папа там учился. Только давно не летает. Он в гавээф работает.
Володя посмотрел в ее сторону, но тут же отвел взгляд, уткнулся лицом в песок.
— Мне нравятся летчики,— продолжала Вика.— Веселые они, шумные, смелые. Ты, конечно, будешь летчиком?
Володя поднял голову, посмотрел на девочку.
— Да,— ответил он.— Вот закончу десятилетку на будущий год и в училище. Да мне другого пути и нет. Все продумано.
— Почему нет другого пути?
— Зачем тебе знать?
— Я должна знать — почему!
— Да так, я просто сказал. Мечта.— Он усмехнулся.— Мечтать ведь можно? Мечтать никто не запрещает.
— Ты меня проводишь домой? — спросила Вика.
— Тебе здесь не нравится?
— Ой, что ты! Конечно, нравится!
— Ну, еще часик ты можешь побыть здесь?
— Сколько сейчас?
Володя посмотрел на солнце.
— Одиннадцать,— уверенно ответил он.
— Как раз час. Подневольный человек. А ты?
— Никто мной не командует.
— Ты счастливый.
— Счастливый? — спросил он и поспешно добавил: — Конечно.
Володя откинулся на песок и закрыл глаза.
— Искупаемся? — опросил он.
— Я сегодня первый раз в жизни не подчинюсь приказу,— сказала Вика.
— Тебе попадет?
— Но что они со мной могут сделать?
— Завтра не выпустят из дома.
— Мне уже ведь не десять лет! Через год и десятилетку закончу!
— Искупаемся? — Володи вскочил.— Хочешь, я унесу тебя в воду? На руках? — задыхаясь, спросил он.
Вика сжала губы, широко раскрыла удивленные и радостные глаза. Ей захотелось крикнуть: «Да, да!», но она отвергающе повела головой, протянула руку. Володя помог ей подняться с песка.
Они услышали прерывистый гудок и остановились. Из-за лесистого косогора, из-за поворота, выползал речной пароходик. Он отчаянно пыхтел, оставлял за собой длинное дымное облако. Дым, перемешанный с сажей, не рассеивался, а опускался на воду и исчезал в ней.
Пароходик прошел дальше и скрылся за новым поворотом. Володя и Вика бросились в воду.
Когда выходили на отмель, Вика посмотрела в лицо юноши и рассмеялась.
— Что ты? — спросил он.
— Какой ты чумазый!
— Чумазый? — он улыбнулся.— Но и ты не лучше.
— Серьезно? — испугалась Вика.
— Всю сажу на себя собрали мы.
Володя наклонился, набрал горсть мокрого песка и легонько протер им свое лицо.
— Не двигайся,— сказал он и стер с ее щеки серое пятно.
— Еще раз в воду,— предложил он.— Песок смоется.
Они так и сделали. Когда неторопливо выходили из воды, он взял Вику за руку, но не смотрел на нее.
— Надолго ты приехала? — спросил Володя.
— Хотела дня на три-четыре.
— Не передумала?
— Передумала.
— Я хочу, чтобы ты передумала из-за меня.
— Из-за тебя,— сказала Вика.
Они пробыли у реки до четырех часов дня. Володя проводил Вику до дома. Они еще постояли у забора, под старой липой, в ее тени, скрытые ото всех, взявшись за руки.
Потом девочка ушла, а Володя отправился к себе.
Вскоре домой пришел отец с двумя приятелями. Они завалили стол бутылками и всякой закуской.
Отец работал на мясоконсервном комбинате, приятелей у него водилось много, все они любили выпить, и сам отец ничем не отличался от них. Правда, пить он начал с тех пор, как заболела жена, Володина мать, но так втянулся, что остановиться уже не мог.
Володя пошел в больницу, попытался увидеть мать, но она как раз спала. Врач запретил будить ее. Возвращаясь, Володя увидел у крыльца своего дома милицейский пикап. Мужчина в штатском, стоявший у крыльца, пробовал остановить Володю, но юноша прорвался в дом. В столовой по-прежнему сидели отец и его приятели. Лейтенант милиции сидел с ними и что-то писал, второй милиционер стоял у окна.
— Сын? — спросил лейтенант.
Отец раздраженно тряхнул головой.
— О сыне хоть бы подумал,— сказал лейтенант.
— Делай свое дело,— огрызнулся отец.
— Сделаю. Дело нехитрое.— Лейтенант что-то долисал, встал, сложил серые листы бумаги в старую картонную папку, спрятал авторучку.— Придется переселиться,— сказал он.
Один из отцовских приятелей допил водку из стакана, положил кусок колбасы в карман.
Все они вышли из дома вместе и забрались в пикап.
Уходя, отец даже не взглянул на сына.
Володя, прижавшись лбом к оконному стеклу, смотрел вслед пылившему пикапу. Потом улица опустела. Она стала такой пустынной и тоскливой, что Володя зажмурился. Когда он раскрыл глаза, то за окном увидел Викино лицо: она, как и он, прижалась лицом к стеклу.
Покачавшись, словно в нерешительности, лицо исчезло. Володя отскочил от окна.
Вика вбежала в комнату и, секунду помедлив, бросилась к Володе.
— Ты знал?
— Знал. Я все знал!— прокричал он.
Он мог крикнуть: «Что ты понимаешь!» — и махнуть рукой, и прогнать ее, мог заплакать, мог броситься на постель и стучать кулаками по стене, в конце концов он мог просто сжать кулаки, но он ничего такого не сделал.
А девочка говорила и говорила, шептала неуместные и нескладные слова, но ей в простоте душевной казалось, что именно эти слова могли поддержать его.
— …Ты держись. Ты не один. Понимаешь?
Он молчал.
— Понимаешь? — переспросила она.— Для летчика стойкость — самое важное. Откуда я знаю?
Он отрицательно мотнул головой.
— Папа говорил. Поверь мне. А? Почему ты молчишь?
Ее пальцы взметнулись вверх, к его лицу. Он почувствовал, как они обожгли его щеку, а потом вся ладонь прижалась к ней, обжигая и не успокаивая.
Они оба испугались: она — этого прикосновения, он — что она отдернет свою руку. Жесткими пальцами он прижал ее тонкую кисть к своей холодной щеке.
— Тебе страшно? — спросила Вика.
— Страшно? — удивился Володя.
— Тебе никогда не было страшно?
— Было.
— Страшно?
— В сорок втором. В ноябре. Я еще почти ничего не понимал. А фронт — рядом. Все слышно. Гром. Гром без конца. Вот тогда мне было страшно. Я тогда еще ничего не понимал. И потому боялся. А теперь…
— Теперь?
— Я ведь кое-что понимаю. Что толку в страхе? Ты думаешь, я боюсь, что мне придется узнать, почем фунт лиха? Да и не скажу, если и боюсь. Скрою. Так вернее.
— И от меня скроешь?
— От тебя? Нет. Не скрою. Не уходи,— вдруг попросил он.
Вика сжала губы, недолго подумала и сказала:
— Не удивляйся
