я, собственно, и надираюсь? Похмелье — отвратительная вещь, отлично изгоняющая мысли о Нелли.
— Доброе утро, Егор Валерьевич, — раздалось ехидное, насмешливое откуда-то справа, с противоположного конца комнаты.
Я вздрогнул. Меньше всего ожидал услышать этот голос, с грудными нотками, тягучий, прохладный и мягкий, как компресс, положенный на мои пульсирующие виски. От удивления забыл о похмелье и буквально подскочил, сев в постели.
Охренеть. Что я здесь делаю? Как тут оказался?
Я осматривал комнату. Спальню в квартире, которую оставил Нелли. Бывшую нашу с ней спальню. Поменялись лишь шторы на окне, ковровое покрытие, лампа на тумбочке да и сама кровать. В широком кресле в правом углу, на спинку которого был брошен банный халат, сидела моя экс-супруга. Полностью одетая, с уложенными волосами, она внимательно, выжидающе, с холодным, нет, даже надменным, любопытством смотрела на меня, полуголого, встрепанного, с опухшей от похмелья рожей.
Потрясающе настолько, что все точные описания нецензурной бранью застряли в глотке.
— Доброе, — проскрипел я и сжал виски, в которых замолотила боль.
Элеонора поморщилась, кашлянула. Вздохнув, произнесла:
— Там на столике две таблетки обезболивающего и вода.
Какая забота, однако. Может, это слабительное на самом деле? Да и ради бога, все равно уже.
— Спасибо. — Повернулся, нашел воду и лекарство рядом взглядом и потянулся дрожащей рукой за стаканом. Потом проглотил таблетки.
Что вообще происходит? Она злится? Или в таком же потрясении от происходящего, что и я? И главный вопрос — как вообще здесь очутился?
Столкнулся с пристальным взглядом зеленых глаз. Рот Нелли на секунду жестко сжался.
— Теперь, когда ты более или менее пришел в себя и способен соображать, расскажи, какими судьбами? — спросила она, сложив руки на груди.
Хм, Элеонора Вишневецкая (когда-то красневшая от того, что в интимные моменты зову ее Вишенка) примерила на себя роль железной леди. Ну я тоже не стану отставать.
— Я напился, — по-деловому отрапортовал хриплым голосом.
— Знаешь, я заметила.
Чертова язва.
Все-таки злится на меня. Почему? Вчера прогнал ее с кровати, заставив спать на диване в большой комнате? Домогался? Напугал?
Нет. Не могу вспомнить. Всплывает лишь очередной эпизод эротического сна: я ласкаю ее груди, пока она двигается вверх и вниз, сжимая меня в своей глубине, вынуждая умирать от наслаждения…
— И давно ты это делаешь?
Что именно делаю? Фантазирую о ней? Да с первой встречи. Или ей интересно, с каких пор назначил ее своим наваждением? С того момента, как она ушла от меня. Не то чтобы это мне радость приносило, но хотя бы примиряло с убогой действительностью.
— Ты о чем? — Мои извилины напряглись, пытаясь переключиться и не потерять нить разговора. — Что делаю?
— Напиваешься до беспамятства.
— Вчера впервые, — уверенно кивнул я, нахмурившись, уставившись в зеленые осуждающие глаза.
Оставь это, Нелли, не заставляй меня лгать, я теперь ненавижу ложь в любых ее проявлениях.
— И какое тебе дело до этого? — бросил зло.
Кирпич за кирпичом выстраивал в сознании защиту от представления, что она, возможно, заботится обо мне, беспокоится… Чушь! Это не так. Она никогда не беспокоилась обо мне на самом деле, предала, вытерла ноги о мою любовь.
— Никакого, — признала Нелли, отводя взгляд, поправила волосы.
Ее волосы… И еще одна вспышка, осветившая кусочек дна, где покоились пьяные фантазии: шелковистые прохладные локоны накрывают мое лицо, и я блаженствую в аромате карамели, горьковатого апельсина…
Будь я трижды проклят! Лучше бы еще месяц не видел ее. А лучше год. А еще лучше — никогда не встречал бы вообще. Потому что сейчас не способен смириться с мыслью, что она больше не моя.
— Ладно, — Нелли потерла переносицу, знак высшей сосредоточенности. — Ты напился и? Каким ветром тебя занесло в чужую квартиру?
— У меня есть версия, — я поскреб щетину на щеке. — Видимо, сказал таксисту этот адрес на автомате. Все-таки три года прожил здесь.
— Да, хорошая версия, — Вишневецкая, опустив голову, сняла соринку с коленки. — Думаю, надо ее принять. И поскольку ты впервые вчера напился, я тебя извиняю за это. И выражаю надежду, что такого больше не повторится.
Она на секунду замолкла, бросила на меня странный взгляд и пояснила:
— Имею в виду: не повторится то, что ты снова навестишь меня в пьяном виде.
— А в трезвом можно? — Не удержался от искушения съязвить, спрятал лицо в ладонях.
Милая, я горю таким же желанием не видеться с тобой, каким и ты. Ни мое разбитое сердце, ни покалеченная нервная система тебя не переваривают.
Элеонора мудро промолчала, не отреагировав на мою подначку. Я услышал слабый скрип и поднял голову, чтобы увидеть, чем занята моя бывшая.
Нелли поднялась с места и направилась к окну, чтобы до конца раздвинуть шторы. Ох, как же хочется умереть… Эти длинные ноги, округлые бедра, попка, приглашающе обтянутая светло-голубой тканью юбки…
И очередная фантастическая картинка из сокровищницы моих стимулирующих эрекцию видений. Вишенка удирает от меня, переползая через кровать, короткие шорты почти не прикрывают ягодицы. Я хватаю ее за лодыжки, тяну к себе, переворачиваю на спину, огромные потемневшие глаза смотрят в мои, зовущие губы приоткрыты…
И в тот момент, когда мой член вновь сказал свое утреннее «здравствуй», в голове щелкнули одновременно две мысли. Первое: я сижу в постели жены абсолютно голый. Вторая: мелькнувшая картинка не может быть плодом моего воображения, слишком четкая, похожая на правду.
Застыв, я выпалил:
— Между нами что-то было? Почему я голый в твоей постели?
Нелли замерла, сжимая в руке плотную ткань шторы. Она стояла спиной ко мне, но видел: вопрос заставил бывшую напрячься.
— Нет, — ответила твердо после паузы. Повернулась ко мне, бесстрастно посмотрела в глаза.
Врет. Или нет?
— На кухне тебя ждет кофе. И есть еще бисквит, если ты голоден. — Она зашагала к двери.
— А ты куда?
Язык мой — враг мой. Наплевать, куда она собралась, даже если это свидание с каким-нибудь ублюдком.
Я заскрипел зубами от гнева и бессилия.
— На работу, — последовал ответ.
— Черт, Нелли! Я каждый месяц тебе перечисляю деньги не для того, чтобы ты еще и по субботам вкалывала!
Она установилась у двери, развернувшись ко мне. В глазах разгорался огонек бешенства.
— Мне не нужны твои деньги, и ты это знаешь! Я даже не пользуюсь этой картой больше. Могу прямо сейчас отдать ее тебе. Как раз и понадобится. Думаю, скоро ты не сможешь работать так же успешно, как и раньше, если продолжишь пить. И не смей лезть в мою жизнь! Я хранитель фонда, и должна проверить работу нового реставратора, чтобы в понедельник отчитаться твоей матери, кстати.
