Но я уже качала головой.
— Я не пойду. Я начну плакать, я буду сидеть и...
— Ты пойдешь. Ника, ты пойдешь, и ты это знаешь, потому что тебе это нужно так же, как и мне. — Он сжал мою руку крепче, глаза его были темны и полны решимости. — Мы должны рассказать ему всю правду. Он имеет право ее знать.
Я вырвалась из этих сильных рук и встала, не позволив Лаврику продолжить, не желая даже слышать произнесенных этим резким голосом слов.
— Я никуда не пойду, — повторила, отчаянно и твердо глядя ему в глаза. — Я не хочу все снова вспоминать, я еще не забыла, так что я никуда с вами не пойду!
Трусливый заяц, зашептало мне на ухо прошлое голосом Егора, засмеялось, попыталось схватить в охапку и снова унести меня туда, где наша дружба была крепкой, взгляды — прямыми и честными, и до момента, когда мы предали нашего лучшего друга, еще оставалось много-много поцелуев и слов.
Я не позволила ему этого. Я бросилась в спальню к своему настоящему, принявшему облик моего маленького сына, и прижалась к нему в поисках защиты, укрывшись одеялом и безудержно дрожа.
***
...Они лежали в палатке вдвоем. Была ночь, и в тишине было слышно только их дыхание и биение сердец. Одна рука Егора обнимала Нику, пальцы второй шагали туда-сюда по не прикрытому рукавом футболки предплечью, и эта простая близость и простое прикосновение доводили ее до безумия, от которого в голове все мутилось.
— Не боишься, трусливый заяц? — прошептал он, лаская теплым дыханием ее ухо, и она погладила его лицо в темноте, задрожав, когда Егор повернулся, чтобы коснуться ее ладони губами, и сказала, что нет. — Совсем-совсем? Вот прямо совсем?
— С тобой нет, — сказала она.
Его рука соскользнула с ее плеча к груди, и их дыхание в ушах друг друга вдруг стало горячим и громким, как бой барабанов.
— Я тебя люблю, — шептал он, осыпая поцелуями ее лицо, а Ника сжимала пальцами его мягкие волосы и повторяла эти слова вслед за ним. — Смешная, рыжик мой, не могу я без тебя, Ника, совсем не могу...
Они остановились задолго до края — и он, и она решили уже давно, что первый раз у них будет после выпускного, но то, что произошло между ними в той палатке, а, точнее, то, чегонепроизошло, сделало их еще ближе. Вернувшись из похода, они почти не расставались и все больше времени проводили вдвоем.
— Я не хочу, чтобы ты думала, что я из тех парней, которые ухаживают за девушкой только из-за «этого», — сказал Егор как-то уже весной, когда Ника прибежала к нему, чтобы обрадовать известием о том, что ее платье для выпускного, зеленое с золотым, длинное, красивое, уже готово. — Нам ведь некуда торопиться, правда, Рыжик? Мы ведь никуда друг от друга не денемся.
Он ошибался.
Ближе к лету тяжело заболела бабушка Егора, и родители, собравшись, решили, что вся семья должна съездить к ней. Остаться было невозможно — бабушка могла умереть, так и не повидав внука, и семейство Ковальчуков ранним июньским утром село в поезд до Ростова, а оттуда в Одессу.
Ника думала, что не сможет разжать рук и отпустить Егора, а так и будет стоять, обнимая его и прижимаясь щекой к его груди, пока его губы касаются ее лба, и Ульяне Алексеевне пришлось кашлянуть, чтобы напомнить, что уже пора идти.
— Я уже скучаю, — сказала Ника тихо, глядя ему в глаза.
Егор сжал ее плечи и с видимым усилием отпустил.
— И я.
Она и Лаврик остались на платформе. Егор взошел на подножку, но не пошел к купе, а так и остался стоять, глядя на вытирающую слезы Нику, пока поезд не двинулся по рельсам прочь.
Это был последний раз, когда они касались друг друга.
ГЛАВА 7. НИКА
Сначала Ника решила не идти на выпускной вечер, хоть и ждала его, хоть и приготовленное, заботливо выглаженное и повешенное в шкафу на плечики зеленое струящееся красивое платье ей очень нравилось и очень шло. Но что ей там было делать? Егор уезжал, Лаврик будет там со своей Майей, а других близких друзей у нее не было.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Она сказала, что не пойдет.
Не хочет.
И очень удивилась, когда Егор неожиданно стал настаивать и убеждать.
— Ника, ведь ты же так хотела пойти! — сказал он, когда они встретились за день до разлуки в парке и уселись на одну из скамеек для посетителей у закрытого киоска «Мороженое».
Парк, заросший за весну сорняками, заброшенный самим его владельцем, «новым русским» дядей Веней, уехавшим в дальние дали еще до окончания зимы, но уже обжитый молодежью, которая в два счета сделала его местом свиданий, казался городом, который вдруг покинули все его жители. Чертово колесо возвышалось громадиной прямо перед ними, и Нику завораживали и одновременно немного пугали его размеры и внушительная неподвижность, и пустота кабинок, которые больше никогда и никого не вознесут над землей.
— Я не хочу без тебя, — повторила она снова с упрямой решимостью. — Не хочу, и все.
— Не хочет она, — рассердился Егор уже почти по-настоящему. — А вот я хочу, чтобы ты пошла на выпускной. Он ведь раз в жизни бывает! Ты же и платье купила уже, ну чего ты упрямишься?
Ника снова заспорила, но в глубине души все-таки вынуждена была себе признаться: ей хочется. Хочется проститься со школой так, чтобы это прощание запомнилось надолго, хочется провести эту ночь между детством и взрослой жизнью, так, как они все должны были ее провести, хочется надеть вечернее платье и почувствовать себя красивой и самостоятельной, и впервые официально, по разрешению родителей, вернуться домой только под утро.
— Егор, вот ты правда-правда не обидишься, если я пойду без тебя?
— Где витала моя Ника, когда я объяснял ей, чтохочу, чтобы она пошла? — Егор обхватил пальцами Никино лицо, пристально, внимательно вгляделся в выражение ее глаз, ласково улыбнулся тому, что там увидел. — Лаврик за тобой присмотрит. Одна ты не останешься, не бойся.
— А я не боюсь, — сказала она. Дождалась, пока он ее поцелует, повернулась и позволила Егору обнять себя со спины, ощущая себя так бесконечно тепло и надежно в его объятьях. — Представляешь: мы заканчиваем школу. Мне прямо не верится, что это — все, конец. Странно так. Никаких больше учителей и уроков, каждый сам по себе... Интересно, что с нами будет?
Нет, конечно, Ника знала, что с ними будет. Егор пойдет учиться на врача, она все-таки решила поступить в политехнический, и они оба станутстудентами, а не учениками — но пока это были только слова, обозначающие что-то незнакомое, находящееся за пределами ее крошечной Вселенной, сосредоточенной в деревеньке на границе Самарской и Оренбургской областей.
Нет, она пока не могла себе представить этот большой и неизведанный мир, который их ждал.
Он был нереален для нее.
Только одно было незыблемо реально в ее будущем — Егор, ее любовь к нему и уверенность в том, что пока он рядом, все будет хорошо. И так считала не только она. Никина семья тоже была в восторге от немногословного, сдержанного сына Ульяны и Ивана Ковальчуков — гораздо больше, чем от взбалмошного Лаврика, с которым они тоже были знакомы и которого считали «несерьезным», отчасти из-за его манеры быстро говорить и громко смеяться, а отчасти из-за амбиций, которые он не стеснялся озвучивать гордо и вслух.
«Славный мальчик, — выносила вердикт мама, когда за Егором закрывалась дверь. — Вежливый, деликатный, взрослый какой-то не по годам. А как он смотрит на тебя, Никуш, у меня аж сердце перехватывает. Держись за него, надежный он, сразу видно».
И даже папа как-то выбрался из своей комнаты, чтобы пожать Егору руку и сказать, что он в их доме — желанный гость.
— Как думаешь, как это будет? — спросила Ника, все еще находясь во власти раздумий.
Егор ответил не сразу; она почувствовала, как он отстранился и, повернув голову, увидела, что он смотрит в направлении колеса.
— Не знаю… — ответил серьезно, будто на самом деле обдумав все варианты. — Но точно не так, как сейчас.
