Я сморщилась, словно мне на язык попала лимонная кислота:
– Ну вот, теперь-то я уж точно не пойду! Я ее нетленный шедевр под названием «Фигли-мигли» без содрогания слышать не могу!
Аглая всплеснула руками:
– Нет, вы только подумайте! Кого я вижу перед собой! Эстетку! Можно сказать, музыкального гурмана! Видите ли, жюльен встанет у нее поперек горла, если она услышит песню, которая все лето не опускалась ниже пятого места в хит-параде «МузТВ». Подумайте, какая цаца! А сама млеет при одном звуке…
– Аглая! – предостерегающе сказала я.
– …сиропно-сладкого голоса…
– Аглая! – я угрожающе шарила по столу в поисках тяжелого предмета.
– …Зигфрида Энгельса, – продолжала Аглая, мерзко хихикая. – Того самого Зигфрида Энгельса, про которого еще в восемьдесят девятом году «Музыкальная хроника» написала, что его манера пения воплощает в себе худшие черты западной популярной музыки, насквозь пропитанной духом наживы и чистогана!
– Да, помню эту статейку, – задумчиво сказала я. – Фотографию из нее я вырезала, а остальной журнал вынесла во двор и сожгла. Еще и сплясала на пепле… А ты-то откуда все знаешь? Шпаришь прямо наизусть!
– Ну, не одна же ты любила дуэт «Маркс&Энгельс». Я, хотя уже девица на выданье была, тоже увлекалась зарубежными коллективами. Я статью всю целиком вырезала и положила под стекло на письменном столе. Фотографией любовалась, а статью перечитывала, когда плохое настроение было, и ржала. Я не такая чувствительная, как ты. Ты ведь у нас, поди, за Зигфрида замуж собиралась по достижении брачного возраста…
– Как можешь ты насмехаться над самыми светлыми чувствами! Посягать на святое – любовь моей пионерской юности!
– Да-да! И комсомольской зрелости! И беспартийной старости!
– Между прочим, в комсомол я не вступала! – заявила я. – Потому что как раз отменили пятую статью Конституции!
И швырнула в Аглаю ластик – ничего тяжелее не нашла. Аглая поймала ластик на лету и бросила обратно. Я пригнулась и ластик, просвистев мимо уха, ударился о стену за моей спиной и отпрыгнул куда-то под стол. Аглая тем временем говорила:
– Я понимаю, что ты просто ищешь повод, чтобы пропустить вечеринку, и таких поводов можно накопать вагон, но есть маленькая тележка, а в ней довод в пользу того, чтобы пойти, и этот довод перевешивает все поводы!
– Назови же мне его, мудрейшая из мудрых! – кряхтя, отозвалась я из-под стола. – А заодно поведай мне, о волшебница, куда улетел из-за тебя чертов ластик!
– Всякий, кто без нужды выпускает из рук принадлежащую ему вещь, рискует потерять ее навсегда! – назидательно провещала Аглая. Мудрое высказывание поразило меня в самую макушку – я стукнулась головой о ножку стола и тихонько прошипела несколько любимых ругательств, приводить которые здесь не решусь из-за их сугубой неблагозвучности.
– А довод такой, – не обращая внимания на мои словесные экзерсисы, глаголила Аглая (мизансцена много теряла от отсутствия кафедры и графина с водой). – Пора тебе начинать вращаться в приличном обществе!
Охая и отряхиваясь, вылезла я из-под стола, положила ластик в лоточек для канцелярских мелочей, и с недоумением уставилась на Аглаю:
– Ты хочешь сказать, моя жизнь не может считаться полноценной, если я не вращаюсь в обществе Гангрены?
– Отцепись от Гангрены! Сама по себе она нам задаром не сдалась! Но ведь на ее дне рождения будет куча мужиков – богатых, интересных, а может, даже и неженатых!
– И все они, как один, сгорают от желания познакомиться со мной, – хмыкнула я.
– А может, они и впрямь начнут сгорать! Но для этого им надо тебя увидеть! Ведь ты как мышь какая-то – сделаешь два шага из норы – и бегом обратно!
Помнится, не далее, как вчера, я уже слышала очень похожую песню. Только в той песне меня называли не мышью, а лягушкой.
– Не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка, – пробормотала я.
– Что? – не поняла Аглая.
– Я говорю: на черта я сдалась богатым мужикам, особенно неженатым? Зачем я им?
– Затем же, зачем и бедным, – объяснила Аглая. – И запомни: как только ты начнешь считать себя умницей и красавицей, в это поверят все вокруг, а не только те, кому умницей и красавицей кажутся все бабы старше пятнадцати и моложе пятидесяти пяти лет. А как только ты поймешь, что мужчина должен не только болтать и тащить тебя в койку, но еще и как-то по-другому проявлять свои чувства, ты сразу сможешь найти себе подходящего мужика…
Я открыла рот, чтобы сообщить Аглае, что наши с ней представления о подходящем мужике кардинально различаются. Чего стоит хотя бы вчерашняя дискуссия по поводу растительности на мужской груди. Аглая ратовала за хорошую густую шерсть, а я морщилась и заявляла, что обезьянам место в зоопарке, а не в постели с женщиной, и в какой-то момент в глазах Аглаи мне почудилось мучительно сдерживаемое желание двинуть меня сумкой. Много чего могла я сказать, но вместо этого только спросила:
– Так ты идешь в «Иль Ристоранте»?
Аглая посмотрела на часы, на мгновение призадумалась, махнула рукой и, достав косметичку из сумки, пошла к зеркалу, чтобы освежить макияж. Я хотела, по обыкновению, пренебречь этой полезной процедурой, но перед моими глазами внезапно встало укоризненное лицо Катьки и снова прозвучали вчерашние слова, сказанные за несколько минут до погружения в сон: «Если тебе лень потратить пять минут на то, чтобы выглядеть привлекательной, как ты можешь рассчитывать на то, что какой-то мужчина захочет потратить несколько часов, не говоря уж о днях и неделях, на ухаживания за тобой? А что касается долгой жизни вдвоем и смерти в один день, об этом не стоит и мечтать!». Вздохнув, я вооружилась карандашом для глаз и зубной подводкой и провела реставрацию лицевой росписи. Для довершения образа несколько раз прошлась по волосам массажной щеткой, чтобы ликвидировать беспорядок в прическе, вызванный интенсивными поисковыми работами под столом.
Конечно, все это зря, но хотя бы совесть моя чиста – и перед Катькой, и перед мужчинами.
4
Только не надо думать, что рядовые сотрудники журнала «Событие!», вроде нас с Аглаей, по уровню доходов относятся к так называемому среднему классу и по такому случаю могут позволить себе ежедневно питаться в таких заведениях, как «Иль Ристоранте». Во-первых средний класс, как известно, выдуман журналом «Анонс» и программой «Надысь», а в природе распространен примерно как снежный человек – кто-то видел следы, кто-то слышал рев, но чтобы поближе подойти, за ручку поздороваться, фото на память сделать, не говоря уж о поимке и триумфальной доставке в Московский зоопарк – такого ни разу не случалось. Во-вторых, зарплата в журнале «Событие!» – тема отдельная, исполняется печально, с нотами безысходности. Гангрена, как всякая деловая женщина, обладает, по отзывам видных представителей отечественного издательского дела, невообразимым количеством похвальных качеств, вполне достаточным, чтобы причислить ее к лику святых еще при жизни, однако щедрость в число оных добродетелей, к сожалению, не входит. Получаем мы все заметно меньше, чем собратья по цеху, трудящиеся в других изданиях. Поэтому обеды наши обычно проходят прямо в редакции «События!» и представляют собой гармоничную комбинацию растворимых каш и принесенных из дома бутербродов. Манечка Сергевна иногда пытается угостить кого-нибудь курицей, запеченной в фольге, но меньше нее в редакции получает разве что курьер, так что все, имеющие совесть, стыдливо отказываются. Тогда, зажав подмышкой фольгу с загубленной птицей, Манечка Сергевна отправляется в кабинет Фиша, где они запираются вдвоем, а после обеденного перерыва приступает к работе с удвоенным энтузиазмом, и каждому, кто заглядывает в ее закуток, в нос ударяет крепкий запах мятных конфет и пробивающийся сквозь мяту отчетливый аромат недавно выпитого коньяка. Иногда коньяка оказывается слишком много, и тогда Манечка Сергевна, случается, в пылу работы ставит пальцы не на опорный ряд клавиатуры, а выше – или ниже. Получившуюся в результате такой слепой печати абракадабру она с полнейшей безмятежностью называет «набор букв!» и за секунды все переделывает. А мы с Аглаей, унылые и трезвые, тем временем старательно моем в туалете перепачканные кашей бульонные чашки.
Аглаино долготерпение объяснимо. Ее семья существует за счет доходов мужа – преуспевающего дизайнера интерьеров. А я… Со мной все сложнее. Как вы уже догадались, я сочиняю детективные романы и мечтаю, что в конце концов у меня получился бестселлер, отчего я прославлюсь и страшно разбогатею. Однако у того, кто все вечера – а иногда и ночи напролет проливает воображаемую кровь, путает следы, подбрасывает улики, нет ни желания, ни сил вкладывать душу в карьеру редактора, тем более перебегать из одного журнала в другой. Надеяться на грядущее повышение зарплаты, которое я заслужу неустанным и плодотворным протиранием брюк и юбок на вверенном мне Гангреною трудовом посту, куда проще, чем искать себе другое место. Надежда слабеет с каждым днем, буквально стоит одной ногой в могиле, но пока она, закатив глаза, не сложила руки на груди, не окоченела и не покрылась трупными пятнами, я продолжаю работать в «Событии!».
