Евгений сидел между матерью и Таней. Он поднял бокал и попросил гостей выпить за здоровье своей драгоценной маменьки - Анны Аркадьевны. Гости с удовольствием выпили за здоровье графини и её уважаемого сына. Потом пили за здоровье Тани, няни и всех присутствующих. Пили за процветание науки и искусства. Говорили зажигательные речи, провозглашали оригинальные тосты и различные приветствия. Всем было весело, все были оживлены и довольны приемом.
Молодой граф был первый раз в жизни озадачен присутствием в своем доме девушки, которую мать захотела назвать его сестрой. Пленительная красота новообретенной сестры будоражила в нем ранее неизвестные чувства, в нем просыпалось не до конца осознанное желание и он уже мысленно видел себя побежденным новым божеством.
Все женщины, с которыми он знался до сегодняшнего приема, были для него слишком ограниченными. Ранние чувственные шалости с прислугой или крестьянками вообще не шли в счет. Редкие однокурсницы выглядели типичными "синими чулками". В своей же сестре Тане он увидел нечто совершенно иное: сочетание ума и красоты, чистоты и прирожденного такта, и обещание в случае взаимности необыкновенного любовного экстаза. Уже за столом он решил, как можно скорее сблизиться с Таней, как можно больше уделять ей внимания для того, чтобы свой деревенский отдых превратить в сплошной поток наслаждений, а какие последствия могут быть от сближения, Евгений совершенно не думал, так как его избалованная натура повелевала немедленно брать то, что есть сегодня, не заботясь о дне завтрашнем.
- Братец, а Вы почему не пьете? Давайте, я налью Вам токайского или мадеры, - произнесла Таня, глядя на Евгения и наливая в его бокал вино.
- Мерси, дорогая сестрица. Я вижу, Вы очень внимательны к своему брату. Тогда разрешите и мне в свой черед Ваш бокал наполнить шампанским?
- Дети, это ваше "Вы" очень отдаляет вас друг от друга, - заметила Анна Аркадьевна, обращаясь одновременно и к Тане, и к Евгению. - Лучше было бы, если бы для родственного сближения вы нашли более краткие пути между собой и общались бы попросту.
- Маменька, ты права. Конечно же надо нам говорить "ты", но как к этому сразу привыкнуть?
- Для этого нужно нам выпить на брудершафт и тогда обращение на "ты" будет не только законно, но и обязательно, - вроде бы пошутил Евгений, но в этой шутке была только доля шутки.
- То есть побрататься с братом? Вот курьез! - громко произнесла Таня и залилась перевозбужденно смехом.
Евгений с Таней выпили на брудершафт, и как положено, поцеловались. Анна Аркадьевна смотрела на своих детей и сердце её не могло на них нарадоваться. "Вот они, два взрослых образованных человека, - думала она. И какая доля им суждена? Будут ли они счастливы? Будут ли здоровы и довольны судьбой?" Подобные вопросы и раньше тревожили сердце матери, но теперь в особенности, так как неуловимое для логики предчувствие нашептывало ей что-то недоброе для её любимых детей в грядущем. Силой воли она гнала черные мысли прочь, надеясь на благоволение свыше, на провидение, которое по её просьбе не должно допустить ужасное в их жизни.
- Маменька, мы уже говорим на "ты". Ведь правда, братец? Ах, как это просто и в то же время восхитительно! И чуточку забавно, - проговорила Таня, впадая в повседневный тон. - А теперь, любезный братец, расскажи нам, пожалуйста, как ты жил в Петербурге? Что видел за границей? А мы люди темные, провинциалы, тебя послушаем. Я читала твои письма к маме, где ты живо описывал впечатления от Неаполя и Рима... А в Берлине ты был? Наш Карл Иванович говорит, что именно Берлин - столица из столиц. Он давно говорит со мной по-немецки, и я вроде бы научилась у него немножко этому языку и теперь болтаю с ним, как настоящая фройлен-дойч.
- Мы с Петей были в Берлине. Правда, город очень благоустроен, но мне он все-таки мало нравится. Слишком там тяжелая архитектура. Я бы сравнил её с сапогом Фридриха Великого. Да и население его не оставляет приятных воспоминаний. В Петербурге существует оригинальное определение значимости народов, и если американцы - обманщики, арабы - лгуны, то немцы - отчаянные хвастунишки.
- А русские - пьяницы и воры, - добавил басом школьный инспектор. Гости расхохотались. Кто-то предложил тост за "величие русского народа" выпили и за величие.
- За здоровье молодого ученого, графа Витковского! Ура! Ура! раздались бурные восклицания подвыпивших гостей. Священник затянул "Многая лета", но его никто не поддержал.
Часа через три гости стали разъезжаться по домам. В комнатах воцарилась тишина. Евгений пошел к себе, в прежнюю комнату, отдохнуть с дороги. Няня с лакеями убирала со стола. Витковская с Таней пошли в сад освежиться и подышать свежим воздухом.
Следующие дни замелькали, как листки в отрывном календаре. Между Евгением и Таней сразу установилась особая доверительность и большая дружба. Молодые люди на беду не понимали, что укорачивая отношения, сближаясь, одновременно как люди, не осознающие в себе подлинно родственных чувств, они тем самым приближали себя к неприятным последствиям.
Евгений буквально захлебывался от успеха, как ему казалось, на романтическом поприще. Он решительно и верно шел к своей цели. Ему даже казалось, что он уже достиг цели, стоит лишь немного ему напрячь силу воли и девушка послушно затрепещет в его объятиях, но он жестоко ошибался. Таня действительно неосознанно позволяла братцу некоторые вольности, но это ещё не означало, что она готова для Евгения на любые жертвы. Во-первых, девушка была хорошо воспитана и знала предел допустимого, а во-вторых, она смотрела на Евгения не как на чужого человека, а как действительно на родного брата, с которым кроме дурачества ничего серьезного быть не может. Будучи от природы развитой, резвой и смелой девушкой, она просто дразнила Евгения. Она дразнила его, как дразнят обезьян в зоопарке или крокодилов в закрытом террариуме, и ему приходилось переносить дерзости приятной особы, скрывая раздражение, что её сильно забавляло.
Жизнь молодых людей протекала вполне разнообразно: то они гуляли по парку, то катались на лодке по пруду, заходя в устье Витковки, то ездили верхом на лошадях по окрестным полям, то купались в построенной на пруду купальне, то читали книжки, то играли на фортепьяно, то пели дуэтом романсы, словом, у них было много развлечений, которые по перечню казались совершенно невинными, тогда как в действительности многозначащими.
Таня позволяла своему братцу иногда целовать себя, носить на руках и даже сама порой садилась ему на колени и обнимала и целовала его в лоб. Все это казалось ей не более, чем шуткой. Она и не допускала мысли, что Евгений, воспитанный интеллигент, может себе позволить в её присутствии что-либо недостойное и непристойное. Она слишком верила в честность и порядочность мужчин, точно так же она верила и в свою забронированную шаткими убеждениями совесть, которая, как ей казалось, при любых обстоятельствах останется неприкосновенной. Между тем, в мире существует определение, что все вечно и одновременно ничто не вечно, то есть в мире ничего не убывает, но все перерождается, поэтому уверенность девушки в честности и порядочности брата и в своей неприкосновенности была ложной, о чем и гласит дальнейшее повествование.
Анна Аркадьевна иногда вроде бы догадывалась об отношениях своих детей, но эти отношения в её глазах не были столь уж угрожающими. Она даже находила им некоторые оправдания. "Ну и что ж, - думала она. - Не быть же им монахами. Годы учения и так отобрали у них много радостей. Пусть пока порезвятся, недолго осталось. Женя скоро уедет в Германию доучиваться, Таня выйдет замуж, а там и молодость прощай!" Таким отношением она совершала недопустимое попустительство, не замечая, что она как бы толкала молодых людей к разверзающейся пропасти... Будучи ревностной христианкой, она не допускала и мысли соединения Евгения с Таней в законном браке, признавая только кафолические правила, не разрешающие брак между двоюродными братом и сестрой и тем более между братом и сестрой по удочерению. Вторым внутренним её аргументом против брака было то, что Евгений до защиты докторского диплома вообще не должен жениться, так как женитьба, по мнению матери, могла отвлечь сына от достижения благородной цели, а остаться без диплома в то время, когда сильно уменьшившееся имение не давало уже прежних доходов, было материально рискованно и унизительно перед столпами высшего общества. На всякий случай Анна Аркадьевна решила предупредить старуху-няню:
- Ты бы, нянюшка, немножко досматривала за нашими пострелятами, а то кто знает, как бы чего не вышло!
- И что может случиться? Бог не без милости. Вот и ты тоже молодая была, язык да и ноги не связывала себе. Помню ведь...
И отойдя в сторону старуха как бы про себя ворчала:
- Поди да гляди за ними. Вон они как стеганут, пострелы, только их и видели. А что мне бегать что ли за ними?
