— Чепуха!
— Вот это загнула!
— А разве неправда?
— По себе судит!
— Ясно! Сама, поди, влюбилась, да неудачно!
Владимир Кириллович успокаивающе поднял руку:
— Тихо, ребята!
И, дождавшись, когда класс смолк, продолжал:
— Вопрос этот серьёзный и, вижу, волнует вас.
Короткий смешок прокатился по классу, ребята заёрзали на партах, оживлённо переглядываясь друг с другом.
— Я не шучу, это действительно вопрос серьёзный и очень важный. К сожалению, у нас сейчас нет времени, а в пятиминутной беседе его не решишь. Я предложил бы вам провести большой разговор на эту тему, ну, диспут, что ли.
— О любви и дружбе? — разочарованно протянул кто-то. — Было уже в прошлом году.
— Да, и о настоящей любви, и о настоящей дружбе! И не выдержками из книг, хотя и это нужно, а свои мысли и чувства. А диспут так и назвать: «Мои мысли о настоящей любви». Пойдёт?
— Пойдёт! Согласны! — зашумели ребята.
— Так и сделаем. Кто у вас комсорг?
— Она, Саенко!
— Вот и хорошо. Сама вопрос затронула, пусть сама и решает его.
— Но у нас уже намечено комсомольское собрание на тему: «Твой путь в жизнь», — растерянно проговорила Ирина.
— Одно другому не помешает. Сначала проведёте собрание, а потом диспут. Впрочем, я вам не навязываю. Смотрите сами. А сейчас я, хотя и коротко, но всё-таки отвечу вам, Саенко. Вы просили назвать хотя бы одну современную книгу, рассказывающую о большой и настоящей любви? Можно назвать и не одну, но я из-за недостатка времени ограничусь одним примером. Вы читали рассказ Алексея Толстого «Русский характер»?
Ирина молча кивнула головой.
— И не увидели там этого высокого и светлого чувства?
— Так это единицы, — уже потухая, проговорила Ирина.
— Единицы?
Цепкий прищуренный взгляд Владимира Кирилловича стал жёстким и ушёл куда-то далеко-далеко за стены класса.
— Единицы? — немного помолчав, повторил он. — Пришлось мне в Горьком лежать в госпитале восстановительной хирургии для инвалидов Отечественной войны, так вот такие «единичные» случаи мы там видели почти каждый день.
— Расскажите! — зашумели ребята.
— Вот устроите диспут, на нём и расскажу, а сейчас нет времени. Так, вот, Саенко, большая и светлая любовь присуща только большим и светлым душам, это их неотъемлемое качество. Кроме того, настоящая любовь всегда скромна, она не может выпячиваться и кричать о себе на всех перекрёстках, поэтому иногда и остаётся не замеченной другими, теми, кто видит только лежащее на поверхности. Вы не замечали, что здоровые люди почти никогда не говорят о своём здоровье, а вот больные часто любят рассказывать о своих болезнях. Так и в любви. Посмотрите вокруг, и, я надеюсь, вы убедитесь в ошибочности своего мнения. А сейчас, пожалуй, вернёмся к нашему разговору о чтении.
«Пора!» — подхлестнул себя Женька Курочкин и поднял руку. Он уже давно продумал линию своего поведения. После вчерашнего нелепого случая нужно было теперь приложить все силы, чтобы понравиться учителю, чтобы тот к нему не придирался. А что Владимир Кириллович будет к нему придираться, Женька нисколько не сомневался. Лично он, Женька, на месте учителя такому ученику проходу бы не дал! Значит, нужно искать случай, чтобы показать себя, понравиться учителю. Слушая взволнованный рассказ Владимира Кирилловича о целине, Женька подумал: «Красиво говорит, образно. Наверно, поэзию любит. На этом и нужно сыграть».
— Пожалуйста, Курочкин!
«Запомнил фамилию, — подумал Женька. — Значит, не простил вчерашнего. Ну, посмотрим».
— Я, Владимир Кириллович, больше всего люблю поэзию. Вот вы говорили о больших и светлых душах. А ничто так не облагораживает душу человека, как поэзия. Она воспитывает в человеке понятие настоящей красоты, чувство прекрасного!
— Ерунда! — буркнул Толька.
— Помолчите, Коротков.
— Да ведь чепуху он говорит, Владимир Кириллович, — медленно поднимаясь, выкрикнул Толька. — «Ничто так не облагораживает душу!» Конечно, поэзия, может быть, и влияет… это самое, помогает… — он запутался, махнул рукой и твёрдо отрубил: — труд! Вот что по-настоящему облагораживает душу! Труд на пользу общества, на пользу людям!
Женька снисходительно смерил его глазами и невозмутимо продолжал:
— Конечно, поэзия не всем доступна. Чтобы чувствовать и понимать поэзию, нужна возвышенная душа!
— Как у нашего Цыпы, — ехидно прошептал сзади Вьюн, но Женька даже бровью не повёл. Его интересовало только одно: что скажет Владимир Кириллович.
— И вы считаете, что обладаете такой душой?
«Начинает придираться», — подумал Женька.
— Я люблю и понимаю поэзию, — уклончиво ответил он, дескать, делайте вывод сами.
— И кого же из поэтов вы любите?
— Блока, Бальмонта, Есенина, Маяковского, а из современников — Евтушенко, Роберта Рождественского и Булата Окуджаву.
— Странно, как они вместе уживаются в вашем сердце. Особенно Маяковский и Бальмонт. Впрочем, об этом не будем пока говорить. Вы, вероятно, и сами пишете стихи? Может быть, прочтёте нам что-нибудь?
Женька ждал и желал этого вопроса. Наконец-то он себя покажет! Не в силах скрыть довольной улыбки, он отбросил со лба свисающую прядку светлых волос, высоко поднял голову и нараспев — он слышал неоднократно по радио, что именно так читают свои стихи настоящие поэты — начал:
Старый город был объят туманом,Чья-то в высях плакала душа,Люди белые попарно караваномПроходили мимо не спеша.Сокровенно плыл тоскливый вечер,Говор встречных был цинично прост.Я влюбился в гаснущие свечи,Свечи дальних изумрудных звёзд.Догорят они моей мечтою,Оборвут свой вечный хоровод,Незнакомка Млечною тропоюНикогда на встречу не придёт,А вокруг всё тёк неторопливоКараван расплывшихся людей,И стучала высохшая иваВ барабаны скрюченных ветвей!
Женька кончил и горделиво оглядел весь класс. Все молчали. Владимир Кириллович негромко постукивал пальцами по столу. «А ведь действительно способный парнишка, — думал он. — Правда, стихи — типичное подражание символистам, но неплохо, совсем неплохо. Только что за чепуха царит в его голове? Для понимания стихов нужна возвышенная душа! Сам он до этого додумался или родители ему так втолковали?»
— Упадничество! — прерывая тишину, пробасил Толька Коротков. — Нашёл, в кого влюбляться — в свечи угасающих звёзд! Я понимаю, если бы в спутники, летающие вокруг нашей Земли, а то в свечи!
Женька резко повернулся к нему:
— Ну, это уж позволь мне выбирать, в кого или во что мне влюбляться!
— А почему у тебя в стихотворении проходят люди сначала белые, а потом какие-то расплывшиеся? — спросила хохотушка и непоседа Лида Норина.
Женька снисходительно пожал плечами, словно удивляясь её непонятливости, и терпеливо объяснил:
— В сумерках лица людей всегда кажутся белыми, расплывчатыми пятнами.
— А кто такая незнакомка? — не унималась Лидка.
— Уж во всяком случае не ты, — отрезал Женька под дружный смех всего класса.
— Это он у Блока содрал, — снова подал свой голос с задней парты Серёжка Вьюн.
Звонок, возвестивший об окончании урока, прозвенел так некстати, что все досадливо поморщились. Владимир Кириллович встал.
— Жаль, что урок кончился, и мы не можем подробно разобрать стихотворение Курочкина. Всё же я коротко выскажу своё мнение. Откровенно говоря, стихи мне в основном понравились. У Курочкина есть поэтическое видение мира, образность. Но очень много и недостатков. И если он действительно захочет стать поэтом, а я не сомневаюсь, что такое желание у него есть, то ему нужно много и упорно работать.
Похвала Владимира Кирилловича польстила Женькиному самолюбию. Он ещё выше вскинул голову, горделиво осмотрел всех с высоты, словно спрашивал: все слышали? День, начавшийся так неудачно, определённо стал исправляться. Лишь одно несколько омрачало его светлое настроение: неудачный утренний разговор с Ниной. А впрочем, что ему за дело до этой вздорной девчонки? Разве её мнение имеет для него какое-нибудь значение? Абсолютно никакого. Правда, язычок у неё острый, да и сама она смазливенькая, особенно глаза и волосы. Последнее слово пока осталось за ней, но ничего, он её ещё завтра-послезавтра осадит. Так успокаивал себя Женька, но на другой день разговор с Ниной не состоялся: она почему-то не пришла в школу. Встретился с ней Женька только в воскресенье на баскетбольном матче десятиклассников с учащимися железнодорожного училища, или, как называли их ребята, «жеушниками».
Курочкин на игру идти не хотел. Ещё в пятницу он твёрдо решил в отместку за карикатуру в «колючке» не выходить на поле и даже не приходить смотреть. «Пусть Ирка сама за меня играет, — думал он. — Сегодня играй, а завтра за это в „колючке“ тебя протащат! Нет уж, дудки, не пойду и всё». Так думал он и в воскресенье утром, но чем ближе подходил час игры, тем неспокойнее становилось на сердце. Может, сходить, посмотреть, как они без него продуваться будут? Играть он, конечно, и не подумает, просто посидит, посмотрит, а когда свои продуются и станут его упрекать, он небрежно кивнёт на Ирку: вон её благодарите. Иногда где-то в тайниках души рождалась мысль: а может, и Нина придёт на эту встречу? Но Женька торопливо загонял эту мысль снова в глубину: какое ему дело до Нины? Впрочем, никуда он не пойдёт, так будет лучше всего. Женька улёгся на диван, заложил руки под голову и попытался представить себе, что делается сейчас на школьной баскетбольной площадке. Ребята уже, наверное, все собрались и нервничают, что нет его. Странно, что Иван не зашёл за ним. Хотя со времени их размолвки, с четверга, у них отношения несколько натянутые. Интересно, кого они поставят на игру вместо него? Пожалуй, Тольку Тюленя, больше некого. Женька усмехнулся, представив себе медлительного, неповоротливого Тольку с мячом на площадке. Пожалеет Ирка, что продёрнула его, Женьку, в «колючке». А может, пойти? Прийти и сказать: «Нет, ребята, играть я не могу, мотор что-то сегодня пошаливает!» И небрежно погладить левую сторону груди. Идея! Нужно взять фотоаппарат и заснять несколько кадров, когда мячи, как из худого мешка, посыплются в их корзину. Аппарат, кажется, заряжен, только куда он его дел? Женька вскочил. Куда же он его засунул? Вроде, на этажерку. Нет, там нет. На шкаф? Ну да, вот он. В пыли немного, но ничего, Вера оботрёт.
