Слушатели зашевелились, а судья заговорил о великой борьбе между свободным миром и коммунизмом и о том, что происходило с американскими свободами во имя этой борьбы. Как некоторые люди, облеченные властью, воспользовались шансом атаковать и наказывать всех, кто придерживается противоположного мнения, и поэтому сегодня такому человеку, каким бы лояльным он ни был, отказано в равенстве перед законом. Как в некоторых случаях людей обвиняют в тяжких преступлениях из-за поступков, совершенных их родителями, братьями, сестрами или ими самими в отдаленном прошлом. Как ничем не подтвержденные обвинения доносчиков и предателей занимают место доказательств, а обвиняемым не позволяют их опровергнуть, а иногда даже не сообщают им, на основании чьих слов их обвиняют.
— Вы спросите меня, — продолжал судья Шинн, — какое отношение все это имеет к нам, и я отвечу вам, соседи: самое прямое! Никто не хочет быть бедным. Но кто станет колебаться, если ему предложат сделать выбор между свободой в бедности и богатством в рабстве? Разве не лучше потерять землю, чем право мыслить свободно? Фермеры, которые взялись за мушкеты и стреляли в красномундирников[17] из-за изгородей, защищали свою бедность или свободу мыслей и действий?
Атака на свободных людей всегда начинается с атаки на законы, которые защищают их свободу. Как же тиран атакует эти законы? Сначала предлагая временно отменить — в силу необходимости. Этой необходимостью размахивают у вас перед глазами, покуда ваши права отнимают одно за другим, и вскоре вы, как Самсон, теряете вашу силу и мужество, превращаясь в никчемных существ, способных лишь делать то, что им говорят. Так происходило в нацистской Германии и в Советской России. Вы собираетесь позволить, чтобы это произошло и здесь?
Судья Шинн вытер лицо и воскликнул:
— Нет свободы без правосудия, и нет правосудия, если оно не одинаково для всех! Для тех, кто придерживается одного с нами мнения, и для тех, кто с нами не согласен. Для богатых и для бедных. Для людей по фамилии Кэбот или Лодж и для людей с иностранными фамилиями. Для католиков, протестантов и евреев. Для белых и черных. Это не просто красивые слова, соседи, чтобы вешать их на стены ваших гостиных. Это единственная броня между вами и потерей ваших свобод. Позвольте лишить одного человека свободы, имущества или жизни без справедливого суда и приговора, и свобода, имущество и жизни всех нас окажутся в опасности. Скажите это вашим конгрессменам и сенаторам. Заставьте их выслушать вас… пока еще есть время!
* * *
Когда спели «Звездно-полосатое знамя»,[18] Питер Берри поспешил в свою лавку, дети побежали за ним покупать игрушечные пистолеты и жвачку, а взрослые рассеялись на группы, обсуждая погоду, урожай и цены, Джонни взял старика за руку и повел его в лес позади его дома.
— Прекрасная речь, судья, — сказал Джонни, — как и все речи.
Судья Шинн остановился и посмотрел на него:
— Что я такого сказал, Джонни, чему ты не веришь?
— О, я верю всему. — Джонни пожал плечами. — Но что я могу сделать? Хотите сигарету?
Судья раздраженно покачал головой.
— Когда немой говорит с глухим, результатом бывает гробовое молчание. Давай пройдемся.
Они долго бродили по лесу. Наконец судья остановился, сел на упавшее дерево и прихлопнул комара.
— Не знаю, что со мной сегодня, — сказал он.
— Совесть янки бунтует против демонстрации искренних эмоций, — улыбнулся Джонни.
— Я не это имел в виду. — Судья сделал паузу, словно подыскивая слова. — Весь день у меня странное чувство…
— Чувство?
— Так бывает, когда просыпаешься душным безветренным утром. Когда воздух весит тонну и тебе нечем дышать.
— Вы давно не были у врача? — беспечно осведомился Джонни.
— На прошлой неделе, — проворчал старик. — Он говорит, что я проживу до ста лет.
Джонни помолчал.
— Конечно, это связано с Шинн-Корнерс, — сказал он наконец. — Вы сами говорили, что теперь нечасто приезжаете сюда. Меня это не удивляет. Мрачноватое местечко.
— Ты веришь в предчувствия, Джонни? — внезапно спросил судья.
— Конечно.
Старик поднялся с бревна и достал носовой платок.
— Я обещал Матильде Скотт, что приведу тебя познакомить с Эрлом. Господи, какая жара!
На следующий день тетушка Фанни Эдамс была убита.
Глава 2
Он был прижат к шаткой стене; вглядываясь сквозь дыру в холод тьмы, вдыхая зловоние из переулка за стеной, твердил, что он просто парень из Оклахомы, который собирался целоваться со своей девушкой в старом автомобиле под ивой у освещенной луной реки… Но они гасили об него сигареты и требовали сказать, что он сбрасывал со своего самолета на их деревни. Дыра в стене становилась все больше и больше, пока не превратилась в целую комнату, а он дергался, как форель на крючке, пытаясь увернуться от жалящего огня…
Джонни открыл глаза, лежа в темной комнате, покрытый потом.
— Кто здесь? — спросил он.
— Я, — послышался голос судьи. Палец старика протыкал в нем дырки. — Спал ты беспокойно, но разбудить тебя было нелегко. Вставай, Джонни!
— Который час?
— Почти пять. До пруда идти три мили, а крупная рыба клюет рано.
Они зашагали по Шинн-роуд, неся снаряжение для рыбалки и лагеря, — судья настоял на том, чтобы провести у пруда столько времени, сколько позволит небо, уже на рассвете грозившее дождем.
— Для такого старика, как я, полдня лучше, чем ничего, — заметил судья.
Каждый нес ружье, взятое из запертого ящика комода, где оружие, завернутое в промасленные тряпки, лежало среди коробок с патронами. Старый юрист не любил охоту ради развлечения — на территории его усадьбы висели объявления, строго запрещающие отстрел фазанов и ланей. Но охоту на кроликов, сурков и других вредителей он считал честной игрой.
— Когда клев закончится, мы поищем кроликов. Их здесь полным-полно — они спускаются в долину и пакостят на фермах. Может, удастся подстрелить лисицу. От них в этом году тоже достаточно вреда.
Он вручил Джонни 20-калиберную двустволку для кроликов, а себе взял ружье 22-го калибра, способное, по его словам, нагнать страху на чертовых сурков. Судья вздохнул, жалея, что рядом не трусит старая Поки, рыжий сеттер. Покахонтас[19] была его последней охотничьей собакой, ее фотография в рамке висела на стене кабинета, а за гаражом Джонни видел ее могилу.
— Мы с Поки славно проводили время в лесу, — промолвил судья Шинн.
— Несомненно, охотясь на бабочек, — усмехнулся Джонни.
Судья покраснел и пробормотал, что покончил со всеми глупостями сто лет назад.
День начался мирно, и ничто не омрачало удовольствия, кроме пасмурного неба. Они наловили лягушек для приманки и отплыли в старой плоскодонке, которую судья привез к пруду неделю назад. Им удалось поймать куда больше окуней, чем они надеялись. Потом они вытащили лодку на берег и снова забросили удочки. Улов содержал не только щук, но и пару форелей, что, по словам судьи, было событием века, так как считалось, что форели уже давно перевелись в Лягушачьем пруду.
— А я еще болтал вчера о дурных предчувствиях! — усмехнулся старик. — Ложная тревога.
Расположившись у края пруда, они сварили форель и полакомились восхитительной рыбой вместе с охлажденным в воде пивом и овсяным хлебом Милли Пэнгмен. Джонни приготовил кофе, пока судья разрезал пирог с апельсином и смородиной, который тетушка Фанни Эдамс прислала вчера вечером с маленькой Синтией Хэкетт.
— Не испытываю никакого желания убивать, — сонно произнес судья после сытного обеда. — К черту сурков. — Он расстелил пончо и заснул, как маленький мальчик после пикника.
Джонни тоже лег, надеясь, что ему не приснятся десять тысяч человек в желтой камуфляжной форме и с желтыми лицами, стреляющие в него из русских винтовок.
Пока они спали, начался ливень, и оба промокли до нитки, прежде чем успели подняться.
— Я когда-нибудь говорил вам, что приношу несчастье? — пропыхтел Джонни.
Часы судьи показывали самое начало третьего. Они спрятались под большим буком, глядя на небо и пытаясь определить его дальнейшие намерения. Деревья вокруг пруда трещали под ударами молний — одна угодила в сосну в нескольких футах от них.
— Предпочитаю утонуть на дороге, чем быть убитым электротоком под деревом! — крикнул судья. — Давай выбираться отсюда!
Они перевернули лодку, быстро собрали снаряжение и побежали к дороге. В половине третьего по часам судьи они находились в полумиле от вершины Священного холма. Ливень нахлестывал вовсю.
— Неплохо! — прокричал старик. — Прошли почти полпути! Как себя чувствуешь, Джонни?
— Предаюсь приятным воспоминаниям, — отозвался Джонни, клянясь себе, что больше не взглянет ни на одну рыбу. — По этой дороге ездит какой-нибудь транспорт?
