Ледяной ужас сочится наружу сквозь уплотнители стеклянной кабинки. Трое внутри пытаются сохранить поверхностное натяжение своего рассудка, которое с трудом поддерживали двадцать лет.
Хан передергивает плечами:
— Кто это знает? Кто? За всё это время я не прочел об этом ни слова. Про это нигде не сказано!
Тереш кладет карандаш на стол.
— Такие вещи называются контрольными данными. Их намеренно исключают из списка примет. Даже в официальных документах. Я все эти тридцать папок наизусть помню, и в них об этом ни строчки. А он это знает. Ты только посмотри!
Лицо Йеспера остается спокойным. Для него всё это уже пройденный этап.
— Вот почему этот Йёста пришел ко мне. Чиновники только пожали плечами. А он слышал от кого-то на работе, что я знал девочек. У них там все были в полной растерянности. От Хирда никаких объяснений так и не добились. Да, кстати, я не верю в эту историю. Хоть у Хирда там в принципе и были какие-то мальчики, ему больше по вкусу пышногрудые дочери Гудрун.
— Это точно не он, не сходится по времени! — кричит Хан. — За пять часов до того он был за шестьсот километров оттуда, покупал коленвал и уплотнительные… муфты, или я не знаю что еще, для своей чёртовой машины для изнасилований. — Из-за шума от постройки печально известной машины для изнасилований соседи Видкуна Хирда однажды вызвали полицию, и это стало для него началом конца.
Но всё же Хан поворачивается к агенту Международной полиции и испытующе смотрит ему в глаза:
— Тереш. Ты должен открыть эту папку. Продолжить расследование. Он откуда-то об этом узнал, и это единственная наша зацепка помимо тех писем. Ты должен это сделать.
— Ты не представляешь, насколько всё плохо. Сейчас худшее время, чтобы раскапывать старые дела. Поддержки от Му́нди больше нет, все на грани войны. Неизвестно, например, существует ли еще Ораньенре́йк. Меня уволят, если я снова в это полезу…
— Нет, Тереш, не может быть, чтобы вообще ничего нельзя было сделать! — сердится Йеспер; угроза мировой войны его не слишком волнует. — Вы ведь этим занимаетесь, это ваша работа. Так сделай это!
— Тихо, погоди! Конечно, я возьмусь. Я догадался, в чём дело, еще когда ты пригласил меня на встречу одноклассников. Ты же не думаешь, будто я правда поверил, что тебя одолела ностальгия? Я и так постоянно открываю эту папку, ты сам знаешь, она у меня не закрывается. Будем надеяться, что местная полиция нам не помешает. Конечно, они терпеть не могут международников. Но мало кто удосуживается проверить наши документы для допросов.
Хан хитро улыбается.
— Документы для допросов? Так ты все-таки едешь туда, в Кронштадт?
— Завтра.
— Приятно знать, что ты всё еще крут, Тереш.
Йеспер тоже улыбается, ему теперь неловко за раскрасневшиеся щеки и приказной тон.
— Круче некуда! Рад, что нашел что-то полезное.
Тереш соглашается:
— Очень полезное. Двадцать лет. Обычно через столько времени никакой надежды уже не остается.
— Выходит, надежда есть? — Йеспер задумчиво склоняет голову, всё еще слишком большую для его плеч.
— Да. Ты молодец, Йеспер. Отличная работа.
— Счет! — дизайнер интерьеров, который уже два года как отошел от дел, подзывает официанта, щелкая пальцами и указывая на стол. По вечерам ему хуже всего. Но сегодня всё по-другому. Этим вечером Йеспер может позволить себе конфеток. Маленьких дурацких конфеток. За окнами куба наступает ночь, и в ее темноте всё становится возможным. Даже то, что где-то в потайном закоулке этого мира, под вечным льдом озера Восток или в пустыне Эрг, где сгинул без следа Рамут Карзай, или глубоко в Легких Граада — где-то там еще можно их отыскать. Такими, какими они были тогда — детьми. И так снова стать ребенком самому. За облаками у подножия Корпус Мунди — стоит лишь отодвинуть завесу из крохотных капель воды, и сможешь до них дотянуться… Как хорошо, что вы не сдались! Все остальные понемногу о нас забывали, холодные звезды зажигались на ночном небе, темно-синий небосвод кружился над нашими головами, но мы знали, что вы всё еще ищете нас.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
5. ZA/UM
Анни-Элин Лунд снимает солнцезащитные очки, и ее ослепляет мимолетная вспышка света. Ее радужки мерцают зеленым, желтым и голубым, дымчатые тени на веках переливаются на свету. Анни быстро крутит головой туда-сюда, словно котенок. Солнечный зайчик прыгает с девичьего журнала на песок, с песка на зонт, и девочка гоняется за ним глазами.
— Что они делают? — спрашивает Тереш, сидя на краю обрыва и болтая ногами.
— Не пойму, Молин тоже там. Стои́т…
— Это и я так вижу, что стоит, — нетерпеливо перебивает Хан.
— Стоит и, я должен признать, выглядит весьма недурно в этом купальнике в красный горошек. Раздельном, как обычно, и — о-о! У нее еще… ох, чёрт!
Полуулыбка Молин в бинокле превращается в ухмылку, сверкающую хищными зубами. Она поднимает руку, которой прикрывала от солнца глаза, и с вызовом машет ей над головой. Картинка исчезает, когда Йеспер прячет коварные линзы под живот.
— Ложись, всем лежать!
Хан слышит шум собственной крови в ушах, чувствует, как где-то под мышкой тяжело бьется пульс, а в кожу вонзаются колючки шиповника. Тереш, который просто откинулся на спину, смотрит в бледное июньское небо. В вышине парит в восходящем потоке одинокий орлан-белохвост. Кажется, что птица просто висит в воздухе.
— Хан, смотри, орел!
— Какой еще орел — ай! — Колючки безжалостно напоминают Хану о себе.
— Не дергайся, кусты трясутся, — шипит из середины Йеспер, лежа животом на бинокле.
— Какая разница, трясутся или нет, нас и так заметили. Посмотри лучше, что они делают!
— Сам смотри. — Йеспер сует Хану бинокль.
Куст опять трясется, когда Хан в своей рубашке с короткими рукавами выбирается оттуда. Мальчик поднимается на локти и осторожно подползает к краю с биноклем в руке. Укрывшись за пучком травы, чтобы остаться незамеченным, Хан подносит бинокль к глазам. Он торопливо наводится на цветастый белый зонтик и перемещает взгляд к лежащему на песке покрывалу. Там, к его удивлению, сидит только маленькая Май, которая смотрит куда-то перед собой.
По стеклу Хановых очков сползает капля пота. Предчувствуя плохое, он переводит бинокль всё ближе и ближе к подножию обрыва, пока в каких-то ста метрах прямо в его объективы не заглядывает маленький театральный бинокль. Это Шарлотта, старшая из сестер: она стоит, упершись другой рукой в бедро. Ее каштановые, до плеч, волосы развеваются на ветру. Это прекрасное и ужасающее создание из девятого класса настолько же вне иммигрантской досягаемости Хана, как место в парламенте. И сейчас она так близко, что даже когда она передает бинокль Молин, ее взгляд упирается прямо в бедные глаза Хана. Глаза, которые он теперь скорее прикрывает, чем усиливает своим биноклем.
— Всё пропало, у них тоже есть бинокль, — объявляет Хан на экстренном совещании.
— Так вот почему они вчера показывали друг другу на этот обрыв — знаю, надо было сразу вам сказать…
— Что за чёрт, Тереш? — злится Йеспер. — Выходит, они знали, а теперь из-за тебя мы все попались!
— Ну забыл, извини. Я думал — мало ли, вдруг они смотрят на того орла. У него гнездо прямо здесь, у обрыва…
— Засунь этого орла себе в задницу. — Хан, конечно, тут же прыскает со смеху, а Йеспер продолжает: — Ну всё, теперь нам остается только встать и помахать им в ответ. Я не знаю, что им говорить про этот бинокль. Вообще не знаю.
— Есть идея, — Тереш бесстрашно встает, а Хан в ужасе хватает его за штаны. Но вскоре три тонконогие девчонки, хихикающие на пляже внизу, видят, как рядом с Терешем неловко поднимается тощий белокурый паренек, а вслед за ним — пухлый ильмараанец.
— Привет, девчонки! — кричит Тереш. Молин ахает, прикрыв рот рукой, когда эта долговязая фигура солдатиком прыгает с обрыва высотой с четырехэтажный дом.
