«…ах, да, это был действительно ужасный год — эти постоянные медосмотры так меня утомляют, — вы-то с этим никогда не сталкивались, я полагаю…»
«А вот и сталкивался. У меня (переходя на крик) пляска святого Витта!!»
«Во как… Теперь вижу».
Страсти по пляске святого Витта утратили для Вика актуальность где-то к середине девяностого года, когда он посмотрел «Джон — не сумасшедший», ремейк документального фильма о Джоне Дэвидсоне, мальчишке с синдромом Тауретта из Галашилса. «Джон — не сумасшедший» назывался небольшой ролик, впервые показанный по экрану в середине восьмидесятых на Би-би-си-2; это был первый фильм образовательного научно-популярного кино; такие фильмы ты смотришь первые пять минут с серьезным выражением лица и внутренним ощущением, балансирующим между сочувствием и ужасом, а потом посылаешь всю эту хрень куда подальше и думаешь только о том, как бы не описаться от смеха. Единственным серьезным конкурентом «Джону» стал тоже документальный фильм «Элвисы Джарроу» о труппе умственно отсталых, вообразивших себя Элвисами и дававших представления в ночь каждого понедельника где-то в одном из пабов на севере Англии.
Как бы то ни было, Вик смотрел «Джона» с несколько иным чувством (ему не пришлось даже мучить себя пыткой серьезного восприятия в течение первых пяти минут). Вик влюбился. Нет, не в Джона Дэвидсона, хотя он и чувствовал зашкаливавшие за все отметки трепет и восхищение всякий раз, когда бедолага называл мать шлюхой Сэйнсбери или плевал в именинный торт сестры; Вик влюбился в болезнь. Она включала в себя все судорожные коленца пляски святого Витта плюс фантастический бонус: она позволяла материться, орать и вообще делать в общественных местах все, что захочешь, вплоть до мелких преступлений. Когда на следующее утро в местной библиотеке он прочитал об этом — выворачивая руки и вопя слово «жопа», — да еще обнаружил среди симптомов этой болезни непроизвольный эксгибиционизм, то пришел в полный восторг.
Вик не был — для тех, кто еще не понял этого, — ипохондриком. Он не боялся болезней, он стремился к ним (что, впрочем, присуще и ипохондрикам); он не просиживал день-деньской дома, одержимо выискивая у себя тревожные симптомы. Но тем не менее он начал верить, что у него может быть синдром Тауретта — в какой-то мере.
— Он есть у каждого, — сказал Вик Джо, вылавливая ложкой последний кусок дымящегося цыпленка из серебряной кастрюльки и выкладывая его к себе на тарелку. Это была их обычная встреча в один из четвергов в «Спайс».
— Откуда он возьмется у каждого? — спросил Джо, осторожно раскладывая «Алу Гоби» и «Муттар Панир» по разным краям своей тарелки, чтобы блюда не смешались в острую овощную солянку.
— Смотри сюда. Ты видел передачу, так ведь?
— Ну-у-у?..
— Так вот, то, что тот пацан делал… Мы все хотим так.
— Правда?
— Конечно.
Джо неторопливо взглянул на своего друга, заметив, уже не в первый раз, что цвет волос и цвет глаз Вика — темно-коричневый, практически не отличимый от черного, — сочетаются идеально. Это было особенно заметно теперь — зрачки Вика расширились, как у кошки в темноте, от охватившего его возбуждения или под влиянием какой-либо химической стимуляции, — Джо не мог сказать этого наверняка, — и граница между зрачком и радужной оболочкой стала практически неразличимой. «Когда он поседеет, — подумал Джо, — он многое потеряет».
— Все мы постоянно чувствуем в себе жажду совершить самый… — Вик запнулся на мгновение.
— Ужасный? — предположил Джо, поглядев на свои часы.
— Возмутительный поступок, — жуя, сказал Вик. — Это естественная наша потребность.
— Что, например?
Вик взял со стола нож. Необычное для него действие, так как за ним не замечалось привычки пользоваться ножом, даже когда еда не была предварительно нарезана; вместо этого он предпочитал насадить на вилку стейк, кусок рыбы или картофелину и откусывать по частям.
— Я не могу, держа в руках нож, не желать вонзить его в кого-нибудь, — сказал он спокойно. — Например.
— Ну, тогда мне пора идти, — Джо отодвинулся на стуле, поддерживая его шутку.
— Да нет, целка ты трусливая. Я не собираюсь тебя прирезать. Я вообще никого никогда не ударю. Но я признаюсь в наличии такого желания. Точно так же, когда кто-то подает мне чашку чая, мое первое желание — бросить ее ему в лицо.
Джо улыбнулся, что кому-то могло бы показаться странным, с нежностью. Что он больше всего любил в Вике, так это его импульсивную честность, его безжалостную потребность исповедаться, то, как тот выплескивал, словно кипящий чайник пар, свое мнение без попыток внутренней цензуры. Джо, человек в высшей степени замкнутый, был поначалу поражен, а затем и привлечен абсолютной прозрачностью Вика, словно просвеченного рентгеновскими лучами. Джо хорошо помнил их первый разговор.
Он тогда только вышел с заседания студенческого союза, на котором Стивен Хакстэбл (один из тех молодых людей, которые старят себя лет на двадцать мыслями, присущими людям среднего возраста, о том, что парламентская политическая жизнь является центром вселенной) выступил с речью «Где находится Центр?». Выйдя из лекционного зала задолго до окончания, Джо услышал яростный голос за одной из огромных бетонных колон, поддерживающих крышу центрального корпуса.
— Гребаный Хакстэбл. Что за долбанный идиот!
Джо оглянулся и увидел парня, имевшего довольно ортодоксальный вид для студента восьмидесятых, а именно: огромный, зачесанный назад в виде гребня готический «хаер» и длинное черное пальто из «Оксфам» (впрочем, экстравагантное кольцо в ноздре выделяло его и на фоне тогдашней бунтарской молодежи среднего класса). Парень разговаривал между затяжками косяком с одетой в армейскую куртку кудрявой женщиной с плоским лицом, которая кивала ему с энтузиазмом.
— Ну и любит же он сидеть на своем коньке. Использовать любой повод для морального превосходства над другими — это он любит.
Джо, что было нехарактерно для него, решил вступить в разговор, не для того, чтобы подружиться с тем парнем, который вид имел ну уж очень студенческий, чтобы быть студентом на самом деле, а скорей всего потому, что Джо нужно было спустить пар злости на себя за то, что он так глупо согласился прийти на это заседание.
— Но она такая заезженная, его мораль, — сказал Джо.
Вик внимательно посмотрел на него. Джо зарделся и немного пожалел, что надел джинсовку — она придавала ему вид фаната хеви-метал.
— Вы так не считаете?
Вик еще секунду смотрел на него, затем улыбнулся и, для полноты эффекта совершая рукой вращательные движения над головой и по-ковбойски растягивая слова, сказал:
— Конечно. Он слишком давно скачет на любимом коньке — морали — по каньону неоригинальных мыслей.
Женщина в кудряшках громко расхохоталась, ее совиное уханье чуть было не испортило всей сцены, но Джо все равно был впечатлен: он никогда до того не слышал, чтобы кто-нибудь говорил с такой уверенностью. В последующие недели он предпринял попытку сдружиться с Виком. Как биохимик, фактически естественник, Джо едва ли относил себя к кругу лиц с претензией на высоколобую ученость, а Вик — разительно контрастируя практически со всеми, кто имел такой же прикид, как у него, не принадлежал ни к интеллектуальной, ни к социальной элите, и похоже, ему было по душе общество Джо. Почему — для Джо оставалось неясным; но он был этому рад. Общение с Виком заменяло ему все виды развлечений.
Но сейчас одна вещь слегка беспокоила Джо. С недавних пор — всего лишь спустя четыре года после окончания университета — Вик, похоже, полностью лишился сомнений относительно своих убеждений и веры.
— Как дела в группе? — спросил Джо, чувствуя, что настала пора повернуть разговор в знакомое русло.
— Хреново. «Вирджин» не берет второй альбом, и кроме того, я не могу дальше выносить Джейка. Его голос кажется мне теперь каким-то несовременным.
— И что ты собираешься делать?
— Не знаю. Я не хочу заниматься чем попало. Я люблю играть на гитаре, но в музыкальном бизнесе навалом всяких ослов. Кроме того, я приближаюсь к возрасту, в котором играть в рок-группе — несерьезно.
— Тебе всего двадцать шесть!
— Ну, это значит, что скоро мне будет тридцать. Дело пойдет на лад, если мы станем популярными… но мы не станем. Я подумывал о какой-нибудь сессионной работе. В рекламе или вроде того. Там можно сколотить деньжат.
Джо поежился: ему не понравилась идея Вика похоронить свой талант. Как бы то ни было, Вик уже являл собой кладбище зарытых талантов.
— А что у тебя? — спросил Вик. — Как контора «Милости просим»?
Джо помотал головой:
— Я буду работать на «Фрайднер». Думаю, они позволят мне и дальше заниматься поисками исцеления.
