Пришлось надеть узкие брюки.
Следовать моде в Душанбе, конечно, можно. Но в нашем городке на человека, одетого модно, смотрят как на бесхвостую сороку. Как-то вернувшись домой в отвратительном настроении, переодеваясь, я затянул песенку, сердито поглядывая на Ойшу:
У Сорокиной женыНе хватало на штаны.Удивляется народ —Птица в дудочках идет.
— Ничего, ничего, — ответила моя жена. — Правильно говорят, что новое всегда с трудом пробивает себе дорогу в жизни. Его всегда принимают в штыки. Слишком сильны старые обычаи. Но все равно новое одолеет.
Вот и поговорите с ней!
…Я так задумался, что даже не заметил, как Заррина отстала от меня и зашла в какую-то лавку. Я уже дошел до перекрестка, когда она снова догнала меня.
— Учитель, я хотела бы с вами посоветоваться, — сказала она, залившись от смущения румянцем и глядя себе под ноги.
Ну вот! Только этого еще не хватало! Только она еще не спрашивала у меня совета.
— Да в чем дело, Заррина? Я тебя слушаю, — сказал я довольно сухо.
— Завтра воскресенье, бабушка справляет свое шестидесятитрехлетие.
— Ну и что же?
— Как что — это же религиозный праздник!
— Разве? — удивился я. — С каких это пор день рождения считается религиозным праздником?
— Да как вы не понимаете?! Ведь пророку тоже было шестьдесят три года.
— Ну и что ж? — нетерпеливо перебил я девочку и незаметно посмотрел на часы. Часы недвусмысленно показывали, что время не стоит на месте. Я живо представил себе, что мне придется выслушать за свое опоздание от друзей, если этот антирелигиозный диспут затянется.
— Ну, понимаете, когда кому-нибудь из стариков, конечно, верующих мусульман, исполняется шестьдесят три года, они приглашают гостей и устраивают что-то вроде поминок по пророку.
— Ах так! — весьма глубокомысленно протянул я, хотя, откровенно говоря, впервые услышал о таком обычае. — Да, это вопрос, безусловно, сложный. Ну и что ты на это скажешь?
— Это я у вас хотела спросить, что вы на это скажете. Ведь я комсомолка. Что мне делать? Остаться дома или уйти?
— Ну, если ты хочешь знать мое мнение, так вот, я считаю…
Я говорил и сам удивлялся назидательному тону и трескучим фразам, которые вдруг сами собой посыпались из меня. Но я ничего не мог с собой поделать и продолжал против воли в том же духе:
— Если ты отстранишься от мероприятия, которое предполагает провести твоя бабушка, это будет нехорошо. Дело, по-моему, не в том, будешь ли ты принимать участие в этой церемонии. Разговор может идти лишь о том, в чем будет выражаться твое участие. Ведь ты комсомолка, а комсомольцы должны использовать всякую возможность, чтобы выполнить свой долг, а в данном случае это значит провести антирелигиозную пропаганду.
— Да как же мне вести антирелигиозную пропаганду среди старух? — недоумевающе протянула Заррина. — Что же мне, подняться и заявить, что бога нет, а пророк был просто хитрый человек, который использовал догматы новой веры, чтобы укрепить свою власть? Да они просто обругают меня и прогонят…
— Нет, нет, конечно, не так. Пропаганду следует вести более тонко. Ну, например, неплохо бы поговорить о современной науке. Хорошо, если бы ты смогла рассказать старухам что-нибудь об успехах нашей техники. Так постепенно ты сможешь расшатать основы религии.
— Поняла, поняла, учитель, это действительно здорово может получиться! — загорелась Заррина, представив себе картину своего завтрашнего успеха. — Бибихалифа всегда на таких праздниках читает книгу о смерти и о Страшном суде. А уж я им про думающие машины такое расскажу, что куда ей со своим Кораном со мной тягаться. Ее арбуз, как говорится, сам у нее из-за пазухи выпадет.
— Вот так и сделай, Заррина. Ну, а я пошел.
Я собрался уже уйти, когда она робко потянула меня за рукав.
— Вот если бы вы сами начали, учитель. Ведь вас так уважают. Вы, конечно, будете завтра на празднике.
— Мне очень жаль, но я не смогу. Завтра мы с утра выезжаем в кишлак.
Заррина расстроилась. Мне, конечно, жаль было ее, но я действительно был занят. Я должен был в составе специальной комиссии выехать в район и проверить подготовку школ к новому учебному году. У меня, слава богу, и своих дел хватало, кроме обязанности быть агитатором на религиозном празднике у тетушки Икбол. Но если уж говорить честно, я был очень рад, что как раз завтра должен уезжать и могу без угрызений совести избавиться от этого неприятного дела.
Но, увы, напрасно я, как говорится, поднял пыль, не дождавшись стада. Радоваться было рано. Вечером Ойша встретила меня весьма сурово, и не успел я переодеться, как она обрушила на меня град упреков.
— И не стыдно вам, уважаемый педагог, отказать девочке в ее просьбе! А главное, хотела бы я знать, исходя из каких педагогических принципов можно взвалить на неопытную девочку то, за что не берется сам высокообразованный учитель? Вести антирелигиозную пропаганду среди старух! Нет, вы послушайте только… Да как сможет это сделать бедный ребенок?
— Я надеялся, что уж ты-то не оставишь девочку без помощи, — съязвил я в ответ. Но, что скрывать, она была права. Действительно, утром я перегнул. Упреки жены на этот раз были справедливы и жалили меня, как шипы.
— Конечно, я бы ей помогла, если б только это было в моих силах, — продолжала Ойша. — Но ты такой умный, такой образованный, ведь ты учитель! Она тебя просила о помощи. Как же ты мог ей отказать? И как у тебя только язык повернулся? Какой ты стал равнодушный! Вспомни, каким был Ленин! Он был главой государства, руководителем Коминтерна, столько книг написал, и все же, если кто-нибудь, даже ребенок, просил его прийти на собрание, он никогда не отказывался. И Надежду Константиновну брал с собой.
— Ну что ты несешь! — не выдержал я. — Кого ты сравниваешь? Кто Ленин, а кто я?
Я хотел еще добавить: кто Крупская, а кто ты? Но вовремя сдержался. Зачем подливать масла в огонь?
— Тоже нашел отговорку! — возмутилась Ойша. — Нет, этот номер не пройдет.
И вдруг (будто не она только что кричала на меня и обличала во всех смертных грехах) Ойша заворковала своим умильным ласковым голоском, который меня всегда обезоруживал.
— Дорогой мой, хороший, ну, пожалуйста, поезжай в кишлак, но возвращайся пораньше. Я обещала Заррине, что ты придешь. Нам ведь без тебя не справиться со старухами. Я же не такая образованная, как ты, разве я умею так говорить?
Мне очень хотелось сказать: «Зря прибедняешься, моя милая! Кого-кого, а тебя никто на свете не переговорит!» Но я промолчал. И хорошо сделал.
Совет, который я дал Заррине, обернулся против меня самого. Я не мог себе даже представить, как буду вести антирелигиозную пропаганду на этом проклятом празднике. И вздумалось же тетушке Икбол его устраивать! Агитатором во время выборов в Верховный Совет и народные суды мне приходилось бывать, но вести антирелигиозные беседы со старухами — нет, этого я еще ни разу в жизни не пробовал. Только на минуту представьте себе: дискуссия со старухами на антирелигиозные или научно-технические темы! Нет, пожалуй, и захочешь, так ничего противнее не придумаешь.
И во всем виноват я сам. Ведь еще Саади сказал: «Знай много, а говори мало. Если знаешь одно, не говори сто, а если знаешь сто, скажи одно». Надо было получше помнить этот мудрый совет. А теперь передо мной были только две возможности: или публично осрамиться, так как совершенно очевидно, что с этой задачей мне не справиться, или позорно сбежать и тем самым навсегда потерять уважение своей жены…
Я было совсем пал духом, но в народе не зря говорят: «Дураку бог помогает». Так вот и мне. Правда, мне помог не бог, а космонавт-2 — Герман Степанович Титов. Как раз в это самое воскресенье Титов на космическом корабле «Восток-2» совершил свой легендарный полет: семнадцать раз облетел вокруг земного шара. Все двадцать пять часов, пока его корабль облетал Землю, мысли и чувства всего мира были с ним. По радио все время передавали данные о его полете, о состоянии здоровья космонавта, транслировали его голос, рассказывали о нем, о его семье, о его детстве, о том, как он стал космонавтом.
Я возвращался домой в самом прекрасном настроении. «Антирелигиозная пропаганда? — думал я. — Пожалуйста, с удовольствием. Мы это дело в один момент организуем!»
Но, увы, именно теперь, когда я чувствовал в себе силы свернуть горы и распропагандировать любую аудиторию, в этом не оказалось никакой нужды. Дядюшка Ахрор вынес во двор наш радиоприемник и включил на полную мощность. Двор был полон народа. В тени деревьев на широкой деревянной суфе и прямо на траве сидели друзья, соседи, рабочие хлопкового завода, на котором работал дядюшка Ахрор. Все с интересом слушали последние известия и прекрасный концерт, который в тот день передавали по радио. Шел оживленный разговор о республике, о космонавтах, о хлопке, о прошлом и настоящем. Никто не вспоминал ни о дне Страшного суда, ни о господе боге и его пророке.
