- Конечно, конечно. Поднимается луна. Ты видишь корабль?
- Это не было галлюцинацией?
Сандерпек указал на огромную, очень близкую тень: "Звезда Триеста" сидела на мели. Я вздохнул и, не в силах более говорить, послушно выпил нитроглицерин.
Абдул пребывал в шоке, и пока Сандерпек хлопотал возле него, я лежал, разглядывая звезды. Почему я это сделал? Откуда шло то огромное удовлетворение, которое я ощущал? Сейчас нас окружало множество опасностей, однако я продолжал торжествовать, почему? Все то, чем я обладал, было только что потеряно (кроме писем Джастин, которые я спрятал во внутренний карман). Почему я ни о чем не жалею?
Я знал, что корабль принадлежит компании, которой владел Фермер. Я ненавидел его и, устроив крушение корабля, повлиял, хотя и незначительно, на его подлую жизнь. Это был единственный способ, которым я мог отомстить за свои страдания и страдания других ландсменов, работавших на его ферме. Была и более непосредственная причина, хотя я и не хотел ее признавать: Фермер знал о моем предательстве Джесса... Вот и все, но лежа на берегу, на земле, еще более нищей, чем земля Фермера, я сумел заснуть и вспомнил те времена, когда был ландсменом - современное изысканное название преступника.
Возможно, сон о ферме был навеян обветшалым монстром, лежавшим на воде. Ядерный грузоход был мощным, но уже обреченным творением. В этом смысле он походил на ферму. Но было и более глубокое сходство. И у корабля, и у фермы имелось одно и то же фундаментальное качество: гигантская обнаженная сила, рядом с которой человек не мог существовать, не изменяясь.
Лежащего на мели огромного динозавра я привел к смерти, но ферма привела к смерти меня.
Все поля были либо прямоугольными, либо квадратными и простирались на много миль. Там, где одно или два граничили с дорогой, выстраивались деревни. Это старый уголовный термин - "деревни", на самом деле это были просто трудовые лагеря, куда мы, изнуренные, возвращались по вечерам.
До сих пор я слышу крики нашей охраны в тот первый вечер прибытия.
"Здесь ты ничтожество! Если хочешь жить, выгляди живым!"
Взгляд назад - на длинную машину без стекол, в которой мы приехали. Мы ненавидели эту машину за то, что она привезла нас полузадушенными, но в то же время мы желали ее страшной безопасности вновь, именно сейчас, когда она ревет, прогреваясь, прежде чем уползти отсюда навсегда.
Странные ограждения, не пропускающие испарений. Крики и срывание давно сношенных лохмотьев одежды. Запах наготы. Рядом женщины, лишившиеся своих грязных тряпок. Сильнейший удар по голени, безумная спешка сбросить лохмотья. Больно, настолько больно, что я в замешательстве - хочется что-то понять, но страшно даже оглянуться.
Крики все громче. Их цель - вогнать нас в смятение, раздавить. Охранник толкает, бьет женщину в грудь, дает затрещину мужчине, который пытался ее прикрыть. Скотская тишина среди нас, когда мы бросаем свои лохмотья за барьер, к ногам охранницы. В основном охранников набирали из бывших ландсменов. Они отработали свой срок, но были не в состоянии приспособиться к городам и оставались в лагерях доживать свои поломанные жизни.
Голые, мы были лишены всего, кроме пота, грязи, нарывов и пятен. Нас загоняют под холодный ливень, плещущий в узком проходе. Страх воды, чей-то красный локоть, вонзающийся в мои посиневшие ребра. Странный запах - вода жалит глаза. Какой-то старик с гниющими ступнями поскальзывается, тяжело падает, стонет. Тихий бесцветный голос старика, словно водяная пленка. В следующей комнате снова крики, удары.
Выдача одежды. Униформа. Глупая радость по поводу синих курток. Нам хоть что-то дают! Подарки Фермера. Мы робко переглядываемся, понимая, что должны будем узнать друг друга. Но пока только думаем о новой одежде. На наших лицах что-то блестит.
Толкаясь в крохотной комнатке, запуганные, мы влезаем в брюки и в блузки. Без различия пола все получили брюки и блузки. Сжатые со всех сторон, мы стояли, ожидая следующей порции криков и ударов. Стояли, не решаясь заговорить друг с другом. Охранники толпились в дверях, непринужденно болтали, смеялись.
Мы стояли долго. Рукава моей блузки оказались мне коротки. Я заметил, что человеку с родимыми пятнами на лбу блуза велика (это был Даффи, с ним я познакомился позже). Наши глаза встретились. Наказывалось все: выгода, риск, инициатива. Охранники толпились в проходе. Я медленно стянул блузку. Даффи кивнул, снял свою. Мы поменялись. Внезапно снова раздались крики.
Теперь мы бежали на размещение по баракам. Нас гнали через двери, как скот. Я не успел натянуть блузку на левое плечо и, когда проскакивал в дверь, один из охранников нанес мне зверский удар. Я поскользнулся, упал, увлекая за собой какого-то парня. Парень быстро вскочил, побежал дальше. Другой охранник методично бил меня до тех пор, пока я, наконец, не поднялся.
Боль, ярость, шум в голове. Из носа течет кровь. Зажимая его рукой, шлепаю по грязи в общую спальню 5 блока Б. Жалкий и униженный, падаю на кровать.
Надзиратель спальни, живущий тут же, у дверей, был на месте. Сквозь окровавленные пальцы я смотрел, как он подходит к моей койке, чтобы сбросить меня на пол. Я решил напасть на него, как только он ко мне прикоснется. Я отнял руку от лица... Это был Хаммер!
- Парень, - сказал однажды Марк Джордил Хаммеру, - ты неуклюж и чертовски примитивен, но у тебя есть шанс стать неплохим гражданином. Наверное, это звучит не очень большой похвалой, но, Бог знает почему, это видно, стоит лишь на тебя взглянуть. Никогда тебе не будет найдено полезное применение, но и по-настоящему плохим гражданином ты тоже не станешь, как бы тебя к этому ни готовили.
Хаммера подготовили для барака номер пять. В нем, однако, сохранилась та маленькая доброта, которую когда-то разглядел Марк Джордил. Чем больше Хаммер над нами издевался, тем больше страдал сам. Он был грубым, жестоким и святым. Он ничем не мог облегчить нашу сокрушающе тяжелую жизнь. Нас ни разу даже не пытались лечить, не давали возможности постираться, не меняли одежду.
- Здесь никто не заботится о том, чтобы ты не умер, - сказал однажды Хаммер после отбоя. - В человеческом теле много фосфора, так что вы ценнее мертвые, чем живые. Посматривай на грязь, которую таскаешь с собой.
Да, роботы, работавшие рядом с нами, приносили намного больше пользы. Ободранные, изношенные, они работали лучше нас. Каждый ландсмен старался работать настолько медленно и плохо, чтобы только не получить плетей от надсмотрщика.
Я был, наверное, единственным человеком во всей деревне, кто умел читать. Но даже Хаммеру я не выдал свой секрет.
Утром нас поднимали сирены и надсмотрщики, которые приходили с заданием на день. Монотонность жизни разнообразилась только сменой сезонов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
