Девушки, услыша это, обмерли. Стояли, сбившись в кучу, как овцы перед волком, не зная куда деваться. Семьи с дорогими матерями, парни, желанные вечера — все теперь показалось потерянным навсегда.
Тихие, грустные, разобщенные, трудились они на кухне, в прачечной, убирали в помещениях. Но все-таки, сталкиваясь то там, то здесь, успевали обменяться родным словом. Постепенно свыклись с обстановкой, зажили среди ненавистных им людей своим, особым ладом. Уже, гляди, сбегутся в прачечной и даже запоют что-нибудь, передадут слухи. Немец или из русских кто заговорит с ними — отвечают, слушают, что рассказывает. Посмелее стали, опомнились. Чего гнуться перед завоевателями? Вон, говорят, где-то там, в лесах, наши люди сделали засаду возле дороги и сожгли немецкие машины, которые шли на фронт... а то и поезд перевернули страшным взрывом.
Вот только этим крестастым самолетам, говорят девушки, нет, к сожалению, никакой преграды. Летят они каждую ночь куда-то на восток, нагруженные бомбами, и тяжкий рев их моторов при взлетах душу разрывает. Сколько ран и смертей несет каждый из них нашим городам и селам!..
И сейчас, угнетенные этой бурей голосов, непонятным гоготанием за фанерной стенкой, девушки, одна за другой кидая в таз очищенные картофелины, думают каждая по-своему о своей жизни. Долго ли придется угождать этим господам и нюхать кухонный смрад? Говорят: если убежишь — перестреляют всю семью... А если ее нет? А если вся семья подастся из села в глубокие леса? Черта лысого тогда поймают!..
Оксана, чернявая, круглолицая девушка в клетчатом старом платке, надвинутом на глаза, так швыряет в таз каждую картофелину, что вода брызгает всем на ноги. Подруги посматривают на нее, но перечить ей не решаются: Оксана всегда почему-то сердится и не терпит, когда ей делают замечания. Ты ей слово — она тебе десять. Будто бы ей здесь тяжелее всех, будто бы только ей ненавистны эти чужаки, весь мир. Всем одинаково тяжело, но все терпят. А вот Оксана не желает! «На кого работаем? Опять на господ?» — сказала она уже на третий день после того, как их привезли сюда.
И сейчас, видимо, у нее в душе клокочет, и девушки не трогают ее, побаиваются: не выкинула бы что-нибудь такое, от чего всем будет плохо. Оксана догадывается, что думают о ней девушки, и это злит ее. Если вы все такие осторожные или, быть может, трусливые, думает она, то я вот возьму да и побегу аж до того места, где сегодня упал самолет. Днем туда, нас не подпустили, но сейчас, может, там нет охраны... Хоть бы обломочек взять от нашего самолета... Брат Оксаны тоже на фронте, летает. Может быть, и он где-то вот так?.. Говорили же, что людские кости подобрали там, возле ямы, которую выбили моторы.
Оксана не наклонилась за картошиной. Стряхнула с подола очистки, положила нож. Девушки сделали вид, что ничего не замечают. Она затянула платок потуже и — к двери.
— Ты куда?
— Спрячьте скамейку. Я сейчас.
— Оксана!.. — крикнула тревожно одна из них, стараясь ее задержать.
Повар, весь в белом, с мягким лицом, похожим на непропеченный пирог, откликнулся из другой комнаты, от плиты:
— Один момент, Оксана. Быстро цурюк, Оксана!
Она тенью скользнула вдоль темной стены казино, потом за кучами дров и угля, за мастерскими.
Вот и яма.
Господи, как она велика! Черная, продолговатая, еще дышит гарью железа и краски. Какие-то покрученные прутья разбросаны вокруг. А вот — словно два корня могучего дуба, вывернутые из земли. Моторы! Их, видать, уже вытащили из ямы.
Оксане стало страшно, словно она увидела перед собой мертвецов. Ой, там в яме, кажется, что-то шевелится — жестянка или бумажка. Оксана подошла поближе. Здесь же и люди погибли. Гутарили, что один из них выпрыгнул и где-то опустился, а от других, значит, ничего не осталось, даже похоронить нечего. Хоть горсть земли брошу на то место, где сгорели.
Ничего не видя перед собой из-за слез, Оксана вернулась на кухню, молча села в ряд. Девушки шепотом начали расспрашивать, что с ней. А она только голову опустила и молчала. Веяла нож, девушки настороженно переглянулись.
За перегородкой оглушительными волнами перекатывался рев.
Оксана кинула картошину в таз.
— У-у, жабы! — процедила сквозь зубы.
Повар услышав это слово. Он как раз поднял над собой широкий кухонный секач да так и держал его, вытаращив глаза.
— Шаба? Шаба — плёхо. Где шаба, зачем шаба?
— Картошина холодна, как жаба, — сердито ответила Оксана.
Девушки, не сдержавшись, весело рассмеялись.
Длинная ночь
1
Направляясь в село, Дмитрий думал только о том, кого он там первого встретит. Кто это будет? Куда этот неизвестный его направит, по какой дорожке?.. Ему бы только найти надежного человека, с которым можно было бы посоветоваться, у которого можно было бы обо всем расспросить... В стогу или в сарайчике ему ночь не пересидеть, надо проситься в хату. А на кого там натолкнется? Кому доверится в своем несчастье? Повстречать бы старушку, чью-то мать, похожую на свою, она бы и спрятала, и глаз опухший промыла, и накормила бы, и унты просушила... Или встретить бы парнишку, увидеть бы где-то во дворе и позвать. О, парнишка бы и рассказал обо всем и не разболтал бы никому.
Размышляя таким образом, Дмитрий приблизился к крайней хате, которая стояла у самого леса, возле мосточка, на бугре.
Все, на что натыкался взглядом, казалось ему угрожающим, чужим. Такое чувство появилось в нем с той минуты, когда он приземлился. Только когда заметил на горке лоснящиеся следы саночек и пучок соломки, который, видимо, выпал, когда седок перевернулся, у него сладко защемило под сердцем. «Катались ребятишки», — подумал Дмитрий и смелее пошагал вверх по тропке.
Сарайчик. Дмитрий остановился, прислушался. Там кто-то жевал. Может, забраться туда, зарыться в сено и пересидеть до утра? Дмитрий вспомнил, как тепло в сарае, всплыли в памяти давние годы, детство. Он прислонился к стене и ощутил успокоение, даже радость, словно возвратился из далекого путешествия домой, в родное село.
Подошел к воротам — в одном окне теплится огонек.
«Зайду и постучу», — решил Дмитрий и вдруг посмотрел на себя как бы со стороны: разорванный рукав комбинезона, заплывший глаз, в руке пистолет... Кто же впустит в дом такое страшилище?
Что-то скрипнуло. Дмитрий бросился в тень. Еще скрипнуло. Что это? Да это же калитка! Но вот, кажется, действительно чьи-то шаги. Да, кто-то приближается сюда. В коротенькой поддевке, что-то несет под мышкой. Дмитрий подался к стене. Прямо на него шла женщина. Когда она остановилась перед калиткой, Дмитрий выступил из тени.
Видимо, его темная, взлохмаченная фигура странно выглядела под лунным светом, потому-то женщина, увидя его, словно окаменела. Дмитрий стоял перед ней. Она хватала ртом воздух, будто намеревалась закричать.
— Тише, — промолвил Дмитрий.
Женщина покачнулась, словно выпущенная из рук, которые держали ее до этого.
— Как же это ты сюда, родненький?
В ее голосе звучала жалость. Она позвала Дмитрия во двор, и он покорно пошел за ней.
В просторной, прибранной, притрушенной соломой, как на праздник, хате густо пахло распаренной коноплей, было тепло. Дмитрий прежде всего ощутил тепло, а потом уже заметил все другое: притушенную лампу, кровать, на которой, раскрывшись и разбросав руки, спала девочка, и чьи-то неразутые большие ноги, свисающие с лежанки.
— Петро, слазь быстрее, — наклонилась жена к мужу. — Тут наш летчик...
— А? Что? Какой к бесу летчик?
— Проснись скорее!
Женщина прошла мимо Дмитрия и со страху не решилась посмотреть ему в глаза.
— Раздевайся. Может, и обморозился?
Ноги спустились вниз, затем колыхнулось в тени вытянутое усатое лицо. Мужчина прокашлялся; пригладил волосы и, заскрипев протезом, встал на пол. Дмитрий доверчиво присел на лавку.
— Теперь вижу: товарищ летчик... Здравствуй! — подошел мужчина. Голос его звучал лениво, без заинтересованности и сочувствия. — Тьфу, наваждение! Сплю я или уже проснулся?... Он провел руками по желтоватому лицу. — Ну и сон!.. Жена шепчет: «Летчик», а мне как раз снится, что стою я на хате и не могу спуститься вниз. Прошу Марфу: «Подай лестницу», а она мне талдычит: «Летчик». «Да какой я тебе к дьяволу летчик, лестницу подставь!» — кричу ей и проснулся... Тьфу, голова, что казан, рождество провожали сегодня...
— И зачем оно человеку то, что ты мелешь? — буркнула жена, проворно нагибаясь у печи. — Помоги раздеться.
— Мне бы водички, будьте добры, — попросил Дмитрий, расстегивая на груди комбинезон.
Хозяин взял из рук жены полную кружку, подал.
— С холоду вода вкуснее всего, — сказал он и уставился глазами в карту, что под прозрачным верхом планшета, который лежал на столе. — «Воронеж», «Курск», «Сумы», — читал он, пока Дмитрий пил, потом кинул взгляд на зеленые кубики в петлицах гимнастерки лейтенанта и присел на лавку рядом с Дмитрием.
