Зал воспринял признание ясновидящего благодушно. Чтобы не завершать представление на столь минорной ноте, Еврухерий напоследок продемонстрировал несколько не самых сложных номеров из своего репертуара, после чего поблагодарил зрителей за внимание и попрощался.
В паршивом настроении он покинул сцену. За кулисами его нашел администратор клуба, который привел ту самую девушку, которую Макрицын попросил подойти к нему после сеанса.
– Не знаю, стоит вам говорить или нет, – обратился к ней Еврухерий, – ведь не все, как вы видели, я могу правильно предсказать.
– Пожалуйста, скажите, – попросила девушка.
– Вы еще не знаете о том, что беременны. А друг ваш женат и имеет ребенка. Он обманывал, когда говорил, что холост и любит вас. От жены он не уйдет. Это все. Позвоните мне, если я ошибся. А если не позвоните, значит, я был прав.
Еврухерий написал на трамвайном талоне номер своего домашнего телефона и отдал девушке.
Глава четвертая
– Деньги вам сдать или Вараниева позовете? – начал с порога Еврухерий на следующий день после представления, войдя в квартиру Розогонова. – Только что получил.
– Много? – спросил председатель.
Ясновидящий полез в боковой карман ветровки и вынул приличную пачку купюр разной номинации.
– Тысяч двенадцать на нужды партии внесу, – с пафосом ответил Макрицын. – Кое-что и себе на жизнь оставлю.
Святослав Иванович подошел к посетителю, положил ему руку на плечо:
– Хороший ты парень, Еврухерий! Наш, народный. Деньги я сам приму – не та сумма, чтобы Виктора Валентиновича вызывать. Собственно, о чем я говорю? Ох, закрутился, заморочился… Вараниев сам сейчас должен прийти. И Шнейдерман тоже. Надо вернуться к вопросам, поднятым на последнем собрании. Может, чайку?
– Да, с удовольствием, – благодарно ответил Макрицын.
Попивая горячий напиток, Еврухерий о чем-то задумался и не заметил, как появились Шнейдерман и Вараниев. Очнулся, лишь услышав голос председателя: «А товарищам чаю?»
Все поздоровались друг с другом, уселись поудобнее за столом и стали обсуждать проблемы, от решения которых напрямую зависел успех партии.
– Я так думаю, что основные усилия надо сейчас направить на поиск и привлечение в наши ряды евреев, которых мы можем рассматривать как перспективных, – начал Розогонов.
Возразил Шнейдерман:
– Я так думаю, что найти таковых сейчас будет нелегко.
– Я согласен с Бобом Ивановичем, – отметился Вараниев.
– А ты что скажешь, Еврухерий? – обратился к Макрицыну председатель.
– Думаю, товарищи, что поискать можно, но только вМоскве, не привлекая иногородних.
– Обоснуйте свои позиции, товарищи, – попросил председатель.
– Давайте посмотрим на ситуацию трезво, – начал Виктор Валентинович. – Что было тогда, в те годы, когда товарищ Лемин набрал себе столько соратников? Тогда имелись условия. А именно: евреи были прижаты: черта оседлости, запрет на государственную службу, ограничения на поступление в университеты, погромы… Все вместе взятое вызвало рост недовольства в еврейской массе и желание изменить ситуацию коренным образом. Сделать это можно было только путем революции, и наиболее умные евреи сыграли решающую роль в ее подготовке и проведении, а в последующие годы в защите ее завоеваний. Что мы имеем сегодня? Все недовольные давно уехали, а довольным революция не нужна. Дискриминации никакой нет. Поэтому если кто и уезжает, то исключительно по материальным соображениям. На учебу, работу, передвижение и даже на должности в руководстве страны ограничений нет. Следовательно, чем им быть недовольными? Нечем. А раз так, то и в коммунистическую идею их поверить не заставишь.
– Согласен, – подал голос Макрицын.
– И я согласен, – поддержал его Шнейдерман.
– Дабы решить проблему, все средства хороши – слишком благородную цель мы преследуем, и правнуки нам скажут «спасибо». Когда других путей нет, мы сами должны организовать погромы, но не участвовать в них, – настаивал на своем мнении председатель. – Виктор Валентинович, сколько стоит один человеко-день по заявке на погром?
– Думаю, номинала три от однократного участия в демонстрации протеста. Если обычный человеко-день стоит около трехсот рублей, то примерно восемьсот пятьдесят рублей получается. А привлечь надо будет никак не меньше ста человек.
– А если взять костяк человек тридцать и к ним за водку толпу подогнать? – спросил председатель, разламывая в кулаке сушку.
Встал Шнейдерман:
– Во мне семь кровей или восемь. Мой дедушка по папе был еврей. Я не просто против, а категорически против любых использований антисемитизма нашей партией! Ильич никогда не рассматривал антисемитизм как средство борьбы за правое дело.
Вараниев поддержал Шнейдермана, а затем и Макрицын занял такую же позицию, не совсем понимая, о чем идет речь.
– Ну, что же, – недовольным голосом заговорил Розогонов, – партийная дисциплина превыше всего, и я вынужден подчиниться мнению большинства.
– У меня вопрос, – взял слово Макрицын. Было видно, что Макрицын возбужден и нервничает. – Какие деньги могла бы заплатить партия, чтобы купить вождя?
Все присутствующие недоуменно переглянулись.
– Любые! – уверенно ответил председатель. – А вы что, кого-то имеете на примете? Кто-то продается?
– Я знаю, как поставить во главе партии настоящего вождя.
– А я что, не настоящий? – спросил опешивший Розогонов.
– Вы – председатель. А нужен вождь, – пояснил Еврухерий.
Откровения ясновидящего не порадовали председателя. Неприятная, тревожная тишина наступила в комнате. Все молчали. Отчетливо доносился стук настенных маятниковых часов из спальной комнаты, превращенной хозяином в склад партийной литературы. Розогонов задумался. Шнейдерман сосредоточенно рассматривал запонки, купленные по случаю на блошином рынке. Вараниев, подперев руками подбородок, сидел с отсутствующим видом. Наконец Шнейдерман нарушил молчание:
– Долго сидеть будем или, может, домой пойдем?
– Вас никто не держит, – сказал как отрезал председатель.
Боб Иванович встал, направился к двери, но вернулся и сел.
– Что вы ходите как неприкаянный, сын восьми народов? – язвительно бросил Розогонов.
Шнейдерман выпрямился на стуле, окаменело уставился на Розогонова, то ли выдерживая психологическую паузу, то ли обдумывая, что ответить. И надумал:
– А вы помет партии. – И добавил: – Зловонный к тому же.
Присутствующие товарищи оторопели. И председатель в том числе.
– Вон из моей квартиры, вон! – заорал Розогонов.
Боб Иванович даже не подумал встать со стула. Сидел, скрестив ноги, постукивая фалангами пальцев по столу.
– Вон из моей квартиры! – повторил председатель.
Шнейдерман перестал настукивать монотонную дробь, потянулся, зевнув, и тихо-тихо сказал:
– А квартирка-то не ваша, она для нужд партии покупалась. А вы прикарманили, получается? Нехорошо таки вы себя ведете. Вот она, партийная совесть… с лицом из деревни Гниломедово. Так что считаю, пора вам с чемоданчиками назад, в Рязанскую область: партячейки по району создавать и попутно преподавать подрастающим леминцам историю в сельской школе.
В разговор вступил Вараниев:
– На самом деле, Святослав Иванович, не лидер вы, а уж тем более не вождь. Ну, приехали в Москву гастарбайтером, доросли до первого человека в партии, но партия осознала свою ошибку и просит вас покинуть ее ряды.
– Вы, Вараниев, еще не партия! – злобно отрезал Розогонов. Однако Виктор Валентинович продолжал говорить:
– Вы, Святослав Иванович, изгнали из партии почти всех наиболее ярких товарищей. Где они сейчас? Все устроились, хорошо зарабатывают, недовольных нет. Виктор Ильич Прасталухо-Древесный – на должности завполитотделом в Партии Негнущихся Троцкистов. Вацлав Ростиславович Пунктуш – председатель совета директоров АЗАО «Коммунистическое изобилие».
– Где? – заинтересовался Макрицын. – АЗАО – что такое?
– Абсолютно закрытое акционерное общество, – расшифровал Вараниев и продолжил: – Где деньги из партийной кассы? Последняя ревизия показала, что вы, товарищ Розогонов, не отчитались за миллион пятьдесят восемь тысяч тридцать пять рублей. Я могу очень долго говорить о фактах вашего нравственного разложения и тлетворного воздействия на партию, но не вижу необходимости, достаточно сказанного. Все товарищи, кроме Трубогонова, поддержали предложение о вашем смещении с должности председателя и исключении вас из рядов партии.
– Когда успели? – саркастически спросил Розогонов.
– Не обязаны отчитываться! – последовал незамедлительный ответ Шнейдермана.
– Из партии можете исключать – вешаться не стану. Деньги ушли на представительские расходы. А квартиру мне Гнездо купил.
Олег Петрович Гнездо и был тем самым Саввой Морозовым для «Мак.Лем.иЧ.». В первые смутные годы после падения коммунистической диктатуры он заработал приличный капитал и умело увеличивал его в последующее время, занимаясь очень нужным и благородным делом – обналичкой. Брал процент по-божески, никого не подводил, а потому обладал доверием и большим количеством клиентов. В последние годы Олег Петрович открыл банк и тоже никого не подводил, не нарушал даваемых обещаний. Нельзя сказать, что господин Гнездо был сторонником коммунистической идеи, но свою собственную партию иметь пожелал. И заимел. На всякий случай. В дела партии спонсор не лез – ему было неинтересно, – но денег на нее жертвовал больше, чем все члены, вместе взятые, собирали. Когда остро встал вопрос о том, что вновь избранному председателю негде жить, а руководству – собираться, Гнездо приобрел на рынке вторичного жилья двушку-распашонку. Собственность оформил на родственницу, а прописал Розогонова. Только Святослав Иванович не подозревал, что помимо него в этой же площади прописаны еще шесть человек, не имеющих к партии никакого отношения. О чем и сообщил ему сейчас Вараниев, присовокупив с легкой угрозой:
