– Стукнулась? – переспросила Нина. – Лицом? Прости, что лезу не в свое дело, но ты, часом, не об Левана стукнулась?
– Быстро схватываешь, – усмехнулась Этери и тут же поморщилась от боли. – Но это не то, что ты думаешь. Он меня не бил. Случайно вышло.
– Ты уверена?
– Нина, я уже ни в чем на этом белом свете не уверена, но… Нет, он меня не бил. Правда, болит все равно как чертова мать.
– Надо сырое мясо приложить.
– Еще раз услышу про сырое мясо, и я кого-нибудь покусаю. Меня уже все задолбали с этим сырым мясом.
– Хочешь, я приеду? – предложила Нина.
– Нет, спасибо, ты лучше мне друга Павла мобилизуй. Как там Лизочка поживает? – спохватилась Этери.
У Нины была своя Лизочка, родившаяся на несколько месяцев раньше Катиной. Но это была не Луиза, а полновесная Елизавета, названная в честь покойной бабушки ее мужа Никиты.
– Ничего, тьфу-тьфу-тьфу. Ползает, лазает… Кусачая стала. Зубы лезут, и она ими все кусает. Но ты же все это проходила. Мы позвоним Павлу, – перешла к делу Нина, – и потом я тебе перезвоню. Или лучше он сам перезвонит. Я дам ему твой телефон, хорошо?
– Хорошо. Спасибо. Жду звонка.
Дожидаясь звонка, Этери опять переменила примочку и закурила. Ничего, на кухне вытяжка, тут можно.
Послышался цокот когтей по полу, и в кухню вплыли два громадных острова черной шерсти. Ньюфы – Леди и Лорд. Мясо унюхали, поняла Этери. Одной рукой придерживая нашлепку на глазу, она другой погладила шелковистые морды, легшие ей на колени.
Этери купила Леди, когда ее старшему сыну было пять, а младшему – три. Она специально выбрала ньюфаундленда – самую добрую, умную и терпеливую собаку, начисто лишенную агрессии. Дети полюбили Леди, ездили на ней верхом, а она стоически их возила. А три года назад Этери повезла собаку на случку, и Леди принесла четырех щенков. Трех раздали по знакомым, а четвертого как-то не успели. Так он и остался в доме. Разумеется, ему дали кличку Лорд. Дети были в восторге. Сама Этери тоже.
– Идите спать, ребятки, – тихонько скомандовала она, когда запел ее мобильник. – Место! – Черные острова послушно убрались, дробно цокая когтями. – Алло, – сказала Этери в трубку.
– Этери Авессаломовна? – послышался мужской голос в трубке.
– Просто Этери. А вы – Павел?
– Я Павел, – подтвердил голос. – Я вас слушаю.
Этери вкратце описала ему ситуацию.
– Хорошо, я возьмусь за это дело. Но вам придется завтра приехать ко мне в контору и подписать доверенность. К трем сможете?
– Смогу.
Он продиктовал ей адрес. В центре города, на Делегатской улице. Этери записала, поблагодарила и пошла желать сыновьям спокойной ночи. По пути на второй этаж ей встретилась экономка.
– Легли? – спросила Этери.
– Легли. Этери Авессаломовна, а как же ужин? Вам бы покушать.
– Я не хочу, Валентина Петровна. Кусок в горло не лезет.
– Вам уже который день кусок в горло не лезет, – проворчала экономка. – Я на стол соберу, попрощайтесь с мальчиками и поешьте. А то я удивляюсь, как вы ноги таскаете.
Этери ничего не ответила, поднялась по лестнице и вошла в спальню Никушки. Тихонько поцеловала его. Он уже засыпал. Бесшумно ступая, Этери заглянула к Сандрику и сразу поняла, что он не спит: затаил дыхание, когда она вошла.
– Я знаю, что ты не спишь, – прошептала Этери, склонившись над кроватью, и тихонько поцеловала его в щеку. И почувствовала, что он плачет. – Не надо плакать, сынок.
– Это папа тебя ударил? – спросил Сандрик тоже шепотом. В темноте почему-то хотелось разговаривать шепотом.
– Ну что ты, малыш, конечно, нет! Это нечаянно получилось. Он одевался, а я рядом стояла. Он меня просто задел. Извинялся, прощения просил… Забудь.
– Но он не будет с нами жить…
– Нет, не будет. – Этери стиснула зубы от ненависти. Как объяснить девятилетнему ребенку, что его отец – кобель? – Он полюбил другую женщину. Так бывает. Вырастешь – поймешь. Но вас он всегда будет любить, вы его дети.
– Я хочу, чтоб он тебя любил, – упрямо прошептал Сандрик. – Чтоб мы жили все вместе.
– Я тоже этого хотела, – вздохнула Этери.
– А теперь не хочешь?
Надо говорить правду.
– Нет, не хочу. Теперь уже не хочу.
– Значит, это он тебя ударил, – с непостижимой детской логикой сделал вывод Сандрик.
– Ну что ты, глупенький, наш папа не такой! Никогда он меня не бил и теперь не стал бы. Забудь. Спи. Тебе завтра в школу.
– Я не хочу в школу.
– Это что еще за новости? Хочешь неучем остаться? Ты у меня кем работаешь? Ребенком. Вот и изволь трудиться.
Это была их старая шутка: когда Сандрик еще ходил в детский сад, он говорил, что работает там ребенком.
Сандрик промолчал, ничего не ответил. Повернулся на другой бок.
Этери спустилась вниз.
– Я в столовой накрыла, Этери Авессаломовна, – встретила ее экономка.
– Лучше в кухне, – отозвалась Этери. – Там вытяжка, хоть покурить можно.
Кажется, Валентина Петровна хотела сказать, что она слишком много курит, но, заглянув в лицо хозяйке, передумала.
– Я отнесу в кухню, – кротко согласилась она.
Этери вернулась в кухню, твердо намереваясь поесть, но увидела, что это палтус по-креольски, и отказалась.
– Мне не хочется рыбы, тем более на ночь. Потом жажда замучит. У нас есть мацони?
– Конечно, есть! Хотите, молочный суп приготовлю?
– Нет, – отказалась Этери, – дайте мне просто кружку мацони.
– С хлебом?
– Ладно, давайте с хлебом.
Валентина Петровна подала мацони и кроме хлеба выложила на стол еще и мамалыгу. Этери с трудом заставила себя проглотить кусочек, запивая мацони. Ей казалось, что она жует древесные стружки. В детстве родители возили ее в Грузию, и во дворе их дома работал столяр. Маленькая Этери смотрела, как из-под колодки рубанка выходит длинная, завивающаяся штопором стружка, красивая и приятно пахнущая свежей древесиной. Она решила попробовать стружку на вкус и на всю жизнь запомнила, как перепугались взрослые.
– Могла язык порезать! – укоряла ее мама.
Стружку она тогда так и не распробовала толком, но теперь все равно решила, что вкус у мамалыги и хлеба примерно такой же, хотя это был прекрасный хлеб и прекрасная мамалыга.
Как хорошо было в детстве, когда она еще была невинна и не знала, что такое предательство! Нет, знала, конечно. Вот папа с дедушкой не встречались и не разговаривали, хотя оба любили Этери. Оба называли друг друга предателями. Но то были идеологические разногласия, по мнению Этери, ерунда. Правда, они до самой дедушкиной смерти так и не помирились… Этери знала, что папе это больно, и сама ужасно огорчалась, но ни отец, ни дед не сумели переступить через себя.
Она и не заметила, как потекли слезы. Экономка тактично удалилась, пожелав ей спокойной ночи. А Этери после еды снова закурила и прижала к глазу очередной кружок вырезки. Потом приняла таблетку болеутоляющего и – не без внутренней борьбы – снотворное.
