— Я начинаю думать, что у моей девушки помешательство на боли.
Я фыркнул.
— Только если боль твоя, мой друг.
— Хочешь, сделаю и тебе? — спросила Даниэла.
Я инстинктивно прикрыл руками соски.
— Нет.
— Больше приятно, чем больно, — сказала Даниэла, поиграв бровями. — Поверь.
— А как насчет принца Альберта[6]? — спросила Лола.
Мой член попытался забраться внутрь тела.
— Господи, нет.
Отсмеявшись, Лола посмотрела на Эндрю.
— Как позавтракали?
Эндрю улыбнулся ей.
— Хорошо. Ели марокканскую кухню. Походу, я издавал секс — звуки, и Зинеб заявила, что Спэнсер влюблен в меня.
Секунды три все таращились на него и изумленно молчали, пока я не зашелся в хохоте. Просто не верилось, что он это произнес.
— Ты не должен был им рассказывать!
Эндрю хмыкнул и посмотрел на моих друзей.
— Вам стоило видеть его румянец.
Я направил взгляд на Лолу.
— Он врет. У него расстройство — он патологический врун и постоянно толкает подобное дерьмо.
Эндрю рассмеялся, но когда Лола, Даниэла и Габ повернулись в его сторону, он медленно покачал головой.
— Это правда.
— Окей, — сказал я, хлопая в ладоши. — На этой ноте мы, пожалуй, и свалим.
Я попытался выпихнуть Эндрю за дверь, но он смотрел на вытянутый сосок Габа и хмурился.
— Выглядит болезненно.
Лола подняла иглу и взмахнула ресницами.
— Больно только до тех пор, пока боль не уходит.
В этот раз я схватил Эндрю за руку и потащил к задней двери салона.
— Она реально проткнет ему сосок?
Я поднес руку к замку и не успел его отпереть, как из второй кабинки донесся вопль Габа:
— Оу! Святые угодники!
Рот Эндрю распахнулся, и я кивнул.
— Можно принять как «да», — сказал я. Эндрю немного побледнел, а я открыл для него дверь. — После вас.
Глава 4
Я закрыл за собой дверь и направился к наружной лестнице, что вела к моей квартире. Я привык к пожарному выходу. Большинство людей считали позорным входить в жилище подобным образом, но меня устраивало. Я начал карабкаться по лестнице и уловил, что Эндрю взбирался за мной.
— Если тебе захочется оценить мой зад, не стесняйся.
Он остановился.
— Ты говоришь так всем парням, которых приводишь сюда?
Я рассмеялся и посмотрел на него.
— Только реальным красавчикам.
Он покачал головой и не проронил ни слова, пока я не отпер дверь и не вошел в квартиру. По правде говоря, никого из клиентов я сюда не приводил. Обычно я предпочитал проводить знакомство в кафе или у них дома, что служило буфером между личной и профессиональной жизнями. Я не понимал, зачем предложил Эндрю прийти ко мне. Просто не понимал.
Моя квартира или, как говорят американцы, апартаменты — небольшое односпальное жилье. Кухня и ванная комната были отличными, гостиная объединена со столовой длинным огромным окном, выходящим на бульвар Эббота Кинни. Когда солнце садилось, ночная жизнь ЛА освещала мою гостиную, а в течение дня солнечный свет прекрасно подходил для чтения. Именно по этой причине возле окна стояло кресло из ротанга. Здесь же располагались импровизированные шкафы, заполненные преимущественно подержанными книгами. По факту большинство вещей в моем доме были подержанными, добытыми в благотворительных или винтажных магазинах, но каким — то образом все гармонировало между собой.
— Милое местечко, — сказал он, оглядываясь вокруг, и кивнул. — Если б существовал журнал «Холостяцкая жизнь в стиле ретро — винтаж», оно было бы на обложке.
Я захохотал.
— Эмилио и Даниэла раньше здесь жили, — рассказал я ему. — Они отремонтировали кухню и ванную, так что все неплохо. А переехали, когда заболела мама Даниэлы; они хотели жить вместе с ней, но она не могла подниматься по лестнице.
Эндрю кивнул.
— Кажется, они отличные люди, — произнес он вопросительно.
Я долго разглядывал его.
— Невзирая на то, что покрыты татуировками?
Он стрельнул в меня глазами.
— Нет, я не об этом. Я имел в виду, что они кажутся отличными людьми, учитывая, что знакомы мы целых двадцать секунд.
— Более порядочных людей ты не найдешь, — проговорил я. — Несмотря на то, что они носят на коже.
— Я ничего не имею против татуировок, — возразил он. — И людей, у которых они есть.
— Хорошо, — отметил я. — Вы с Эмилио превосходно бы поладили. Оба художники, оба рисуете для заработка. Только твои борды не шевелятся и не истекают кровью.
Он с улыбкой согласился.
— Правда.
Меня порадовало, что напряжение испарилось. Не хотелось толкать речь из разряда «татуированные люди тоже люди». Он не походил на предвзято настроенного парня. Не то чтоб мы были близко знакомы, но он казался искренним. А я давненько не работал с таким типом людей.
Между нами ненадолго повисла тишина. Он прошел к виниловому проигрывателю в большом деревянном ящике с откидной крышкой, открывавшейся там, где была вертушка.
— У моих дедушки и бабушки был такой, — сказал он и снова улыбнулся. — Он работает?
Я подошел к нему, встал рядом и кивнул на виниловые записи в шкафу.
— Да.
— Что у тебя имеется? — спросил он, но ответа дожидаться не стал, решив просмотреть самостоятельно. Перебирал, разглядывая каждую. — Разношерстная коллекция.
— Да, — согласился я. — От «Рамоунз» до Билли Холидей.
Он прекратил осмотр и медленно вытащил запись, что вынудила его остановиться.
— Могу я включить?
Я кивнул и улыбнулся его выбору — сборник блюза и джаза: Отис Реддинг, Билл Уизерс, Перси Сандж, Майлз Дэвис и Арета Франклин. Эндрю вытащил пластинку из обложки так, словно ценнее ее ничего в мире было, и аккуратно опустил иглу на винил. Комната наполнилась знакомым безупречным потрескиванием, которое можно услышать только от винила, и заиграла «Нет солнечного света».
Эндрю прикрыл глаза, затерявшись в музыке, и на лице медленно проступала улыбка. Он прошептал:
— Невероятно.
— Благодаря современной музыке многое утеряно, — тихо сказал я. Тогда он посмотрел на меня, и я пояснил: — В смысле, мне нравится, но это… — Я замолчал, когда запел Билл Уизерс. — … классика.
Эндрю послал мне улыбку и изумленно покачал головой.
— Значит, ты устраиваешься на солнышке с книжкой и слушаешь виниловые пластинки?
— Иногда, — признал я. — А иногда на «айподе» врубаю «Топ–20». Зависит от настроения.
— И как же выглядит твой плейлист? — заинтересованно спросил он.
Я вынул телефон, выбрал раздел «музыка» и вручил ему.
— Посмотри. — Я оставил телефон ему, прошел к обеденному столу и открыл ноутбук.
Он неспешно листал.
— Я и половины не слышал, — сказал он, нахмурив лоб.
— Большинство групп австралийские.
Лицо его стало задумчивым.
— Дома поищу их.
— Можешь послушать сейчас, если хочешь.
— Я бы предпочел послушать это. — Он улыбнулся, когда запел Отис Реддинг.
— Значит, ты играешь на рояле классику, но любишь джаз?
— Да.
— И какая партитура сейчас на твоем рояле?
Он ухмыльнулся.
— «Вчерашний день» Арта Тэйтума.
Я моргнул.
— Кого?
— Лучшего из когда — либо живущих джаз — фанкового пианиста.
— Погоди, — сказал я, поднимая руки вверх. — Ты учился классике, но играешь джаз? — Он застенчиво кивнул. — И ты заявлял, что не крут? И не интересен? Господи, Эндрю. Если б существовал журнал «Сексуальные и крутые мультипликаторы, которые играют джаз — фанк на рояле и смотрят фильмы Стэнли Кубрика», ты был бы на обложке. По каждой теме.
Он долго и громко гоготал, щеки окрасились в розовый цвет. После чего запустил телефон ко мне по столу и уселся рядом. Я набрал имя Эли в «фейсбуке» и рассматривал выпавшие результаты, прокручивая список.
— Вот он, — сказал Эндрю.
Мой палец завис над иконкой.
— Ты в последнее время проверял его стену?
