Анна Леопольдовна выросла и вступила в жизнь, можно сказать, без родительского пригляда. И в этом отношении её первоначальная судьба напоминала судьбу Елизаветы Петровны, которая почти на десять лет была старше её. Правда, с одною важною разницею; у герцогини были отец и мать, но воспитывала её, по сути дела, сначала бабка, а затем уже родная тётка по матери — императрица Анна Иоанновна.
А в происхождении нынешней правительницы как бы лежала воля Великого Петра. Когда его победоносные войска вступили в Мекленбург-Шверинское герцогство, расположенное на севере Германии, он завязал самые тесные отношения с тамошним герцогом Карлом Леопольдом. Русскому царю было выгодно иметь важный плацдарм, с которого он мог в любое время упредить агрессию Швеции и её союзницы Дании. И, дабы укрепить сей союз, российский государь выдал за Карла Леопольда свою племянницу Екатерину Ивановну.
Семейная жизнь между тем не заладилась: герцог оказался извергом и тираном. И «дикая герцогиня», получившая такое прозвище по характеру мужа, только что родив дочь, решилась возвратиться на родину.
По натуре своей Екатерина, старшая в семье, была жизнерадостною и мягкою и в то же время покладистою и беззаботною. В её доме и доме её матери, царицы Прасковьи, всегда было многолюдно и весело, дым стоял коромыслом. Тут, чтобы тешить себя и гостей, устраивались придворные спектакли. Однако в доме уютно чувствовали себя всякого рода юродивые, нищие и грязные и больные приживалки.
Но вот на российский престол вступила сестра Екатерины — Анна Иоанновна, как торжественно нарекли на древнерусский манер новую царицу. И сама по себе возникла забота: а наследник-то кто? Императрица после смерти мужа, герцога Курляндского, замуж не собиралась. Её устраивала и тайная жизнь со своим любимцем Бироном. Но династию, чтобы она продолжалась, всё же следовало подкрепить. Тогда и родилась мысль — взять ко двору родную племянницу.
Мысль сия подсказана была не кем иным, как Бироном. Он решился, когда девочка подрастёт, отдать её замуж за собственного старшего сына Петра. Не важно, что сын был лет на шесть младше, зато он, Бирон, сразу бы породнился с царскою династиею.
Тут для него, внука простого конюха, не дворянина по рождению, открывался путь не только к герцогству Курляндскому, о чём он поначалу думал как о деле почти недосягаемом, а прямо к трону Российской империи.
Девочке при крещении в Мекленбурге по лютеранскому обряду дали имя Елизаветы Екатерины Христины. Теперь в Петербурге, обратившись в православную веру, она в честь тётки получила имя Анна, а отчество — по отцу, но не Карловна, а почему-то по его второму имени — Леопольдовна.
В том же, 1733 году, когда девочке шёл пятнадцатый год, в Петербурге появился девятнадцатилетний племянник австрийской императрицы — принц Брауншвейг-Бевернский Антон Ульрих.
Тут же родился слушок, который, впрочем, не стремилась опровергнуть императрица Анна Иоанновна, — «жених».
Однако жених многих разочаровал. Он был тощий, бледнолицый и белокурый, несказанно неуклюжий и робкий, к тому же заика. Пред сими качествами сразу как бы померк и облик самой невесты, которая не обладала ни красотою, ни грациею, была молчалива и на редкость холодна. Многие даже были уверены, что она на редкость к тому же глупа.
Но вскоре и в поведении, и во всём облике невесты окружающие стали обнаруживать неожиданные перемены. Она будто бы расцвела, и от её надутой серьёзности, напоминавшей скорее недоразвитость, будто не осталось и следа. Она часто исчезала из своих комнат. Кто-то видел её в саду, а кто-то заметил раз и другой в обществе красавца и любимца многих женщин, молодого польско-саксонского посланника графа Линара.
Елизавета Петровна вспомнила, какой разразился скандал, когда слухи о любовной близости её племянницы с пожирателем женских сердец дошли до Анны Иоанновны. Племянница упрямо стала доказывать, что да, она встречалась и говорила не раз с молодым графом, но это были безобидные свидания, которые, слава Богу, только скрашивали её пустую и монотонную одинокую жизнь.
— А как же принц Антон Ульрих? Не затем он прибыл к нам, не затем он продолжает находиться в Санкт-Петербурге и даже принял от меня чин подполковника кирасирского полка, чтобы, не получив твоей руки, снова отправиться домой, в Вену, — не могла скрыть своего раздражения императрица.
— Ваше величество... Милая моя тётенька, да разве сердцу прикажешь? — хмурила бровки племянница и тут же начинала плакать: — Не мил мне этот принц, даже противен... Да я... я лучше никогда ни за кого не выйду замуж.
— А этот развратник — мил? — мрачно осведомилась тётенька-императрица.
— Он мне приятен. С ним легко, радостно.
Ясное дело, что вскоре обнаружилось за этой приятностью: свидания с глазу на глаз, да ещё в укромном месте. Устраивала эти встречи воспитательница племянницы, как потом оказалось, женщина с собственным сомнительным прошлым. И тогда сначала её отставили от двора, а затем добились того, чтобы и посланника отозвали домой, в Дрезден.
Вот когда вновь встрепенулся неугомонный Бирон! Тут уж не столько императрице он стал докучать — решил напрямую поговорить с Анной Леопольдовною.
— Всецело разделяю вашу неприязнь к человеку, коего вам так усиленно навязывают, — начал он однажды с нею свой конфиденциальный разговор. — К тому же этот принц — чужой в наших краях. Вам же, воспитанной в привычной среде, несомненно, должны быть милее, понятнее, ближе и дороже те молодые люди, кои росли с вами рядом. Взять хотя бы моего сына Петра...
— Нет, нет и нет! — взвился выкрик Анны Леопольдовны. — Я знаю, что вы и все министры довели меня, по вашим расчётам, до того, что я вынуждена вам сказать: да, я выхожу замуж за того, за кого прежде и не думала выходить!
С какою пышною роскошью была обставлена летом 1739 года, каких-нибудь два года назад, помолвка этих двоих людей, которые не любили друг друга, испытывали взаимную неприязнь, однако оказались вынужденными соединить свои судьбы.
«Господи! Да разве можно так, когда внутри тебя не дрогнет ни одна жилочка, когда душа твоя, вместо того чтобы радостно раскрыться навстречу желанному другу, вдруг вся скукоживается, чахнет и умирает, не изведав трепетного наслаждения любви и ласки!» — помнится, так спрашивала себя Елизавета Петровна, стоя рядом с молодожёнами, которых как будто кто силком тащил под венец.
Как же всё это было не похоже на то, что случилось с нею самою и её Алёшей, когда они впервые встретились и самозабвенно отдались друг другу! И ни косые взгляды со стороны, ни осуждения вслух, что понеслись по всему Петербургу, не смогли не только разъединить их любящие сердца, но даже в самой малой мере приглушить их чувства. А ведь какой повод был, чтобы их любовь задушить в самом её начале, какой гнев она возбуждала супротив себя самой, русская цесаревна.
И — на тебе, спуталась с простым казаком, вчерашним свинопасом и пастухом!
«Нет ничего на свете сильнее и краше любви. И верно в романах пишется, что за любовь можно и жизнь отдать, а человек, в сердце которого поселилась любовь, всё готов пережить и всё преобороть. Вот я сама. Как бы ни было мне подчас безвыходно тяжело, а положишь голову на грудь Алёшеньке, проведёт он своею сильною и горячею ладонью по моим волосам — и я словно родилась заново! Такие немереные силы вселяет в меня любовь», — счастливо подумала Елизавета и вслух произнесла:
— Теперь, сестрица моя нареченная, и к тебе придёт счастье полною мерой. Ах, как мне радостно за тебя: он вернулся, и твоя беспросветная жизнь вновь озарилася волшебным лучом. Вот почему я давеча сразу поняла, почему ты так вся словно светишься изнутри, будто в тебе само солнце какое зажглось. Разве не так?
— Так, так, моя милая и верная подружка! — снова перешла на шёпот Анна Леопольдовна и порывисто, совсем не похоже на её полусонные манеры, кинулась обнимать цесаревну.
Она быстро, перебивая самое себя, рассказала, как третьего дня, когда объявился граф Линар, они углубились в сад и уединились там в беседке, скрытой разросшимися кустами.
— Как он смотрел на меня, как целовал меня всю — лицо, руки!.. — вспыхнула рассказчица. — Ты, думаю, лучше других поймёшь моё состояние, когда всё вокруг, кроме него, перестало для меня существовать. Только он и я в целом мире. Ведь у тебя так с Алексеем, так, скажи мне?
В ответ щёки, даже лоб цесаревны покрылись краскою, и она опустила голову.
— Да-да, я понимаю, — снова обняла принцесса подругу. — Об этом не говорят вслух. Это — только его и моё. Но я так давно... я так долго хранила его образ в своей душе, что, когда он вернулся и всё между нами возникло вновь, я не нахожу себе места. Знаю, что стыдно, неловко о самом сокровенном вслух, а вот не могу не поделиться... Но не со всеми, не с каждым. Только с тобою, поскольку знаю, как ты любишь меня и что у тебя похожее состояние, да ещё — с Юлианой. О, с нею я делюсь всем-всем, иначе я померла бы, оставаясь в четырёх стенах с тем, кто мне омерзителен и противен... Спасибо тебе за то, что у тебя такое нежное и чуткое сердце. Надо же, угадала, что у меня на душе, и приехала меня повидать...
