Друзей у него не было, ведь и на друзей требовалось время, а оно, как усвоил Андрей, дорого. Нужно столько успеть! Так они и жили вдвоем — тихо, никого не впуская в свой мир, им вполне хватало общества друг друга. Каждый вечер Андрей заходил в комнату мамы, это был ее час. Он рассказывал ей, как продвигается работа, о планах на будущее. Она ему о прочитанных книгах. Все свободное от домашних хлопот время она сидела в уютном зеленом кресле и читала. У них была большая домашняя библиотека, но она записалась еще в две городских и зачитывалась допоздна, переселяясь в мир, созданный писателями.
— Ну что, почетная читательница, чью судьбу мы переживаем нынче? — с ласковой насмешкой вопрошал сын, заходя по вечерам в ее комнату. Мама тут же откладывала книгу, и начиналась неторопливая беседа обо всем на свете…
Андрей вспоминал это счастливое время с неизбывной тоской. «Мамочка, мамочка, почему ты ушла? Как же мне плохо одному, как одиноко и страшно…»
Первое время, когда она заболела, он был просто в отчаянии. Любая бытовая мелочь приводила его в полное уныние. Долгие годы он жил, охраняемый мамой от житейских проблем, не имея элементарного понятия, как заполнять квитанцию на оплату квартиры, приготовить яичницу или сварить кофе. Походы по магазинам за продуктами он приравнивал к вылазке в стан врага в военное время. Его мучительные размышления у прилавка, что же купить, приводили продавцов в тихую ярость, а стоящие за ним покупатели раздраженно роптали и комментировали его странное поведение. Тогда он впадал в полный ступор и продавцы, наконец сжалившись, брали инициативу в свои руки:
— Чай нужен? А сахар? А гречка? Может, яйца, сыр?
Он брал все подряд, что предлагалось, радуясь, что кто-то решает за него эту невозможную проблему.
Кое-как он научился и яичницу приготовить (она у него даже перестала подгорать и скукоживаться, как сухой осенний лист), и макароны сварить, чтобы они не хрустели на зубах, но и не расползались в месиво. Мама болела тяжело и долго. Днем, когда он уезжал на лекции, с ней оставалась соседка, татарка тетя Феня. Живенькая, сухонькая, она мыла полы и следила, чтобы его мама вовремя принимала лекарства. Но тетя Феня приходила не часто, у нее была своя семья, и взрослые дети неохотно отпускали мать, считая, что она за свою жизнь уже наработалась и вполне заслужила отдых.
Мама Андрея тихо лежала на разобранном диване и кротко наблюдала своими выцветшими голубыми глазами за ловкими движениями Фени. Когда возвращался с работы Андрей и Феня уходила, мама молча плакала, следя за неловкими движениями сына, понимая, как ему трудно. Она ругала себя за то, что ничему не научила сына, не подготовила к трудностям быта, как будто собиралась жить вечно. А он, стараясь успеть побольше, хватался сразу за все. Гладил рубашку и вдруг, оставив утюг на воротничке, бежал на кухню снимать что-то подгорающее, затем спешил в ванную, потому что вода лилась уже через край. Чтобы не затопить соседей снизу, бросал в лужу все, что под руку попадалось — и полотенца, и халат, как-то в панике сорвал с вешалки пальто… «Горе ты мое! — горестно думала мама. — И как ты будешь без меня жить?»
Но Андрей, похоже, тоже считал, что мама будет жить вечно. Он стойко переносил все трудности, не допуская мысли, что ее скоро не станет…
Когда мама умерла, все заботы о похоронах взяли на себя те же соседи, Аня и Наир, дети тети Фени. Андрей три дня лежал на своем диване, отвернувшись к стене. Кто-то приходил, уходил, двери не запирались. В день похорон Аня и Наир подняли его, заставили умыться, одеться и повезли в морг. Что было дальше, он никогда не вспоминал. Он запретил себе вспоминать чужое, застывшее лицо мамы, ее седенькие волосы, убранные за уши, — она никогда не носила такой прически. Это была не она, ему удалось себя в этом убедить. Это была чужая старушка в белой кружевной шали на голове. Мама ведь шаль никогда не носила. У чужой старушки на лбу лежала бумажная полоска с молитвой. «Нет, это не мама, — окончательно уверился он, — мама никогда в церковь не ходила».
Мусульмане Аня и Наир решили похоронить русскую соседку по православному обычаю. Им как-то не приходило в голову, что можно жить и умереть без веры. Когда Андрея привезли с кладбища домой, он понял, что находиться в этой квартире больше не сможет. Соседи нашли ему риэлтора, и месяц, одержимый желанием поскорее переехать, он собирал в ящики книги, Аня и Наир помогали упаковывать посуду и одежду, они же помогали перевозить вещи в новую квартиру. А он в благодарность оставил им всю мебель из маминой комнаты, взяв себе только ее любимое кресло. И по вечерам, сидя с книгой в руках, он мысленно продолжал нескончаемые беседы с мамой, создавая иллюзию, что она всегда рядом.
Игорь Карагодин бесцельно шатался по улицам, потому как потерял своего дружка Витьку. Как доложил Игорю истопник Санька, тот куда-то намылился еще с утра. Разговор шел в бойлерной, где всепобеждающий запах перегара был такой мощности, что даже Игорь, большой любитель спиртного, поморщился.
— Ну, браток, тебе и пить не надо. От одного духа забалдеешь, — обратился он к Санькиной роже — опухшей, но, как ни странно, гладко выбритой.
— Ты даешь, капитан! — удивился тот. — Запах вчерашний. А сегодня я еще и в рот не брал. — Он взглянул на часы Игоря. — Вот время летит: уже пять, а у меня ни в одном глазу!
— Чего так? — в свою очередь удивился Карагодин.
— На вечер берегу. Седни ведь Новый год. Надо продержаться до вечера, а то никакой радости, сплошные будни. Утром пить, днем пить, вечером пить — так каждый день. А один раз вечером — это уже праздник, — выразил свою нехитрую мысль Санька. И нырнул опять в глубину своей берлоги, даже не потрудившись закрыть дверь.
Витьку Игорь так и не нашел. Время шло, а романтическое знакомство никак не получалось. Бабы совсем обнаглели. «Так недолго и квалификацию потерять», — тоскливо подумал Игорь, когда очередная финтифлюшка смерила его наглым взглядом.
— Пошел ты, дядя! — коротко ответила юная мерзавка и пошла прочь, вертя задом, на котором джинсы аж трещали, с трудом справляясь со своей задачей — удержать это сокровище и не расползтись по швам. Игорь мрачно побрел домой, размышляя, что же в нем не так, если уже второй день его отвергают, как какого-то последнего урода. Вспомнил, что забыл поменять носки. «У них же, паразиток, нюх, как у собак. Учуяли, наверное. Даже через ботинки!» — раздраженно подумал он.
Дома он совсем закопался. Сначала вспомнил, что хотел помыть полы. Вылил полведра на облезлый паркет, погонял шваброй воду, как на флоте учили, отжал тряпку, протер насухо. И залюбовался своей работой. Потом застелил чистую постель. Пошел мыть ноги, но по дороге подумал, что не грех и помыться раз в год.
И тут же заржал над своей шуткой. Год как раз кончается. Тут есть над чем призадуматься: он сейчас помоется в счет прошлого года или будущего? Задача оказалась совсем непосильной, так что Игорь, особо не ломая голову, решил, что его не убудет, если он постоит под душем минут пятнадцать. После тщательного мытья доел вчерашний гороховый суп, выпил хорошенько, и настроение сразу поднялось. Градусов на сорок. В благодушном настроении Карагодин уселся в кресло и включил телевизор. Прочувствованно выслушал поздравление какого-то адмирала и вдруг спохватился — часы показывали десятый час. Ну не дурак ли? Убирался, готовился, а время подцепить какую-нибудь деваху почти упустил. А вдруг их всех разобрали?! Карагодин в панике мгновенно оделся и выскочил на улицу. Людей было еще полно, и он постепенно успокоился. Теперь он был в себе совершенно уверен. Чисто выбритое лицо сияло, как медный таз. Бескозырку он лихо надвинул на левую бровь. Выглаженные ленточки змейками трепетали на ветру. Тщательно начищенные ботинки блестели. А в ботинках — чистые ноги с аккуратно стриженными ногтями, в новых носках, купленных по случаю праздника в подземном переходе пару дней назад. И настроение было праздничное, приподнятое. Вот только девки поодиночке что-то не попадались. То с мужиками под ручку, то веселой компанией проносились мимо, дразня ароматом чужеземных духов и зазывным смехом, не ему, впрочем, предназначенным. Он побродил с часок и совсем пал духом. Перспектива встретить Новый год в одиночестве его совсем не радовала. К тому же он промерз — лицо прямо свело от холода. «Нечего было форсить в бескозырке, — уныло думал он. — Надел бы шапку — уши б не замерзли. Все равно бабы без понятия — не ценят моей красоты». Забрел в какой-то двор, приспичило от холода. Потом достал из кармана початую бутылку водки для сугреву, приложился основательно, и когда уже собирался опять вырулить на улицу, вдруг замер от радости — в арке появилось небесное создание в дорогой шубке и быстрым легким шагом поспешало к подъезду.
— Девушка, красавица, — не чуя под собою ног, бросился он ей навстречу. — Подождите! Я вас ищу уже целый день!
