В течение двух суток обстукали мы все стены, облазили и чердак, и подвалы, отдирали обои, поднимали паркет, каждую ступеньку на лестницах ощупали, проверили дымоходы и отдушники, — короче говоря, произвели такой технический осмотр, какого ни один строитель в жизни не производит, и… ничего не нашли.
Попутно, во время осмотра, я от жильцов узнавал, кто бывает в доме. Примечательного ничего не обнаружил. В доме ночевал иногда мужик-молочник, но его дальше кухни не пускали, да и сам он от своих бидонов отойти боялся.
Явились мы после обыска к Коврову.
— Ну что? — спрашивает он.
— Да ничего, — говорю я.
— Вот то-то и плохо, что «ничего», — говорит он. — Плохие вы следопыты. Опасаюсь, как бы этот самый архив мимо нашего носа не провезли…
Тут ясно я увидел, как мало он на меня надеется, и обидно мне стало, но сам понимаю, опыта у меня никакого и работник я действительно посредственный.
— У меня тут на примете старьевщик с молочником, — говорю и сам понимаю — пустяки говорю, но ведь надо же что-нибудь сказать.
— Старьевщики и молочники, конечно, народ интересный, — говорит Ковров, — но их больше писатели в юмористических рассказах расписывают, а ты менее колоритными личностями займись, умный враг всегда самым незаметным обывателем выглядит.
Поблагодарил я его за совет и решил все-таки познакомиться с молочником, и вообще со всеми, кто бывает в этом близком моему сердцу доме.
Рассказывать, конечно, о всех своих поисках и знакомствах и долго, и скучно. Жильцы и гости ихние оказались самыми обыкновенными людьми, молочник был тоже обыкновенным мужиком, и в отношении его смутило меня только одно, что приезжал он откуда-то из-под Пскова. Далеко от Петрограда, но не это меня смутило, — тогда в Петроград многие крестьяне из самых отдаленных деревень приезжали и отличные вещи задешево на продукты выменивали. Другое смутило. Вспомнил я, что этот самый «племянник» Борецкой, который так ловко обвел меня вокруг пальца, по рассказам, тоже учительствовал где-то под Псковом. И вот втемяшилась мне мысль, что молочник и есть этот самый племянник.
Попросил я одного из жильцов известить меня, когда приедет крестьянин, — мол, тоже хочу у него масла купить. Надо сказать, что крестьянин этот из такой дали не молоко, конечно, возил, а масло и сметану, и молочником его просто так, по привычке, называли. Да это и понятно: выгодно ли было бы молоко из-под Пскова в Петроград везти!
Разумеется, за особняком я не перестал наблюдать, но жилец тоже оказался человеком аккуратным и вскоре позвонил ко мне утром на квартиру по телефону.
— Приехал молочник… — говорит. — Я его предупредил, чтобы он для вас масла оставил. Приходите после службы.
Эх, думаю, перестарался жилец! Тебя просили меня предупредить, а ты и молочника предупредил… Впрочем, тогда это было естественно такие услуги добрым знакомым оказывать, и ничего необычного в подобной просьбе молочник не мог усмотреть. Однако пуганая ворона куста боится!
Дождался я времени, когда в учреждениях занятия кончаются, и пошел за маслом, готовый к встрече со старым знакомым.
Захожу с парадного крыльца, вызываю жильца.
— Здесь? — спрашиваю.
— Как же, как же, — сообщает жилец. — Дожидается вас.
Идем мы в кухню — и что же? Сидит там обыкновенный псковской мужик без малейшей подделки. Поздоровались мы.
— Ан уж думал, не придете, — говорит мне приезжий.
— Как можно! — отвечаю. — Да ведь службу не бросишь.
— Против порядка, конечно, не пойдешь, — соглашается приезжий.
Потолковали.
— Вы, что же, ночуете здесь? — спрашиваю.
— Заночую, — отвечает продавец. — Завтра куплю кое-что для дома и поеду.
Поторговались.
— Наживаешься, отец, — говорю.
— Где уж! — отвечает он. — А впрочем, разве такой город, как Питер, без спекулянтства построили бы?
— Что ж, ты и у себя под Псковом хочешь Питер выстроить? — шучу.
— Зачем? — отвечает — Нам не до жиру…
Купил я у него масла и… пошел восвояси. Отнес покупку Железновым, попил у них чайку, задумчивый сижу, молчу, смутно у меня на душе.
Подходит ко мне Виктор, кладет руку на плечо.
— Дело? — говорит.
— Дело, — говорю.
— Трудное? — говорит.
— Трудное, — говорю.
Вижу, хочется ему мне помочь, а расспрашивать, знает, не полагается.
— Секрет? — говорит.
— Секрет, — говорю.
Вернулся домой и… решил не бросать своего молочника, не останавливаться на полдороги: коли занялся молочником, так уж заниматься им до конца. Масло маслом, а ну как… Обманули меня раз эти псковские — не верю я им больше! Может, он действительно просто спекулянт, а все-таки надо проверить, что он из Петрограда повезет.
Улик нет, а совпадения неладные: останавливается во вредном этом особняке, живет у самой границы, и к тому же опять — псковской. «Проверь, проверь», — твержу я себе…
На следующий день с самого раннего утра находился я уже на наблюдательном посту неподалеку от особняка. Часов около десяти вышел мой мужичок из дому. Мешок с бидонами на плече. Пошел на рынок, потолкался там, курточку какую-то купил, мануфактуру, всякую мелочь для хозяйства, — походил-походил и пошел оттуда прямо на вокзал. В буфете попил чаю и встал в очередь к билетной кассе. Все идет совершенно нормально. Взял билет, дождался посадки, ворвался с прочими пассажирами в вагон…
Проводник соседнего вагона был предупрежден о том, что он обязан предоставить в мое распоряжение служебное отделение в вагоне и в случае, если последуют от меня какие-либо распоряжения, им подчиниться.
Поехали, значит, мы во Псков Было начало декабря, темнело рано Электрическое освещение в вагонах тогда было неисправно — горят кое-где в фонарях свечи, сумрачно, скучно. Вагоны покачивает, колеса постукивают, пассажиров в сон клонит. Едем.
— Поди-ка ты в соседний вагон, — говорю проводнику, — оставь в двух фонарях какие-нибудь огарки поплоше, чтоб ничего нельзя было разобрать.
Прошел я потом в тот вагон, поднял воротник, нахлобучил шапку, чтоб не узнать меня было. В вагоне теснота. Однако нашел я своего молочника, разглядел. Вижу, сидит он почти что в середке, дремлет, мешок его под лавкой лежит.
Подсел я в соседнее отделение с краешка. Ближе к Луге, думаю, — пора. Совсем разомлели люди в вагоне. Ночь. Самый крепкий сон.
Вернулся к проводнику, объяснил ему, как найти молочника.
— Постарайся, друг, принеси мне его мешок, — прошу. — Имею желание взглянуть на его вещички и убедиться, не занимается ли данный гражданин спекуляцией…
Ушел проводник.
Минут двадцать спустя смотрю — волочит мешок моего псковича.
Признаться, вспомню, как в те годы действовал, так стыдно становится. Грубо работал, некультурно. Если, строже говоря, разобрать мои поступки, — ненужные вещи делал… Не умела еще голова работать. Надо знать психологию, уметь анализировать человеческие поступки, а мы тогда все больше вещественными доказательствами увлекались. Теперь я бы так устроил, что преступник, того не подозревая, сам бы мне указал, где и что у него спрятано. Да и для того чтобы осмотреть мешок, тоже можно было найти более деликатный способ… Подумать только! Осмотр дома, похищение мешка… Получалось, что я самолично предупреждал преступника о том, что за ним ведется слежка. Наше счастье, что преступник не жил в доме… Эх, да что там говорить!
Заперся я в служебном отделении, проводника послал на пассажиров смотреть, а сам принялся осматривать содержимое мешка.
Суконная курточка. Ощупал ее — нет, ничего в ней не зашито. Отрез зеленого вельвета — есть такая материя вроде бархата, — по-видимому, жене или дочери на платье. Гвозди, замки. Детская гармошка. Сжал я ее потихоньку — пустая. Коробка с монпасье и кусок хлеба. Два бидона. Заглянул в бидоны — пустые… Незавидная добыча!
Но тут подумал я, что владелец этих бидонов живет на границе, вспомнил, как товарищи показывали мне различные доспехи, отобранные у контрабандистов. Незамысловатые доспехи: ящики да чемоданы с двойным дном, палки и дуги, выдолбленные внутри. Вспомнил уроки Коврова… «А что если и бидоны сделаны так», — подумал я, повернул бидон вверх дном и начал пытаться поворотить днище справа налево… И что же вы думаете? Пошло!
Отвинтил днище — разошлись боковые стенки, двойные они у бидонов оказались! Прежде в этих бидонах шелка да кружева доставляли из-за границы небось. А теперь? Прямо скажу, с замершим сердцем наклонился я и увидел… Какие-то бумаги, да.
И тут я должен похвастаться. Подавил я в себе желание бумаги эти достать, а молочника арестовать. «А если он ни в чем не признается», — подумал я, и с мыслью этой не расстаюсь до сих пор, какое бы дело ни расследовал. Когда приходится иной раз читать или слышать, что следователь добился от преступника полного признания, так это значит, что следователю просто повезло. Надо уметь самому вопреки преступнику загадки разгадывать…
