Я сначала сопротивлялся, а потом убежал от них и спрятался под кроватью… Это было моё первое и последнее признание в любви. Потом мы уехали в другой город.
– Ты не пытался найти её.
– Нет. Но через десять лет я встретил её в Грузии, куда мы бежали от войны. В школе… Кто-то позвал её. Я услышал знакомое имя. Она узнала меня. А я не узнал. Мне было неловко. У меня не было никаких чувств к ней. С тех пор я никому не говорю «Я люблю тебя»… Чтобы не отрекаться потом. Я знаю, что потом я всё равно отрекусь. Не хочу отрекаться. Потому и тебе не скажу: «Я люблю тебя!»
Ульяна ничего не ответила ему, только тихо, очень тихо, подумала: «Ты обречён, ты уже любишь меня, и мы проживём с тобой долго, и любовь наша не потускнеет… И ты будешь шептать мне эти слова каждую ночь и каждое утро. И никогда не отречёшься от них…»
– А ты?
– Что – я?
– Твоя первая любовь?
– Рядом с нашей избой стоял кирпичный дом. Единственный кирпичный дом в деревне. Там жили странные люди. Они не были крестьянами. Они приехали из города и купили этот дом. Там раньше жили купцы Смертины. Но они к тому времени бежали из России… Наши дома разделял забор. У нас на севере заборы делают как стены – высокие, крепкие, доска к доске. Но я нашла сучок в доске, выбила его и наблюдала, как живут эти люди… Там, посреди аккуратно подстриженного газона, стояло кресло. А в кресле полулежал мальчик. Мне показался он очень красивым. Его ноги были прикрыты пледом. Я любила смотреть, как он спит. Как открывает глаза и смотрит на птиц и на небо. Как слушает, когда его сестра читает ему сказку. Иногда он улыбался. Но никогда я не слышала его смеха. Я до сих пор его люблю… Ты не ревнуй. Я никогда не отрекаюсь. Я не умею отрекаться…
– Где он сейчас?
– Его нет… Приехала чёрная машина и увезла их. Они были из бывших… В том году начались аресты… Застрелился мой дед. Арестовали отца… Я не люблю людей… Мне странно, что ты их любишь…
– Откуда ты знаешь?!
– По твоим глазам… Странно, почему я выбрала тебя?
…Утром он брился, глядя в осколок зеркала. Бессонная ночь не прошла даром. Тусклые усталые глаза. Тёмные круги под глазами.
Ульяна была свежа и весела.
Платону нужно было приготовить эпизод для сценария, который они писали вместе с известным драматургом. Мэтр запускал своего ученика на орбиту.
Платон смотрел на клавиши машинки. Никаких мыслей, никаких идей после бессонной ночи.
Ульяна подошла и обняла его сзади.
– Ну, чего маешься? Какие проблемы?
– Да вот, сценарий о строительстве Красноярской ГЭС. А я там не был.
– А я работала там… бетонщицей… два года…
– Расскажи… как вы жили…
– Ну, жили как все… Засыпали на тёплых бетонных плитах… Голодали… Воровали капусту, чтобы выжить. Мечтали о счастье и любви. Я играла на гитаре. Пела свои стихи… Нас подкармливали… Все были влюблены… Всё было так просто и искренне. Совсем другое время.
– Мне нужен аттракцион… Масштабный… Метафорический… Знаковый… Как у Эйзенштейна…
– Подумаем…
– Не напрягайся. Это мои проблемы.
– Какая разница!.. Ну, скажем, пусть твой герой едет по тайге. Видит её в последний раз. Дома, церкви… погосты… А назавтра – это всё затопят. И будет ровная гладь воды… Водохранилище… Вместо прежней жизни… И только крест затопленной церкви будет торчать из воды…
– Отлично.
– Пиши.
Платон отнёс эпизод своему именитому соавтору. Тот одобрил. Сказал, что это первый эпизод в сценарии, относящийся к искусству. Дал Платону немного денег в долг.
Платон купил мороженого хека. Морского ежа. Помидор. Зелени. Венгерского рислинга… Два больших ананаса…
Когда он пришёл, комната наполнена была солнечным светом. На столе рядом с пишущей машинкой стояли васильки. Ульяна светилась тихой радостью. Она была в брюках и зелёном свитере.
– А где твоё розовое платье?
– Я обменяла его на брюки и свитер. Чтобы как у тебя… И мне ещё дали немного денег. Я купила совсем недорогую рыбу, но с таким красивым названием – аргентина… Сварила буайес, ну, не таращи глаза… уху сварила… Садись обедать…
И снова наступила ночь.
– Отвернись.
Ульяна облачилась в его пижаму.
– Ложись.
– Нет уж, я лучше на полу. Или под кроватью…
– Ты что, слабак? Ложись… Ну вот… руки убери…
– Ты издеваешься надо мной.
– Хорошо… Я оплачу твоё гостеприимство… За две ночи. А потом мы расстанемся… навсегда… Согласен?
– Там видно будет.
– Нет, бери и прощай. Я найду себе место в жизни… И ты тоже найдёшь… У меня будет другой мужчина… У тебя другая женщина…
«Нет! Нет! Нет!» – подумал он.
Он долго молчал.
– Нет, я не хочу. Не хочу с тобой расставаться…
– Ты ведь привёл меня как шлюху…
– Нет!
– Но ты ведь рассчитывал переспать со мной, а потом – как получится.
– Да.
– Вот видишь.
– Я не хочу жить без тебя…
– Тогда докажи, что умеешь владеть собой.
Он взял её руку, поцеловал ладонь.
– Пошли.
Он уводил её в ущелья своей души. Дарил свои владения, как она подарила ему сад своей души.
Они шли, невидимые, сначала по ночным улицам московских окраин, а потом ночь соединила их с другой ночью, с кордоном в горах, выше Красной Поляны, той самой, где теперь Олимпийский комплекс…
За окном было так же темно, но только ещё темнее и гуще, как будто без надежд на рассвет, потому что это был юг и ущелье в горах. И вокруг ни души. Только горы, звёзды и лес.
Хижина была сложена из чёрных плиток сланца, скреп лённых для прочности раствором глины и песка. Стены внутри дома были оштукатурены, оклеены газетами, а сверху светлыми обоями, немного прикопчёнными, но уютными…
В зыбке спал мальчик… Ему было не больше полугода. Мирно спал, сладко…
Два малыша постарше, Махмудка и Вовка, не хотели спать, возились под ватным одеялом.
В очаге полыхал огонь.
Керосиновая лампа освещала страницы, отпечатанные на ротапринте.
Ульяна читала «Доктора Живаго».
– Я не хочу больше рожать, – вдруг сказала она и отложила книгу.
– Не надо при детях… выяснять отношения, – сказал он. – Пойдём погуляем в лесу.
– В лесу твоих снов? – насмешливо спросила она. – Мне не нравится здесь… я хочу домой… Я не люблю Кавказ.
– Спать! Всем спать! – приказал он мальчишкам.
И они притворились спящими.
Небо, стиснутое горами, всё равно было беспредельным, не теряло своей беспредельности и глубины.
Сверкало знакомыми созвездиями.
Сверкало во мраке.
– Из-за тебя стрелялись? – спросил он.
– Да, – ответила она просто.
– Вскрывали вены?
– Да.
– Ну и что хорошего?
– Ничего хорошего… – сказала она и подумала. – Мне было страшно… но льстило… что из-за меня…
– Теперь моя очередь? – спросил он.
Ульяна не ответила, но спросила в свой черёд:
– А из-за тебя? Из-за любви к тебе умирали женщины?
– Слава богу, ни одна женщина не умерла от любви ко мне… Вообще никто не умер пока. Только рожали… Все прекрасно устроились в жизни. У меня такая глупая способность – только девушка начинает со мной… как все вокруг сходят по ней с ума… И тебя тоже уволокут от меня через месяц…
– Меня никто не может уволочь! – разгневалась она. – Я сама выбираю. Сама беру. Уволакиваю…
– Так ты хочешь, чтобы я тоже?.. Как эти твои…
– Нет… не хочу… Не хочу! Хватит! С меня хватит… – заговорила она быстро и тихо. – У меня брат… Кто-то позвонил ему и сказал, что я – сука. А я для него была… Он гордился мной… Он во всём подражал мне… Даже пытался стихи писать… Всё спрашивал: «Я неудачник, Уля? Да? Ты у нас такая знаменитая. А я неудачник…» Организовал поп-группу «Весёлые ребята»… А потом повесился в ванной… Какой-то парень, которого я обидела, позвонил ему и сказал, что я б…
…Они шли по каменистой дороге среди каштанового леса.
Ульяна никогда не позволила бы себе говорить об этом вслух. Только в мыслях. Она так и не сказала ему явно причину, почему не хочет иметь детей.
В их роду в двадцатом веке люди не выдерживали… Слишком нежные были, хоть и на земле жили, крестьянствовали… Уходили из жизни по своей воле. Она не хотела, она боялась такой судьбы для своих детей и потому не хотела рожать…
…Дикие свиньи лакомились каштанами. Прекращали свою трапезу, когда Платон и Ульяна проходили мимо них. Провожали их недобрыми взглядами. У диких свиней всегда такой злой и недоверчивый взгляд. Даже когда вся земля усыпана каштанами.
Дорога шла вниз, и воздух становился теплее. Здесь уже были не каштаны, а сады.
Одичавшая корова ходила меж деревьев, выбирала грушу послаще, некоторое время смотрела на неё, любуясь, а потом широко разевала пасть и проглатывала тяжёлый сочный плод. Потом так же задумчиво вглядывалась в другую грушу.
И вдруг исторгла из себя вопль, в котором была тоска по стаду, по телятам, по красавцу быку. По его свирепому нраву и тяжести… По родному коровнику… По людям, которые каждое утро и каждый вечер доили её… По колхозу и социализму…
