Риад, шедший впереди, услышав, о чем я спрашиваю, замедлил шаг.
— На себе узнаете... Когда встанет солнце, можно делать все, что угодно, но только не рубить тростник. Некоторые теряют сознание...
Деревня уже позади, стали успокаиваться растревоженные собаки. Казалось, все снова погружается в сон. Легкий шум ветра, шелестящего сухими листьями. За ручьем дорога свернула влево, а мы пошли прямо по стерне. Впереди были слышны голоса: оказывается, мы не самые первые.
Все заняли свои места, и работа началась. Свет фонарика освещал ряды высоких растений. Один за другим следуют резкие взмахи еле загнутых индийских мачете. Тростник срезают у самого корня, очищают от листьев. Ствол бросают влево, а все прочее — вправо. Размеренные быстрые движения. Я вижу, что Риад почти не разгибается, не поднимает головы. Проходит десять, двадцать минут — все те же ритмичные движения, ни одной остановки, ни одного слова.
На посветлевшем небе — фигуры Риада и его друзей.
Около часа мы с Анандом собираем тростник, складываем в кучки. Бригада должна срубить, собрать и погрузить его на металлические решетчатые поддоны.
Подошел сирдар — так называют на Маврикии человека, распределяющего работу. Он проверяет, сколько срублено тростника, как он собран и уложен. От отношений с сирдаром зависит, какой участок получит бригада рубщиков, и в конечном итоге — размер заработка. Сирдар — представитель владельца плантации, и наше с Анандом участие в сегодняшней рубке заранее с ним согласовано.
Ананд спросил, сколько тростника нужно срубить, чтобы выполнить дневную норму.
— На трех человек дневная норма составляет пять с половиной тонн тростника, уложенного в поддоны, — ответил сирдар. — Риад и его бригада справляются с этой задачей. Видите, они втроем берут шестнадцать рядов и идут быстрее других... И срез тростника как раз по норме.
Спокойная, приветливая речь видавшего виды человека.
— Рассудительный человек, — сказал я Ананду, когда сирдар отошел, — и очень неглупый, видать.
— На Маврикии служба сирдара идет с рабовладельческих времен, когда надсмотрщики ходили по плантации с плетью, — отвечает Ананд. — Много времени прошло, но отношения между людьми на таких вот плантациях не очень-то изменились, разве что плетью не пользуются.
Мы присели на кипу тростника, и Ананд продолжал:
— Одни владеют плантациями и заводами, другие работают на них. Среди первых — те, кто ведет свою родословную от рабовладельцев. Словно клещи вцепились они в эту землю, и пока никакой силой не выкурить их отсюда..
— Я видел их во время церемонии открытия сезона. Двести тридцать восьмого...
— Вот! Столько лет они здесь делают деньги на таких вот ребятах, как Риад и его друзья.
...Показался красный диск солнца. По океану, до которого отсюда километра два по прямой, пробежала светлая яркая полоса. Легкая дымка рассеялась, и все вокруг налилось сочными красками.
— Отдохни, — сказал Ананд Риаду, когда мы снова подошли к рубщикам.
— Сейчас будет завтрак... Да, пожалуй, пора.
Прежде чем мы сели в кружок и развязали свои сумки, Ананд взял мачете и минут десять срезал тростник. Он хотел показать Риаду, что не совсем еще забыл дело, к которому привык с детства. Взял в руки мачете и я. Он, конечно, застревал в тростнике, и мне приходилось два-три раза рубить по одному и тому же месту. Наша с Анандом неопытность вызвала у рубщиков улыбки, посыпались шутки, советы.
Мы напились воды из больших бутылей, потом ели по-индийски приготовленный рис с острой приправой.
— Ты не только разучился рубить тростник, — продолжал подшучивать над Анандом Риад, — ты, наверное, забыл наши сирандены. Ну-ка быстро отвечай. Мой дом желтый внутри и белый снаружи?
— Яйцо, — ответил Ананд.
— Я — деревянный. Когда на мне листья, то нет корней, а когда есть корни, то нет листьев?
Ананд задумался, а это вызвало смех присутствующих. На сирандены-загадки нужно отвечать мгновенно.
— Парусник, — наконец-то нашелся Ананд.
— Моя десятилетняя Памела отвечает быстрее, — хмыкнул Риад.
Ананд оживился. Эта игра, видно, напомнила ему детство.
— Ну давай дальше, — продолжал Риад, — а то наш гость из России подумает, что ты или вырос не на Маврикии, или совсем забыл, чему тебя здесь учили. Слушай! Тот, кто видит, не берет; кто берет, не ест; тот, кто ест, того не бьют; кого бьют, не кричит, а кричит не тот, кто плачет!
— Да ну тебя! Все перепутал. Разве поймешь, о чем ты? — Ананд улыбается, и я не пойму, действительно он не знает ответа или хочет доставить удовольствие друзьям.
— Это же негритенок, который срывает банан в саду, — не выдерживает сидящий напротив парень. — Его глаза видят банан, а берут руки; руки берут, а рот ест; рот ест, а бьют по спине; кричит не спина, которую бьют, а рот; зато плачет не рот, а глаза. Ну, понял?
Солнце поднимается, и его лучи заставляют подумать о спасительной тени,
— А в Советском Союзе есть сахарный тростник? — спросил вдруг Риад.
— Нет, — сказал я.
— Ты же видел, что он первый раз на рубке, — пришел на выручку Ананд. — Как в этом году заработки?
Наши собеседники помрачнели.
— Да в угол загоняют. Цены растут, концы с концами не сведешь! Одна надежда на профсоюз, начали его организовывать. Нужно еще добиться, чтобы его признали сахарозаводчики, а это не так просто. Вчера вот собирались в профсоюзном комитете. Обсуждали наше положение, спорили.
Мне приходилось читать об этом в местных газетах: девальвация рупии привела к новому скачку роста цен. Рис подорожал почти в два раза. В полтора раза увеличилась стоимость муки. Цены на сахар и те возросли процентов на семьдесят.
Подошел сирдар: пора за работу, чтобы выполнить дневную норму. Друзья Риада стали прощаться с нами.
Мы возвращались в деревню около одиннадцати. Впереди нас шли несколько женщин в длинных юбках и двое мальчишек лет двенадцати. На головах они несли большие копны травы. Издали ноша казалась невесомой, а шаги грациозными, и, только нагнав их, увидели мокрые от пота спины и скованные усталостью движения.
— Женщины тоже работают на плантациях? — спросил я.
— Круг занятий женщин ограничен домашним хозяйством и плантациями. Вот, например, в нашей деревне. Наверное, процентов десять семей посвящает все свое время участку земли, которым владеет. Они могут прожить со своей плантации. Остальные делятся на две примерно равные группы. Часть, кроме дома и огорода, не имеет земли и может продержаться только работая в городе или поселке. Благо на острове все близко и автобусы ходят повсюду. А в сезон рубки тростника на полную катушку на плантациях работают все. За несколько месяцев нужно заработать столько, чтобы хватило и на мертвый сезон. Вот тогда люди заняты поисками возможности где-нибудь подработать...
— А вторая группа?
— Это мелкие плантаторы. Доходов от собственного тростника им не хватает. Они вынуждены тоже подрабатывать на плантациях или в городе. Риад как раз из них. Но мы отвлеклись. Ведь начали говорить о женщинах. Так вот, мне кажется, что со времени основания нашей деревни — а первые дома здесь построены где-то в 1912 году, — круг занятий женщин изменился очень мало. На заработки в город едут больше мужья и сыновья. Жены и дочери остаются в деревне, занимаются домашним хозяйством, идут на плантации.
— Ты же мне как-то рассказывал, что в экспортной зоне — на фабриках свитеров, джинсов —именно девушек принимают на работу охотнее всего.
— Совершенно верно, — сказал Ананд, — но, во-первых, новых рабочих мест сейчас почти не появляется. А во-вторых, не нужно забывать, что многие из них просто не могут выдержать изматывающий ритм конвейера. К тому же не в наших традициях отпускать девушек далеко от дома.
Мы подошли к машине. На другом конце деревни виднелись старые строения и высилась квадратная кирпичная труба. Часть верхней кладки обрушилась, и на косом срезе зеленели два куста и пучок травы.
— Видишь? — спросил Ананд. — Развалины старого сахарного завода. Посмотрим? Там, правда, ничего, кроме трубы, не осталось, зато труба — куда старше деревни. Первые клочки земли наши деды и прадеды получили на окраине плантации уже объединенного сахарного завода. За неплодородные, неудобные для обработки участки приходилось платить сбережениями нескольких поколений. Ты видишь, какие здесь поля? Изрезанные ручьем, а с той стороны — глубокий овраг... Сколько нужно было сил, чтобы обработать земли плантаторов и поднять эти участки! Сахарная промышленность создана в этой стране кровью и потом людей, привезенных из Индии. Это признают и сами плантаторы...
— Во время церемонии открытия сезона, — сказал я, — сахарную промышленность называли отраслью-матерью. Говорили об особом к ней отношении.
