Даниял издал негромкий стон, прикусывая зубами мочку уха, а она словно вынырнула из-под толщи воды на поверхность. Представила себя со стороны — разгоряченная поцелуями, обездвиженная, лежащая под мужчиной, чье возбуждение так красноречиво упиралось ей в бедро.
И как будто волной смыло и негу, и желание. Дана поняла, что сейчас произойдет, и поняла, что не готова. Не потому, что ей не нравился Даниял, или он что-то делал не так, наоборот. Ее тело тянулось к нему и просило не останавливаться, посылая в мозг вполне определенные импульсы.
Но чем больше ей хотелось позволить ему продолжать, тем яснее она понимала, что потом себе этого не простит. Они с Сати однажды обсуждали, кого хотели бы видеть своим первым мужчиной. Для подруги все было однозначно — только муж, а Дана тогда сказала, что ей не важен статус ее первого мужчины, главное — чтобы по любви.
Сейчас любовь была, безусловно, сколько угодно, но… ее любовь. Со стороны Данияла она ее не ощущала — желание, возбуждение, все что угодно, только не любовь. И от этого хотелось саму себя удавить. О чем она думала, когда пришла в его дом и позволила себя целовать?
Дан почувствовал и оторвался от ее шеи, удивленно глядя затуманенными глазами, и Дана даже губу закусила — не было там ни любви, ни влюбленности, а лишь затопившее и плещущееся через края мужское желание. Но как его теперь сдвинуть с места? Данка представила, какой идиоткой окажется сейчас в его глазах, и поняла, что ей все равно.
Уперлась руками в широкую мускулистую грудь — смуглую, гладкую, это когда он успел снять свитер? А потом вперилась глазами в помутневшую синеву и сказала громко и внятно:
— Нет.
Дан замер на миг и посмотрел на нее, явно с трудом фокусируя взгляд, а потом мотнул головой, словно пьяный, и снова прильнул к шее. Руки переместились на спину, крепко сжимая, потом ниже, и он характерно двинул бедрами, вдавливаясь совершенно каменной выпуклостью паха.
— Перестань, перестань, Дана, все хорошо, ты такая красивая, у тебя такая нежная кожа…
Пришлось взять его за голову, оттянуть от себя, заставляя посмотреть в глаза, и так же громко повторить:
— Нет.
Данка понимала, что это единственная возможность достучаться до нависающего над нею мужчины. Синие глаза, подернутые пеленой, начали приобретать более осмысленное выражение, но руки продолжали крепко ее держать, а бедра сделали еще одно импульсивное движение.
— Дана, что случилось? Я сделал тебе больно? Прости, я просто очень хочу тебя, обними меня, тебе будет хорошо со мной, обещаю… — его бархатистый тон сменился шепотом, взволнованным, прерывистым, страстным. И она сделала рывок, попытавшись выбраться из-под неподъемного мужского тела.
— Нет, Даниял, я не хочу.
Дан снова завис, разглядывая ее, Данке даже на миг показалось, что он проигнорирует ее слова. И она ничего не сможет сделать, Даниял слишком сильный, ему ничего не стоит удержать обе ее руки одной своей, остальная ее часть тела уже обездвижена. И даже обвинить его не получится — Данка сама согласилась к нему прийти, сама позволила целовать себя — даже отвечать пыталась, сама позволила уложить себя на диван.
Стало мучительно стыдно перед Сати, перед Рустамом — что они о ней подумают? Но разве она собиралась к нему домой, и разве она думала, что можно так быстро перейти к решительным действиям? Те два раза в жизни, когда Данка целовалась с парнями, были совершенно другими. Ничего и близко похожего на настойчивые, требовательные и горячие поцелуи Данияла. Такие горячие, что разжигали в ее теле такие же горячие очаги. И не только поцелуи.
Его руки умело ласкали, эти прикосновения зарождали настолько новые, неведомые ей ощущения, что еще немного, и у нее совсем не останется сил сопротивляться. Дана и без того чувствовала себя барахтающимся в прибрежной полосе во время сильного шторма пловцом, который не рассчитал свои силы. Она уже будто и стоит уверенно на дне, и даже делает несколько шагов к берегу, как тут сзади накрывает пенистая волна и утягивает обратно на опасную глубину…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Баграев еще посверлил несколько секунд немигающим взглядом, а потом вдруг сел, оттолкнувшись от нее, и оперся о спинку дивана.
— В чем дело, Дана, что происходит? — его тон теперь звучал не вкрадчиво-бархатисто, а сухо и отрывисто.
Данке показалось, он сейчас скажет «Что ты себе позволяешь, Дана!», но тот не сказал. Она тоже поднялась, одергивая кофту и чувствуя, как кровь приливает к щекам. Пригладила волосы, представляя, как забавно сейчас выглядит — выползшая из-под мужчины, растрепанная, покрасневшая до корней волос девственница. А с ее белой кожей покраснеть — значило стать цвета спелого помидора. Господи, какой стыд…
— Может, ты все-таки объяснишь? — холодные синие глаза впились буравчиками, и Данка ошалело заморгала.
— Что тебе непонятно, Даниял? Я не для того сюда пришла, и если ты…
— А для чего?
И вот тут у нее чуть не отпала челюсть — аллегория, конечно, но рот действительно приоткрылся сам собой:
— Ты что, Дан, ты ведь сам позвал меня просушить одежду! Я могла уехать в город, зачем ты меня удержал?
— Сейчас или потом, какая разница, — он нетерпеливо повел плечом, проводя рукой по волосам, то ли приглаживая их, то ли взъерошивая. — Ты согласилась быть со мной, Дана, что ты теперь морочишь мне голову? Что я тебе, мальчик?
— Я? — Данка совсем потерялась, она не знала что и думать. Может, он болен, а Сати забыла ее предупредить? — Я согласилась? Ты бредишь, Даниял?
— Ты могла отказаться, когда я приехал за тобой в университет, но ты не отказалась. Ты ездишь со мной в машине, ходишь на свидания, я нравлюсь тебе, ты этого даже не скрываешь. Почему ты теперь ломаешься, Дана?
«Ну да, не научилась пока прятаться, дура несчастная…» А Дан тем временм продолжал, и каждое слово хлестало по сердцу, оставляя длинные красные полосы:
— Если ты считаешь, что я недостаточно предложил тебе, прости, да, я виноват, я просто не успел, слишком сбежал… съехал, умом… — он защелкал пальцами, как всегда делал, когда не мог подобрать правильные слова. Европеец, блин…
— Сошел с ума, — обреченно подсказала Данка, не понимая, зачем слушает весь этот словесный поток, который лился прямо на нее, и она будто наяву ощущала, как покрывается грязной липкой коркой.
— Да, точно, я сошел с ума от тебя, Дана. Но я готов оплачивать твою учебу, жилье, скажи, что ты хочешь, я все куплю, — он снова наклонился к ней, разгоряченный, и она не сдержалась. Собственно говоря, даже не собиралась.
Размахнулась и от всего сердца приложилась ладошкой к небритой щеке, успев очень некстати отметить, какая она волнующе-покалывающая, и немедленно запихнув поглубже воспоминания, как он скользил этой восхитительной небритостью по ее лицу и шее.
И пока полностью охреневший Баграев потирал след от пощечины, глядя на Данку почерневшими — от злости, конечно, а от чего же еще? — глазами, она вскочила, стащила с отопительных панелей еще влажную одежду и метнулась в коридор.
Глава 6
Данка добежала к двери и замешкалась, выглядывая свои ботинки, а вот что делать дальше, она представляла смутно. Выпрыгнуть в снег со штанами и пуховиком в руках? Глупо, а с другой стороны, не переодеваться же ей в коридоре. И больше ничего не успела подумать, в коридор влетел Даниял, уже в свитере, и толкнул ее к стене, уперевшись руками по обе стороны.
— Куда ты собралась, сумасшедшая, отсюда ничем не уедешь. Я вызову тебе такси или отвезу.
— Дай мне уйти, Даниял, пожалуйста… — она вжалась в стенку, отвернувшись, чтобы не видеть пылающих прямо у ее лица глаз. — Я не поеду с тобой, и такси я сама вызову.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Дана, посмотри на меня, — его голос вдруг изменился, оттуда исчезли сухие холодные нотки, что так терзали ее сердце. — Ты что, меня боишься?
Она молчала, глядя в сторону, сердце билось гулко и медленно, пульсируя в висках. Мужской парфюм Данияла по-прежнему дразнил и обволакивал, но она не поддавалась, ногтями впиваясь в одежду, которую держала в руках.
