– Это еще что такое?
– Где? – с невинным видом отозвалась я.
– На ногах у тебя! Быстро снимай эту гадость!
Я заныла, что я просто не могу сегодня надеть сапоги на каблуках, что я упаду, что я поскользнусь… Шаги надо делать поменьше, тогда не упадешь, сказано было мне в ответ. Тогда я буду ползти как черепаха, причитала я, а я и так уже опаздываю, как черт знает кто…
– Как черт знает кто опаздывают только те люди, которые позволяют себе носить черт знает что! И эти твои гов… трактора именно и есть черт знает что! Мне кажется, твоя тайная мечта – распугать всех мужиков в радиусе десяти километров и гордо, как знамя полка, нести свое одиночество, пока не споткнешься и не упадешь в приготовленную для тебя могилу! Снимай эту гадость быстро, пока я не взяла ножницы, и не порезала твои боты на куски!
Из дома мы вылетели раздраженные друг другом и деморализованные мыслями о крупных неприятностях, ожидающих каждую из нас в самом недалеком будущем.
Как обычно в таких случаях, все оборачивалось против нас. Пятнадцать минут мы простояли на остановке, но ни троллейбуса, ни маршрутки дождаться не смогли – очевидно, весь транспорт застрял в пробке при выезде на Волгоградский проспект. Частники, даже самые проржавевшие «копейки», на призывные взмахи наших крыльев никак не реагировали. Пришлось идти пешком, так что дорога до метро, вместе с ожиданием, заняла у нас полчаса. Надо было сразу идти пешком, думала я и злобно косилась на Катьку, виновницу всего на свете.
В метро нам тоже не посчастливилось. По каким-то неизвестным общественности техническим причинам поезда следовали с увеличенными интервалами, и к нашему появлению вестибюль станции превратился в колышущееся людское море без единого островка суши. Любви к жизни и себе подобным это, разумеется, не прибавляло, особенно тем, кто, как и я, еще до спуска под землю возненавидел все на свете.
При таком настроении сил на разговоры уже не оставалось, и только когда пришло время расставаться, Катька вдруг спросила:
– Кто тебе снился? Ты с такой счастливой мордой дрыхла, жалко было будить…
– Не помню, – соврала я. Почему-то у меня язык не поворачивался признаться, что я снова видела во сне дуэт «Маркс+Энгельс», выступающий с концертом в нашей школе.
Двери вагона распахнулись, и людской поток вынес прощально машущую рукой Катьку на платформу станции «Римская».
Поезд тронулся, а я задумалась. В такой толпе очень удобно убить человека. Ножом. Быстро и бесшумно, никто даже не заметит. А потом труп, зажатый толпой, окажется на той из станций, где сойдет больше всего народа. Тут толпа поредеет, бездыханное тело упадет на платформу… Мертвые глаза широко открыты, рот перекошен… Закричат от ужаса люди, перепачканные кровью. А убийца, тем временем, будет уже далеко – безнаказанный. Обычный человек, спокойное лицо, а в кармане пальто – нож, липкий от крови… Хотя нет, нож должен остаться в теле жертвы, вытаскивать его, значит запачкаться в крови. Но оставить нож – значит оставить улику… А может, лучше не нож, а шприц? Не так мелодраматично, никаких луж крови, зато таинственно, и убийца сразу становится похож не на уголовника, а на какого-нибудь демонического злодея, вроде профессора Мориарти…
Погруженная в эти мысли, я и не заметила, как сама оказалась на платформе. Из мира грез (если можно назвать грезами планирование убийства) я вернулась на твердую землю, и сразу же вспомнила о том, что мне сегодня предстоит кое-что похуже всякого убийства – увольнение. Пустой поезд захлопнул двери и ушел, а я, подстегиваемая невыносимым ужасом, стала протискиваться к эскалатору сквозь еле-еле движущуюся толпу.
Пытаясь ускорить шаг, я нырнула в образовавшийся между двумя встречными людскими потоками узкий проход и со всего размаха врезалась лбом в грудь какому-то здоровенному мужику в черном кашемировом пальто.
– Вы что, на пожар торопитесь? – прорычала я.
– А вы куда? На ограбление? – огрызнулся мужчина и вдруг схватил меня за плечи.
– С ума сошли! – завопила я, пытаясь стряхнуть его руки, и с ужасом обнаруживая, что мне это не по силам. – Псих!
– Варька! Вот здорово! Надо ж, как хорошо, что мой вездеход сегодня сломался! Варь, ты меня не узнаешь?
Я задрала голову – потому что иначе мой взгляд упирался в верхнюю пуговицу пальто – и, покачиваясь под давлением протискивающихся справа и слева людей, вгляделась в лицо кашемирового невежи.
Серые глаза. Темные волосы, густые, вьющиеся, хорошо подстриженные. Щеки, на мой взгляд, пухловаты, а рот – маловат. Глаза – лучшее в лице. Но лицо в целом – незнакомое. Однако, он откуда-то знает мое имя.
– Что-то не припоминаю, – хмуро сказала я.
– Ну, как же, мы с тобой в одной школе учились! Ты в шестом классе, а я в восьмом! У нас общая классная еще была, Софья Андреевна, химичка… Помнишь, как она оба своих класса, наш и ваш, водила в Пушкинский музей? Ну, ты еще уронила номерок, и он закатился за статую Давида, а я его оттуда доставал, и на меня музейные бабки накинулись, чуть на улицу не выгнали? А потом я уговорил Софью отпустить тебя со мной, и мы гуляли по Арбатским переулкам и по бульварам? Я еще тебе показывал дом, где жила Маргарита, ну, из романа? Я Никита, Никита Волков! Помнишь?
Я честно призвала на помощь память, но все каналы были заблокированы – отовсюду всплывало только «Опоздала! Пропала! Уволят!» Господи, да не помню я никакого Никиту Волкова! Классную нашу помню, конечно, а в музеи мы с ней тысячу раз ходили… О, господи, мне сейчас не до этого!:
– Простите, – простонала я. – Я ужасно спешу, совсем нет времени, правда!
И снова попыталась освободиться. Он отпустил меня и, не отступая с моей дороги, достал из-за пазухи визитную карточку:
– Позвони, как только сможешь. Позвони сегодня, обязательно! Хорошо? Я буду ждать!
Я торопливо закивала: да-да, конечно. В эту минуту я готова была пообещать ему все, что угодно, согласилась бы, даже если бы он предложил мне принять участие в экспедиции на Марс. Визитку я запихнула во внутренний карман сумки. И к тому моменту, когда эскалатор поднял меня наверх, напрочь забыла и о карточке, и о ее владельце. Впереди меня ждал мрак, отчаяние и геенна огненная.
Рассудив, что двум смертям не бывать, а одной не миновать, я купила в подземном переходе сигарет на последние деньги, стараясь не думать о том, на какие шиши я буду сегодня питаться, и, в свете грядущего увольнения, удастся ли мне вообще поесть в ближайшее время, или об этом приятном и полезном занятии стоит забыть, как о мелкобуржуазном пережитке прошлого?
Выйдя из перехода, я дрожащими руками распечатала пачку и торопливо зачиркала зажигалкой. Жадно затянулась, глядя на вывеску, изображавшую гигантский – в человеческий рост, не меньше – улыбающийся зуб в залихватски сдвинутой набекрень докторской шапочке с красным крестом.
Черт бы даже с ним, с увольнением, пролетариату нечего терять, кроме своих цепей, но Гангрена ведь не уволит меня сразу – нет, такого удовольствия она мне не доставит! Она примется терзать меня, как орел Прометееву печень, жечь, как пропитанная кровью шкура Немейского льва жгла плечи Геракла, превратит меня в паука, как Афина Паллада – Арахну… Короче, вся любимая мной с детства древнегреческая мифология, пересказанная профессором Куном, блекнет в сравнении с тем, что день грядущий мне готовит… Поэтому я, как всякий приговоренный к смерти, имею право на последнюю прихоть. Конечно, хотелось бы устроить небольшой пир с ананасами и рябчиками, но раз ни того, ни другого сегодня не завезли, обойдусь, так уж и быть, сигаретой…
Нырнув под зуб и потянув на себя тугую металлическую дверь, я очутилась в небольшом фойе. Металлические стрелки-указатели гласили: прямо пойдешь, в дерьмо попадешь (добро пожаловать в сортиры – справить нужду, помыть руки, покурить у заколоченного черного хода), направо пойдешь – без зубов останешься (клиника «Мультидент», лечение, протезирование, исправление прикуса и прочая, и прочая, и прочая… бороды стрижет и кровь отворяет…), налево пойдешь – голову потеряешь (редакция информационно-развлекательного дайджеста «Событие!» – сплетни, сенсации, кулинарные рецепты) … И я повернула налево.
Печально улыбнулась охраннику и помчалась по коридору.
Старейший сотрудник редакции Манечка Сергевна, бессмертная, словно Дункан Маклауд из клана Маклаудов, помахала мне рукой из своего кабинета и забарабанила по клавишам. Раньше Манечка Сергевна была машинисткой, а теперь стала наборщицей. Набирала она статьи из журналов, которые мы собирались перепечатывать в нашем дайджесте, а уже потом над этими статьями принимались трудиться редакторы – Аглая и я. Конечно, Манечку Сергевну держали в штате совсем не ради нас. В конце концов, существуют же программы для сканеров, распознающие тексты, да и на программы совсем не обязательно было бы тратиться, редакторы могли и сами бы набирать эти тексты, не развалились бы. Но наша главредша Гангрена была на «вы» с компьютером и к тому же носила длиннющие ногти, отчего ей не только набирать текст самой, но даже и резолюции подмахивать была мука мученическая. Красота, как известно, требует жертв, иногда даже человеческих. Поэтому все необходимое она диктовала Манечке Сергевне – а та печатала со скоростью мысли – а потом отдавала все тем же редакторам.
