До сих пор показания GPS-навигатора показывались стрелкой или цветной точкой на электронной карте, которая высвечивалась на экране карманного или автомобильного дисплея.
Нынешняя система имеет индикацию, устроенную по принципу светофора. На микрокомпьютере, имеющем в программе набор электронных карт того или иного населенного пункта, человек задает пункт назначения, кладет прибор в карман, надевает специальные очки с прозрачными или светозащитными стеклами и отправляется в путь. Если он идет правильно, перед глазами высвечивается зеленый огонек. Но стоит повернуть не туда, как тотчас загорается красный, призывая исправить ошибку.
ЕЩЕ ОДИН ШАГ К КОСМИЧЕСКОМУ ЛИФТУ сделали сотрудники Национальной лаборатории Лос-Аламоса. Джи Лью и его коллеги создали нанотрубку длиной более 4 см.
Казалось бы, пустяк. Однако учтите, что еще недавно нанотрубка длиной и в несколько миллиметров считалась длинной. Сами же нанотрубки на сегодняшний день являются наиболее подходящим материалом — легким и сверхпрочным — для изготовления того троса, на котором и собираются подвесить лифт.
ФАНТАСТИЧЕСКИЙ РАССКАЗ
«Голод»
Сергей СОЛОМАХА
Кто-то скажет, что мы — странные: сидим в темноте, моргаем, перешептываемся. Изредка прохаживаемся взад-вперед.
Пусть так. Но это не мы накинули на осколки мира черный покров. Мы лишь живем, как умеем. Терпим.
Ждем. Смотрим во тьму. А куда смотреть, если больше ничего нет?
Мы народ маленький, но гордый. Зовемся волтами, а говорим о себе вот так: «мы», потому что по одному не бываем. По одному мы теряемся и думаем о плохом.
В нашей жизни все просто и понятно. Нами движет голод и свет.
Голод — это когда твой размер не имеет значения.
Да, страшная сила. Поэтому обычно мы дремлем. Но настоящая жизнь наступает лишь тогда, когда вспыхнет свет. Редкий случай. Голод — удел любого, а про свет я мало что знаю: сам не видел. То ли дело — тьма!
Тьма — это когда вокруг что-то есть, но ты не знаешь, что именно.
Во тьме есть живое и неживое. Живое — это мы, волты. А сухие черви и жабьи глаза неживые. Особое дело — щелкуны. Те живы лишь время от времени. Их всегда хочется потрогать. Тронь его — он дернется, щелкнет. И снова молчит, даже не пошевелится.
Во тьме есть много кого еще. Есть ночные копуши, есть ревуны и выползни. И конечно, есть хищники. Эти нас редко трогают. Все оттого, что мы любим подраться.
Ну и из-за запаха, конечно, тоже.
Почти всю жизнь мы находимся в полусне: сидим, моргаем, ждем, не покажется ли свет. Свет — это когда без рук знаешь все, что вокруг делается. И куда нужно идти, тоже знаешь. Никакой хищник не подстережет тебя, потому что тебе его видно.
Те, кто побоязливей, очень верят в свет. Изо всех сил стараются разглядеть его, чтоб добежать первыми и захватить излучатель.
Но я не из таких. Мне больше нравится соединять все воедино, ну, там, камни всякие, ветки… А про свет так скажу: и без него жить можно. Ведь живем! Скучно только. Сидишь, бывает, вокруг — все свои, а тебе все равно одиноко.
Говорят, раньше здесь, где сидим, тоже был свет. Но что-то с ним стало. Исчез. Потому и сидим.
Все началось с того, что я нашел срез. Прохаживался — и вот, пожалуйста, нашел. Обычный кусок болотного железа, только гладкий очень. Если хорошенько поискать вокруг, и не такое найти можно. Но обычно никто не ищет. Только некоторые. Вроде меня.
Сразу скажу: я безразличен ко всем этим смертоносным штукам. Два кулака — вот оружие, к которому привык с детства и не соглашусь променять ни на что.
Тут дело в другом. Беру в руку — и чувствую: ОНО.
Толком и не объяснишь. Простота и вес — вот все, что ценю. А тут и то и другое. И чую: как-то странно он на мне сказывается, срез этот. Хочется тут же найти ему употребление, да только где ж его искать-то? Может, просто кого-нибудь стукнуть? Такой штукой запросто можно пробить голову.
Признаться, я удивился и даже испугался таких мыслей, ведь я никогда не был злым и редко кого бил без повода. Я — к старосте.
Тот взвесил на ладони мой срез, подумал чуток.
— Опять, — говорит, — прохаживался?
— Было дело…
— Брось. Хватит уже.
— Прохаживаться?
— С осколками возиться брось, — говорит. — И прохаживаться довольно. Вон, свет лучше высматривай.
Как другие.
— А зачем? — спрашиваю.
— Что — зачем? Вечную сытость обрести не хочешь?!
Я пожал плечами и ушел. Староста всегда чего-то недоговаривает, а потом злится. А что мне этот их свет высматривать? Что я с их вечной сытостью делать буду?
Тот срез я так и не выкинул. Схоронил.
А вскоре появился свет, и все словно с ума посходили.
Тогда-то я и узнал, что мы дружные, только когда сонные.
Все в мире имеет размеры и очертания. Я совсем не так все представлял. Не думал, что все такое отчетливое.
Вот, к примеру, мы, волты, довольно маленькие. И мрачные. Поначалу я даже испугался. Потом смотрю — и сам такой: лохматый, угрюмый.
А вокруг все большое и необычное: деревья, болото — все. Когда темно, об этом как-то не думаешь. Принимаешь как есть.
Начало исхода я плохо помню. Была страшная спешка. Никто никого не слушал, даже старосту. Мы просто бежали к свету.
А потом, когда свет был совсем близко, в нас стали палить. Отступать было некуда. Нам было для чего жить. Было за что умирать. Вот и бились насмерть.
Бились, пока не одолели врага.
Между тем стало темнеть. Уже в сумерках ворвались в разбитый стан, излазили всякий закуток, заглянули под каждое бревнышко. Ничего. Нет нигде излучателя.
Никто не хотел обратно, во тьму. Свет таял, а мы не знали, что делать, чтобы вернуть его. Никто не знал.
Это очень страшно, когда не знаешь, как вернуть свет.
Теперь, после света, никто не мог просто так сидеть в темноте, моргать и перешептываться. Не было больше никакого «мы». Каждый бродил сам по себе и думал о плохом.
Так же и я. Помню, забрел в лес. Чужой, дикий лес.
Нашел под сухим деревом нору, забрался в нее и стал ожидать, когда придет хищник. Пусть отыщет меня по запаху и съест.
Он так и не явился. Я долго сидел в темноте, но даже не задремал. Все оттого, что я видел свет. Это он не давал мне покоя, заставлял думать обо всем подряд: о волтах, о срезе, о сухих червях и выползнях — много о чем. Тогда я взял и попросту выбрался наружу, прошелся взад-вперед, и пока прохаживался, мне кое-что пришло на ум. Так всегда бывает, когда прохаживаешься: все вдруг становится на свои места.
Я схоронил срез под корнями толстого дерева — до лучших времен, — а ямку забросал древесной трухой.
Это надежнее всего. Древесная труха не нужна никому, кроме ночных копуш. Никто другой по своей воле не полезет в древесную труху.
Потом мысли приходили ко мне одна за другой, и чтобы они не пропали зря, мне пришлось очень быстро все делать. Сначала я построил дом. Прямо у норы, под деревом. В норе устроил погреб. Очень удобно: сухо и прохладно. А сверху набросал древесной трухи — от падальщиков.
Запруда в ручье тоже получилась на славу. Вскоре в ней кто-то завелся и стал там бултыхать. Не знаю кто, но мне было приятно слушать, как он там плещется.
Так я и зажил один; жил — и не думал о плохом. Вообще ни о чем не думал, просто жил.
Однажды появилась Глазастик. Это потом я ее так прозвал, а сперва чуть было не прогнал. Глазастик — она не из волтов. Мы такими глазастыми не бываем. Может, выползень? Нет, те вообще без глаз, а у нее вон какие!
Позже я смирился, решил: чего уж там, пусть живет.
Она поначалу тоже дичилась, но вскоре занялась домом, хозяйством. А я, чтобы не сидеть без дела, построил хлев для ревунов, которые водились на опушке леса, соорудил кормушку для ночных копуш.
Мы словно вели борьбу: кто больше преуспеет в наших усадебных делах. Вести борьбу — все равно что драться, только вежливо. Обычно мы, волты, всегда или ведем борьбу, или живем дружно. Кто знает, может, Глазастик все-таки немного волт? Ее глаза такие большие… Глаза и еще уши. Это так красиво — то, как она моргает и поводит ушами.
Красиво — это когда тебе что-то нравится и ты не собираешься это есть.
Ну а еще я бегал к толстому дереву — проверял, как там мой срез: вдруг копуши утащили? Но срез всегда был на месте. Срезы интересуют только волтов, да и то не всех.
Все дела были переделаны, и я придумал новое занятие: прикручивал к срезу сухих червей. С каждым разом у меня выходило все лучше и лучше.
Однажды Глазастик сказала, что это здорово, когда вокруг так вот светло. Я даже не сразу понял, о чем она. А потом испугался. Вот, значит, как: оказывается, когда двоим друг с другом хорошо, откуда ни возьмись, появляется свет.
Я подумал о тех, кто сидит во тьме, моргает и перешептывается. И чем больше о них думал, тем больше пугался.
