно! Бледные печальники нам ни к чему.
– Вам нужны загорелые и мускулистые насильники?
– Ого, сказанул! Нет. Нам нужны успешные в деловом отношении. Правда, ей ещё рановато ложиться в постель с мужчиной.
Он вдруг решил сострить в тон разговору. И не без ёрничества.
– Обходится пока женщинами?
Она рассмеялась заливисто, но вдруг оборвала себя, изобразила оскорблённую невинность.
– Не ожидала от тебя подобной шутки.
Ему стало почему-то стыдно.
– Прости. Вырвалось.
– Да не бери в голову. Я отношусь к этому спокойно. Нет, похоже, лесбиянство не её путь. А как твои успехи в литературе?
– Средне.
– Звучит удручающе. Чем сейчас занят?
– Пишу… роман.
– Рома-а-ан?!
Она так удивилась, словно ей сообщили о чём-то весьма неприличном, и опять рассмеялась. А он сгорбился от неловкости. Уязвлённое самолюбие прожгло грудь.
– А что?
– Да ты не обижайся. Понимаю. Тщеславие, которое ты упорно отрицаешь.
Теперь он пошёл в наступление.
– При чём тут тщеславие?!
– О, да! Ты всё такой же… Вадим, сейчас только ленивый не хочет написать гениальный роман.
– На гениальность не претендую. Вышел из этого возраста.
– Тебе так кажется. Надеюсь, не детектив?
– Ни под каким видом.
– Думаешь, осилишь? По-моему, это не совсем твоё. У тебя короткое дыхание. На рассказ хватает. На пьеску – куда ни шло. А вот на роман, не знаю…
– Посмотрим.
Он скрипнул зубами, передёрнул плечами и отключил видео. «Самодовольная баба! Баронесса с бугра!»
