— На старый двор! А ты, Василий, веди на двор красильной!..
Толпа растроилась натрое, будто у ней выросло три головы — и головы эти то втягивались в плечи, то вытягивали шеи, — это мальчишки то забегали в нетерпении вперед, то возвращались к медленно идущей толпе, зазывая взрослых криками и свистом.
Шпрынка потерял в толпе товарищей, едва дозвался одного Мордана.
— Это так валенки стопчешь со двора на двор ходить, заведенье наше вишь какое! Надо разом бы всё, — говорил Шпрынка: как ловко в новоткацкой вышло: «гаси газ» — раз! — и готово…
— Чего лучше: давай остановим паровую?!
— Ударим в душу! Верно… Ну и механик ты, Мордан! К паровой! — завопил Шпрынка, выбегая вперед: — эй, давай к паровой!..
За ними побежали несколько мальчишек и небольшая кучка взрослых.
Напрасно мальчики надрывались криком и свистами — толпа рекой лилась по улице к конторе. На старом дворе еще шумели морем ткацкая с прядильной, их темные стены, прорезанные рядами освещенных окон, на фоне серой ночи казались вделанными в серокаменные стены решетками, — а сквозь решетки с воли шумит, ликуя, золотой день. Ткацкий и прядильный корпус нового двора стояли темными безмолвными глыбами — это их рабочий шум пролился в улицы села Никольского гудящею толпой.
К паровой бежать приходилось мимо слесарной. Её решетчатые окна сияли светом. По ним мелькали, играя, тени приводных ремней, шкивов, колес: мастерская шла. Кучка взрослых, увлеченных Шпрынкой, — тут от него отстала и остановилась. Шпрынка с Морданом вернулись и услыхали, что кто-то темный, невидный в кружке, говорит:
— Вот тут слесаря и строят Шорину станок. С остановом в случае рвани основы. И уток оборвется, в челнок сама новой початок вводит. Мы теперь на двух станках работаем. А на этом стане ткачу что делать: оборвалась основа, станок сам остановился, завел основу — пустил: изошли початки, — вставить новые. Гуляй вдоль всего порядка и смотри — как пастух за коровами. На двадцати станках будут по одному ткачу работать. Вместо трех тысяч человек на новоткацкий корпус потребуется двести. А остальные — под метлу.
— Ну, это еще когда будет.
— Когда ни то, а будет…
— Разбить вдрызг механику!
— Нешто это возможно. Без механической нельзя.
— Эй, слесаря, бросай работу… Разобьем…
Ударили в двери. Дверь на запоре. Слесаря замкнулись…
— Гаси газ!.. Окна звездами осыплем!..
Тени на окнах мелькают попрежнему…
— Ломай дверь!..
— Бежим, Шпрынка, скорей остановим паровую, — позвал Мордан, — а то они слесарную в пух разобьют…
Вдвоем Мордан с Шпрынкой побежали к паровой… Из трубы над котлами лентой вьется дым. Высокие, полукруглые вверху окна машинного отделения светятся. Над крышей веет шумный хохолок мятого пара. Машина дышит.
Мордан смело нажал лапочку щеколды, и оба в облаке морозного пара вошли в машинное.
5. Паровая
Пар с мороза развеялся, Мордан и Шпрынка огляделись. Машина вращалась, играя скалками и полированным коленом кривошипов. Над цилиндрами бойко крутился, вздрагивая своими шарами, центробежный регулятор. Около машины не было никого.
Мальчики входили смело и дерзко, но пустота навеяла на обоих робкую жуть. Стены машинной залы были белы, как и свод. Высокие окна придавали залу торжественный и строгий вид. Над калиткою машинной висела с улицы надпись, что «посторонним вход строго воспрещен», и потому до сей поры и Шпрынка и Мордан видали двигатель всей ткацкой только мельком и украдкой. Привыкший к шуму ткацкой слух мальчишек был встревожен почти беззвучным ходом паровой машины. Через желобчатый её моховик бежали в люк стены черные просмоленные канаты привода, колеблясь и свистя.
— Эй, кто здесь! — крикнул Шпрынка: — газ гаси! Останови машину!..
Никто не отозвался… Мордан и Шпрынка обошли кругом машину — они видели несколько вентилей на паровых трубах — но не знали и не решались, который надо повернуть направо, чтобы застопорить.
— Куда все подевались? Айда, посмотрим: в котельной, может быть, кто есть!
Они прошли по коридору и открыли дверь в котельную. В котельной кочегаров нет. В топках еще гудело, догорая. Перед одной из топок, опершись на палку бородой, стоял маленький старичок в рваном коричневом азяме. На кушаке у него висела колотушка. Старик смотрел в огонь и был похож на пастуха в степи перед костром.
— Сторож! — прошептал Шпрынка. — Дедушка! Дедушка! Дедка, эй! Никак глухой.
Он дернул дедку за рукав. Тот пробудился от дремоты и спросил:
— Вам что здесь нужно?
— Машинист где?
— Все ушли: и машинист и кочегары и масленщики. А вы что?
— Мы мальчики с нового двора, машину пришли остановить…
— На кой? Пускай ее вертится… — остановится сама.
Звякнула щеколда, и в котельную вбежал механик Горячев.
— Где кочегары? — закричал он.
— Разошлись, — ответил Шпрынка.
— А, разбойный атаман! — вспомнил, узнав его, про святки Горячев — вы здесь зачем?
— Пришли машину остановить…
— В машинной есть ли кто?
— Нет никого.
— Ну, идем, молодцы, остановим машину. — Ее и надо остановить. Погодите. На пар взгляну. Пар падает. В топках жару мало. Вода на мере — смотрите играет в стекле.
Горячев указал на водомерные стекла, где то подымалась, то опускалась, дыша в котле, вода.
— Идем в машинную.
Покинутая людьми, машина все еще вращалась. Шпрынке вспомнился его недавний сон, и он сказал:
— Как часы идет!
— Да машинка ладная. Английская Компаунд.
Горячев без опаски трогал, обходя машину, то там, то здесь рукой. Любовно похлопал по полированной оболочке правых цилиндров и сказал: — Ну, вот видите — этот вентиль впускной, этот вентиль для пропуска свежего пара в цилиндр низкого давления, — иначе она не стронет с места при пуске. Вы должны уметь не только останавливать машину, но уметь и пускать ее. Вот я закрываю: стоп машина!
Шары регулятора взмахнули и упали. Машина, тихо замедляя ход, остановилась…
В наставшей строгой тишине Шпрынка услыхал, что где-то важно тикают часы, и увидал, что около стены в красной колонне, за стеклом качается маятник. Часы щелкнули и медленно пробили шесть. С улицы сквозь двойные рамы слышен шум толпы. Горячев завернул газ, и в окна стало видно, что на дворе рассветает.
— А как слесарная? — спросил Мордан.
— Слесарям я велел уйти. Ну, а конторку мою вдребезги расшибли. Книги, чертежи в печке сожгли…
— А машину ту, новую? Не поломали?
— Не тронули.
И Горячев усмехнулся, услышав в голосе Мордана тревогу и прибавил:
— Чертежи мне дороже машин: не со всех есть копии.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1. «Коты»
На двор квартиры, где стоял Гаранин, еще до «колотушки», подали с фабричного конного двора заводского рысака, заложенного в беговые санки. Конюх поставил лошадь во двор, накрыл ковром, сказал кухарке, а сам ушел. Гаранин поднялся. Он надел валенки, романовский полушубок, перетянул живот гарусным кушаком; на голову надел треух и, бритый, в этом наряде, был похож на купеческого наездника. Простясь с женой — она напрасно его уговаривала «в это дело не вязаться», — Гаранин надел рукавички и выехал на беговых санках с темного двора. Курилась ярая поземка. Рысак, кидая из-под копыт комья снегу, мчался машистой рысью; под железным полозом саней визжала колея, накатанная мужицкими дровнями. Мимо фабричных, еще темных корпусов Гаранин выехал на Клязьму и через лес к нахохлившимся под снежными шапками домам села Зуева. Была еще ночь, но уже светились окна трактиров и питейных домов, потому что везде у ткачей, а у зуевских особенно, обычай: мимоходом на фабрику перед работой забежать в «заведение» и согреться вином. Сегодня, после праздника, будут еще и опохмеляться…
Гаранин у питейного дома придержал рысака. По темной улице со всех сторон к питейному дому трусцой бежали зуевские, засунув руки в рукава. Двери питейного дома то и дело хлопали. Гаранин остановил лошадь и привязал её у коновязи. Торговки в ряд сидят перед корзинами на тропке перед питейным домом. Они здравствуются с Гараниным криком вперебой:
— Вот рубцы горячие. Горячие рубцы.
— Ситные пироги с горохом.
— Кому сердца за пятачок отрежу?
— Печенка, печенка!
— Жареные пирожки с капустой.
— Огурчики соленые. Огуречный рассол.
— Стюдень бычий…
— Капустка, капустка — зеленые листы!
Гаранин обратился к торговке «сердцем»:
— Ну, отрежь «сердце» за пятачок…
Около Гаранина остановился зуевский и, дрожа от холода, сказал хриплым голосом торговке:
— Ну-ка, тетка, дай рассольцу на копейку.
— Аль, опохмелиться, Ваня, нечем. На-ка, родимый, кушай во здравие.
