— Ой, отстань ты, глядите, правильная какая, всех-то тебе жалко. А я знаю, что себя надо любить да жалеть, тогда и счастлив будешь, вот так-то, — рассмеялась Кася.
Смех её, как звон колокольчиков поплыл над рекой.
Зенек бежал по лесу. Сейчас в его душе происходило что-то доселе незнакомое и странное. Перед глазами стояло улыбающееся лицо Каси и её нагое тело. Ни когда раньше не видел он обнажённую женщину. Как же прекрасно она была! Природа брала своё, и вдруг, в голове, в груди, в животе Зенека как вулкан какой-то взорвался. Он остановился от неожиданности, прислушиваясь к незнакомым ощущениям. «Что со мной? Что происходит? Боже-боже, что это?» Он поднял глаза к небу. Высоко, над его головой, шумели верхушки деревьев. Зенеку показалось, что в шелесте листьев он услышал слова: «Это любовь, любовь». «А что же это такое — любовь?». Но уже ответа на этот вопрос он не услышал.
Вернулся Зенек в деревню только поздно ночью. Ночевать пошёл в пустую избу деда Демьяна. Раньше ночевал где придётся: летом на чьём-нибудь сеновале, зимой его пускали в тёплые сени. Тётка Тася померла пять зим назад, младших детей забрала себе её старшая сестра из соседней деревни. А старшие разбрелись кто куда, кто в город, кто женился и свой дом выстроил, кто замуж вышел да к мужу в семью ушёл. В избе осталась только одна из дочерей, восемнадцатилетняя Марылька. Держала невеликое хозяйство, коровку да козу, да надеялась, что выпадет ей счастье, найдётся жених. Привечала Зенека по памяти детства, кормила да стирала его нехитрую одежонку, но не удерживала, когда он уходил бродить по селу. И, в общем-то, ни кому не было до Зенека дела, со своими бы проблемами разобраться. Так и ходил он от дома к дому, не находя приюта. Нет, его не гнали взашей, подкармливали за выполненную работу, но с облегчением вздыхали, когда он уходил. А последнее время его всё чаще тянуло в избу деда Демьяна. Там, лёжа на лавке, он вспоминал детство и деда. Думал о жизни своей. Дед научил его молитвам, и сегодня, молясь на единственную дедову икону, он плакал и просил: «Господи, силы небесные! Помогите мне, расскажите, как жить? Что делать? Почему, за что мне это несчастье? Почему я не такой как все?» Он не заметил, как заснул.
Проснувшись утром, почувствовал, как во всём теле разлилась нега. Душа пела на все лады. Ночью ему снилась Кася. Она обнимала его, говорила, что он самый хороший, самый лучший. И что любит она его и жить с ним будет всю жизнь, и ни на кого не променяет. Он в своём сне был, конечно, красив и пригож, как все молодые парни, которых знал с детства. Проснувшись, он долго не открывал глаза, вспоминая прекрасный сон. Ему так не хотелось, что бы он кончался!
Конечно, он вернулся из сна в реальную действительность, видел, что тело его осталось прежним, искореженным от болезней, какие только есть на белом свете. Но впечатление сна было настолько сильным, что не мог он сейчас быть один. Побежал в деревню, к людям, что бы хоть издалека посмотреть на свою любимую Касю. Подбежав к первому с краю дому, он остановился, отдышался и пошёл по улице. Вчерашнее происшествие на озере, конечно же, не прошло без следа. За Зенеком бежала детвора и, как всегда, подшучивала над ним. А когда он поравнялся с домом Ганны, дети в один голос закричали:
— Тили-тили тесто, жених и невеста. Ганночка, смотри твой жених идёт к тебе свататься. Выходи скорей, не заставляй своего любимого ждать.
Зенек остановился, вжав в плечи голову, стал махать на детей, что бы отстали. Но это их только сильней подзадорило.
— Ганночка, Ганночка, скорей, скорей. Ох, и красивый он у тебя. Нос крючком, уши торчком. Ножки кривеньки, ручки длинненьки. Как обнимет, да прижмёт, сразу сердце запоёт.
Зенек посмотрел во двор Ганны и увидел её, стоящей на крыльце. Натянутая как струна, она смотрела на него глазами, полными слёз и ненависти. Совладав со своими чувствами, спустилась с крыльца и подошла забору.
— Уходи отсюда, лучше бы ты сдох в детстве, — сквозь зубы сказала Ганна, и уже не выдержав, закричала, — Будь ты проклят!
Зенек вздрогнул, как от пощёчины. Слова, которые он мечтал сказать Касе, застряли комом в его горле. Слёзы обиды душили грудь. Но ведь он же не виноват! За что она так сказала?! И без того не слушающийся, не говорящий язык, сейчас, казалось, совсем задушит его. Он посмотрел на Ганну, в её, полные отвращения, глаза, повернулся и пошёл прочь от этой ненависти, от этих злых слов. Те чувства, с которыми он бежал в деревню, столкнувшись с яростью этой девушки, рассыпались в прах. Даже лицо любимой Каси, её образ, не смогли пересилить боль и отчаяние, обрушившиеся сейчас на Зенека.
Только один человек смотрел ему вслед с жалостью. Всю эту сцену видела Марылька. Она шла с коромыслом от колодца и, услышав шум, остановилась. Последние слова Ганны ошеломили её.
— Что же ты такое страшное говоришь, Ганнуся?! Разве ж так можно?! Ведь и так несчастный он.
— Вот и пожалей его, раз такая добренькая. И отстаньте от меня все, — голос Ганны сорвался на крик, — что собрались?! Уходите прочь! — она уже не могла сдержать слёз и убежала в дом.
А Марыля, смотря на уходящего Зенека, на его согнутую, как под неимоверной тяжестью, спину, думала про себя: «Ой, боженьки, боженьки. Да за что ж ему такая судьбина выпала? Кто ж ему сможет помочь? Не найдётся, видно, такого, знать так и будет маяться до смерти». И пошла, сокрушённо качая головой и думая о судьбе Зенека.
Долгое время ни кто в деревне не видел его. Сначала старики да бабы беспокоились. Спрашивали друг у друга, мол, видели, слышали, куда он подевался? Но потом, постепенно, все успокоились и про юродивого на время забыли.
Всё лето Зенек прожил в лесу, собирал ягоды да грибы. Не хотел он с людьми видится, и если кто приходил в лес по какой надобности, прятался так, чтобы не попасть никому на глаза. Только ночью, тайком, приходил он в хату деда. Вставал на колени перед иконой и истово молился Богу. В деревню ему идти не хотелось, что бы снова не столкнуться с Ганной, да и, впрочем, со всеми остальными. Но забеспокоились селяне, что в избе Демьяна нет-нет да огонёк светится. Ведь отличался дед странностями великими, да и дитё пригрел незнамо чьё. И хотя вся деревня дедовыми снадобьями от всех болезней излечивалась, призадумались все скопом: «А вдруг дед с нечистым знался? А малец вовсе и не болел, а просто дед на нём свои отвары проверял?» Собрались как-то вечером всем селом возле колодца, а в деревнях это первое место, где все проблемы обсуждают. Долго шумели да спорили, все доводы «за» и «против» перебрали. Вспоминали деда. Кто, кому он помог, добрым словом, а кто, по их мнению, только проблем да забот от него нажил (нашлись и такие). Есть в людях такое, вот живёт человек особняком, ни к кому не ходит и к себе не приглашает чарку, другую выпить да табачком угостить, значит, что-то на уме у него. Раз про табачок да выпивку заговорили, оказалось, что мужиков недовольных большинство. И хоть бабы кричали на перебой, что дед хороший был, да лекарил исправно, но кто бабу слушает? А про Зенека уже ни кто не вспоминал. На мужикову сторону встала и всем известная скандалистка Баська. Уж она на деда большую обиду таила. Как-то, поссорившись с соседкой из-за того, что соседкины козы её капусту попортили, пошла Бася к деду да попросила, чтобы он на соседку порчу наслал. Так дед выпроводил её с треском и сказал, что не будет он грех на душу брать. Конечно, сейчас о причине этой она ни кому не сказала, но кричала больше всех, что Демьян у нечистого в услужении был. Да показывала шрам на ноге, в детстве на сенокосе полученный, яко бы это он её искалечил, когда она его за ворожбой в лесу застукала. Происхождение её шрама никто не помнил, поэтому призадумались, хоть и знали, что Бася соврет — дорого не возьмёт. Но она божилась, да так истово крестом себя осеняла, что сомневающихся почти не осталось. Страсти накалялись, и перевес за поджог всё-таки пересилил. Так, с криками и пошли всем селом к Демьяновой хате. Услыхав гомон людей, вышла из своего дома Марылька. До неё донеслись обрывки разговора тех, кто шёл, не спеша, последними, не уверенные в том, что решение, принятое всем миром, правильное. Смутное подозрение закралось в душу Марыльки: «Ой, что-то недоброе люди задумали!» Заметалась она по двору, и увидя зарево, бросилась следом за односельчанами. Огонь уже полыхал вовсю силу, когда она подбежала.
— Ой, господи, люди! Что же вы делаете! Да что же вы такое удумали! — кричала она, бегая возле пламени, — А то, как Зенек вернётся, что ж ему, бедному и голову преклонить негде будет, ведь он вырос тут. Что ж вы его последнего крова лишаете?!
Все молча смотрели, как языки пламени лижут стены хаты, как выбились волосы из — под платка Марыльки, как мечется она и плачет, бормоча что-то. И каждый думал о своём. И тут из общего оцепенения всех вывела Марылька.
— Боже ж мой, ведь там икона чудотворная! Дедушка лечил ею, нельзя, ой нельзя, что бы она в огне сгинула! — и бросилась в горящую избу.
