— Смотри, Голованов. Обком оказал тебе большое доверие — обком может и отказать в доверии.
А люди все шли; некоторые из них оказывались не членами партии, но не станешь же из-за этого заворачивать их обратно, хотя этажом ниже такой же прием вел сейчас и председатель райисполкома, человек самостоятельный и, кстати, куда лучше знающий район, чем новичок Голованов. Ничего этого не объясняя, Голованов терпеливо выслушивал, терпеливо разбирался; недовольство собой, раздражение все накапливались, подливало масла в огонь и то, что иные из посетителей приходили с пустяшными вопросами и жалобами. Будь его, Голованова, воля, кое-кого, под запал, он бы сейчас вытурил из кабинета, на минуту закрылся — переобуться в резиновые, постоянно в шкафу стоящие сапоги, — и туда, на поля, где возле присыпанных мокрым снегом бунтов жарким паром дымились крупы лошадей, буксовали в грязюке тракторы и висела злая едкая матерщина…
— Орлов, директор детдома, — назвала очередного посетителя секретарша и успокоила, подбодрила угрюмо глянувшего на нее секретаря: — Больше никого, Иван Константинович.
«Этот-то какого черта», — ругнулся про себя Голованов. Школами и прочими подобными учреждениями занимался третий секретарь, у Голованова до них просто руки еще не дошли. Ругнулся, но остановить секретаршу не успел: посторонившись, она уже пропускала Орлова, дружелюбно улыбаясь ему.
Коренастый, с продолговатой, под «бокс» стриженной головой, вошел он как-то деликатно, неуверенно, что ли, и остановился перед столом едва ли не по стойке «смирно». Одет опрятно, отметил Голованов, но ему не понравилось, что ворот темной рубахи у того косо, по старинке, был отложен, открывая мускулистую шею. Мог бы и в галстуке — директор все-таки, в райком пришел!..
— Здравствуйте, Иван Константинович, — голос у Орлова был негромкий, неторопливый.
— Что у вас стряслось? — резкость уже сорвалась, Голованов, как мог, попытался сгладить ее: — Что ж вы стоите, садитесь… пожалуйста.
— У нас ничего не стряслось. — Орлов сел, провел рукой по короткому, по вискам седому ежику. — Пришел попросить помощи. Заканчиваем капитальный ремонт, а радиаторов для парового отопления — нет.
— Почему ж вы вчера не пришли? Или завтра, допустим? — недовольно осведомился Голованов, отчего-то неловко чувствуя себя под прямым спокойным взглядом Орлова. — Сегодня прием по личным вопросам.
В спокойных внимательных глазах Орлова скользнула, тут же исчезнув, улыбка — не укоризненная, не вызывающая, а скорей сочувственная.
— Вчера я был в Пензе, в облоно. Завтра может быть поздно — время не терпит. Наконец, вверенный мне детдом давно считаю своим личным делом.
На какое-то мгновение Голованов опешил, потерялся: сказано все это было по-прежнему спокойно, искренне, чуть ли не извиняющимся тоном, но ощущение вызвало такое, словно неожиданно щелкнули по носу.
— Сколько у вас воспитанников?
— Двести сорок три.
— Где имеются эти батареи?
— Только в «Сельхозтехнике». С ними говорил, в райисполкоме говорил — обещаны они кому-то.
— Почему же вам их отдать нужно?
— У нас — дети.
Голованову нравились люди, умеющие мыслить и отвечать четко и логично; этого одного было достаточно, чтобы изначальная, вызванная дурным настроением, не больше, неприязнь сменилась одобрительным, с некоторой даже почтительностью, отношением. Умен. Вроде бы по манерам тихий, нерешительный, но там, где чувствует свою правоту, — не отступит. И — как высшую похвалу — сделал мысленную отметку: лобастый, черт!.. Не откладывая, попросил соединить с «Сельхозтехникой», выслушал, перекатывая малиновые желваки, возражения и по-иному, жестко, требовательно, повторил довод Орлова: у них дети, все! Дело было сделано, но Орлов не поднялся, попрощавшись и поблагодарив, — как ожидал Голованов, — негромко и участливо спросил:
— Плохо — со свеклой?
Не ожидая вопроса, Голованов молча сглотнул, резко чиркнул ребром ладони по горлу: вот так!
— Немного сможем помочь. На два дня выделим человек пятьдесят — шестьдесят. Старшеклассников.
— Эх, вот бы! — горячо вырвалось у Голованова, и тут же он спохватился. — А как? Учебный-то год начался?
— Прихватим субботу, воскресенье — выходной. Объясним ребятам. — Орлов, видимо, пришел с готовым решением. — Условие одно: нужен автобус, туда и обратно. Да и там — чтоб погреться могли. В открытых бортовых — застудим ребят.
— Автобус будет, — обрадованно заверил Голованов.
— Тогда у меня — все, — кивнул, поднимаясь, Орлов. — До субботы.
Голованов позвонил в гараж, привычно быстро переобулся в свои резиновые бахилы, в приемной задержался — спросил, проверяя свои впечатления:
— Что за человек этот Орлов?
— Сергей Николаевич? Ну что вы — его весь район знает! — с гордостью и не совсем вразумительно ответила секретарша.
Примерно месяц спустя, когда все перипетии каверзной осени остались позади и на селе началась передышка и свадьбы, Голованов во второй раз столкнулся с Орловым — в бане. Жил Голованов с семьей в очень удобном, секретарском особнячке, передаваемом, так сказать, по наследству; была в нем и просторная ванная комната, но он, если выпадало время, предпочитал ходить в баню — попариться. Причем, любил и умел париться — так, что голова гудела легким звоном, а тело, от той же легкости, вроде бы совсем переставало существовать. К безобидной этой страсти, с детства, приучил его отец, лесной объездчик. Когда он, уже студентом, приезжал на каникулы, его всегда ждала домашняя, по-черному, баня: наполненная спрессованным обжигающим воздухом, с шипящей раскаленной каменкой и выступившей на черных стенах пахучей смолой.
В этот раз Голованов отправлялся в баню в понедельник, по сумеркам — в такие часы да после выходных там всегда бывало свободно. Напарившись, он лежал на скамейке, вольготно раскинув красные, исхлестанные ноги и блаженно моргая мокрыми горячими ресницами.
— С легким паром, Иван Константинович, — раздался памятный, спокойный и дружелюбный голос.
Голованов сел, — Орлов стоял перед ним с тазом в одной руке, с мочалкой и мылом в другой — еще сухой, коренастый и весь исполосованный шрамами: в паху, под левым соском, на ногах, на левом плече; одни были широкие, стянутые прозрачной лиловой пленкой, другие — глубокие, круглые, с собранной, лучами расходящейся кожей, — таким рисуют солнце ребятишки; тонкая красная нитка прорезала шею в том месте, где начиналась ключица, — этот последний шрам вызвал у Голованова какую-то смутную, тут же ускользнувшую мысль.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
