Исходя из всего сказанного, мы можем отделить миф от иных форм повествования на основе следующих критериев: миф есть рассказ, приобретший статус священной правды внутри некоей социальной группы (или нескольких); при этом он, вероятно, не имеет священного значения в глазах наблюдателя, который определяет его как миф. Мифы следует отличать от бытовых сказок, волшебных сказок, назидательных басен и прочих повествовательных форм, которые не имеют в данном обществе статуса священной истины. Мифы также не тождественны легендам, которые в данной социальной группе (или нескольких группах) почитаются за истину, однако не несущую священного смысла. Наконец, мифы отличны от исторических повествований, которые не сакральны, хотя и считаются истинными внутри данной социальной группы и принимаются за истину, по крайней мере в широком смысле, сторонним наблюдателем. Само собой разумеется, что в действительности границы между различными категориями повествований размыты. Как мы увидим впоследствии, то же самое можно отнести и к рамкам современного политического мифа.
Функции священного мифа
Миф есть форма объяснения. Он отражает систему взаимосвязей между богами, богами и человеком, богами и природой (животными, растениями, географическими точками, временами года, погодой, днем и ночью, эпизодическими явлениями, такими, как, скажем, извержения вулканов), между людьми, человеком и природой, природными феноменами. Таким образом, миф представляет нам объяснение того, каков мир и как случилось, что он оказался именно таким. В наше время, когда космология стала предметом множества трудов, авторы которых поставили своей задачей сделать ее понятной не только для специалистов, но и для широкой публики, кажется естественным взгляд одного из ученых на миф как на прототип космологии.
Здесь мы встречаем законченность, уверенность, твердое знание. Здесь есть место – законное место – для всего и вся. Ничто не происходит в силу случайности. Здесь нет провалов и незнания. Нет развития, нет сомнений. Все явления вплетены в канву, исполненную значения, и тесно связаны нитями несомненности. Конечно же, мифы были первыми «общими теориями всего» (Барроу 1992: 4).
Таким образом, одной из самых существенных характеристик мифа является, по словам Леви-Стросса (1978b: 17), «не только общее, но всестороннее понимание» вселенной. Другая черта мифа – допущение, что все, что достойно внимания, известно и было известно с начала времен. Как говорит Лаури Хонко, «мифологическое мировоззрение статично; оно не предполагает ни изменения мира, ни его развития» (184: 51). Конечно, содержание мифа может претерпевать существенные изменения под влиянием тех или иных событий, а также при переходе мифа от одной социальной группы к другой, но тем не менее форма изложения мифа свидетельствует о том, что в нем содержатся давно известные истины. То же, кстати, относится и к эсхатологическим пророчествам.
Миф может выражать пространственное и временное самоощущение того или иного социума. Из мифов члены социальной группы узнают о природе сакральности тех земель, на которых они обитают. Во многих культурах бытует убеждение, что их зачинатели вышли из недр земли, и тем местам, в которых они появились на свет, придается статус священных. В других культурах идеальное построение небесного мира видится прототипом реальной физической географии. Мирча Элиаде (1958: 367–387; 1989: 12–21) рассказывает о том, что некогда города и храмы воздвигались в соответствии с расположением их небесных прообразов. Священные горы суть точки соприкосновения земного и небесного. Города и храмы родственны им и потому становятся центрами мироздания. Некий природный объект, например, камень, может приобрести значение святыни, так как он связан с определенным мифологическим событием или подвигом.
Точно так же, по мнению Элиаде, миф является концептуальным выражением отношения человека с временем. Случается, что он отрицает историю как цепь развития и перемен, ибо предстает как раз и навсегда данная система известных идеальных моделей, явленная в древнейшие времена и охватывающая все важнейшие аспекты деятельности человека, в том числе и церемонии, которые «периодически заново актуализируют грандиозные события, имевшие место в начале существования мира» (1989: xii), например, торжества, посвященные смерти и возрождению и проводимые с началом нового года. Или же картина мира может включать исторические изменения, но они все равно играют подчиненную роль, поскольку включаются в исторические циклы, только более длительные; цикл начинается эпохой райского блаженства, после чего человечество неуклонно движется к закату, уничтожению и последующему возрождению. В качестве примера можно привести индийское учение о югах (периодах) и махаюгах (циклах четырех юг, из которых каждая последующая короче предыдущей и сопровождается все большим упадком нравственности). Если же культура принимает концепцию единого и необратимого исторического развития (как это мы можем наблюдать в персидской, иудейской и христианской традициях), сохраняя лишь рудименты циклических представлений, то в ней непременно присутствует эсхатологическая идея конца истории, а она, согласно формулировке Элиаде,»подразумевает не периодическое, а разовое обновление Творения, которое наступит in illo tempore [3] в будущем» (112). Можно по-разному относиться к словам Элиаде о «терроре истории» в традиционных обществах, но для целей данной работы важно уяснить, что миф предоставляет верующему человеку особый тип отношения к течению времени, пусть даже для того, чтобы убедиться: «будущее сохранит верность настоящему и прошедшему» (Леви-Стросс 1987b: 43).
Итак, мифы предстают перед нами как путеводители по времени и пространству. Однако, как мы видели, они имеют не только информационную функцию. Миф смотрит на мир не с позиции чистого размышления, а с позиции активного взаимодействия человека с живой реальностью, окружающей его. Более того, миф входит составной частью во многие сферы как индивидуальной, так и коллективной деятельности. Мифы устанавливают для нас правила поведения, предостерегают нас, обосновывают, узаконивают наши убеждения, воззрения, управляют нами во всех значительных проявлениях нашей общественной активности. Корифеем теории в этой области является Бронислав Малиновский.
В первобытных культурах миф играет самую необходимую роль: он выражает убеждения человека, повышает их статус и придает им законченную форму; он обосновывает и укрепляет правила нравственности; он обеспечивает уверенность в силе ритуала и содержит практические правила поведения, которыми должен руководствоваться человек. Это означает, что миф – отнюдь не праздная сказка, но активная, действенная сила. Миф – не пустое умствование или плод художественного воображения; он – практическое выражение примитивных верований и воплощение нравственности (1974:101).
Последователи Малиновского уточнили это социофункциональное представление о мифе, указав, что миф, в силу своей значимости для носителей данной культуры, является как отображением действительности, так и моделью для нее (Геертц 1975; Дои 1986; Линкольн 1989). Следовательно, он представляет нам материал для познания реальности. Миф может пронизывать самые разные сферы жизни традиционных обществ; он бытует не только в виде словесного повествования. К мифу отсылают в бесчисленных праздничных церемониях, священных ритуалах, магических обрядах, в облике масок и прочих культовых предметов, в соблюдении разного рода табу, в проведении экономических операций, равно как и во многих других аспектах принятого в обществе поведения. Отсюда следует вывод о том, что интеграция человека в ту или иную социальную группу и принятие им верований мифологического характера влечет за собой интернационализацию категорий познания, наносимых мифами на картину мира, в том числе и тех стереотипов, которые определяют формы политического поведения (Катбертсон 1975: 157). Это вовсе не означает, что любое событие должно автоматически восприниматься сквозь призму мифа. Это означает лишь, что в царстве представлений о священном рождается некоторый слой претендующих на истинность объяснений мироустройства, тогда как группы непосвященных предлагают свои, совершенно иные воззрения. Так, Малиновский пишет, что на островах Тробриан [4] в день празднества, когда духи умерших возвращаются в родные селения, любое неприятное явление – несчастный случай, ненастье, неприятный запах – воспринимается как признак недовольства предков (1974: 135).
Кроме того, миф, благодаря своей повествовательной форме и драматической структуре, может вызывать мощный эмоциональный отклик. Его содержание динамично, причудливо, зачастую захватывающе. Дополнительным эмоциональным фактором служит то, что в рассказах и пересказах мифологических историй участвуют большие группы людей. И этот аспект бытования мифа не укрылся от проницательного взгляда Малиновского.
