— Проходи, в сортире покуришь… Ты, тетка, чего толпишься: ты, поди, некурящая.
Ткачиха Воплина ответила:
— Я что же — я, как все, так и я. Кабы я что — а как все, так и я.
— Ну, иди, иди в корпус.
К прядильне идут прядильщики, бегут девчонки…
— Куда вы, эй, банкобросницы — ведь нынче праздник…
— Праздник — жена мужа дразнит!.. Коли вы пошабашите — мы от вас не отстанем.
Меж ткачами вьются мальчики. И Шпрынка тут, сердито говорит, увидав Мордана:
— Чего же вы проспали. Тут такие, брат, дела!
— А дрались?
— Нет еще.
— Ну, так не опоздали…
Анисимыч стоит у дверей и пытается остановить народ, — чтобы не входили в корпус:
— Заспали, что вечор толковали? Или снова на-ново натягивать основу: во саду ли в огороде собачка гуляла, палку увидала, хвост поджала, побежала — начинай сначала?
Около дверей собралась кучка ткачей. В это время прибежал от Волкова посыльным Батан и говорит, что у вторых дверей мужики дубьем гонят — и народ проходит в корпус, — ничего не поделаешь. Анисимыч побежал туда, встал в дверях грудью, и там собралась кучка — а от больших дверей Шпрынка бежит:
— Там весь народ загнали в заведение… Я туда — ты сюда. Ты туда — я сюда. Ай, беда! Ну-да!
Анисимыч плюнул, выругался и позвал Волкова:
— Вася, брось с бабами судачить — пойдем подкрепимся… По-другому придется делать.
Они пошли домой в казарму. Выпили по единой. Закусили. Подкрепились.
— Дело-то никак, Анисимыч, выходит дрянь?
— Коль дрянь — ребята: грянь! Ах ты, косопузая Рязань! Погоди: хорошо будет.
— Дай бог.
— Ох-ох! Опять бог? Чего заторопился: аль ловить собрался блох?
— Всё ты с побасенками…
— Опять не так? Не хочешь побасенок — давай песню споем. Хочешь ту, новую-то:
— «Если есть на Руси хоть один, кто с корыстью житейской не знался, кто неправдой не жил, бедняка не давил, кто свободу, как мать дорогую, любил»…
— Эх, песня! Песням песня!.. Идем, Анисимыч, идем. Что там без нас деется?..
— Без тебя, да меня? Ты да я, да мы с тобой!
Они пошли скорым шагом к новоткацкой. Она уже сияла окнами всех этажей — зажгли повсюду газ. Машина шла. И новоткацкий корпус зашумел станками и приводом, как вершняки на мельнице, когда река играет…
— Неужто стали на работу? — воскликнул Васька.
— Ты погодь-погоди, милый мой, не череди! Куб испортишь[6]. Всё придет в свой черед — образумится народ… Это еще не череда, а подчередка.
— Не стой, проходи!.. — крикнул у дверей Анисимычу и Василию сторож с оглоблей.
— Не стой, проходи! Милый мой, не череди! — смеясь повторил, пробегая мимо него в дверь, Анисимыч.
Станки были пущены в ход. И станки Анисимыча были раскрыты.
— Ай да Марья!..
— Где же ты пропал, — закричал сквозь шумный грохот станков на Анисимыча Поштеннов — начудил, да в кусты?!
— Я домой, а не в куст, потому: живот был пуст, — подкрепился. Где наши?
— В сортире галдят…
— Вася, айда туда.
3. Газ гаси!
В те времена уборные при фабричных корпусах были единственным местом, где ткачи и ткачихи могли собираться, чтобы поговорить, а то и послушать чтение: не раз в уборной, держа для виду перед глазами газету, Анисимыч вычитывал из нее ткачам неожиданные речи.
В коридоре около уборной «для женщин» и «для мужчин» (через стенку) — и в них народу полно и гомон стоит. Смотритель сунулся было в дверь:
— Что за собрание?
— У нас праздник.
— Коли бросать — бросайте — а собираться не дам.
— Выйди вон на часик, Петр Петрович, будь столь любезен… А то как бы тебя в распаленьи не задеть рукою.
Смотритель стушевался.
Анисимыч свистнул в два пальца и гаркнул:
— Стой, ребята…
Замолчали. А из-за стенки, где «для женщин», гам такой, словно галчья стая в сентябре…
Анисимыч заботал в стенку сапогами:
— Бабы, стой. Чего кричите?..
Гомон за стенкой смолк.
— В чем дело, что за крик? Какое горе?
Молодой и звонкий голос из-за стенки ответил:
— Горе-то? Где Васька?
— Васька здесь. Вася, отзовись…
— То-то здесь. С ним, слышь, медвежья болезнь приключилась. Да и все вы, видать, в расстройстве с испугу: забрались не выгонишь…
— Хо, хо, хо! Вася — правда, что ли… — захохотали ткачи.
А из-за стенки тот же голос:
— Всё нам «бабы», «бабы», а вы-то — сами хуже баб!..
Васька закричал:
— Мы-то? Мы? Мы вам сейчас покажем, — и побежал из уборной вон…
Из соседней уборной выбежали ткачихи. Они хохотали, поджимая животы и приседая:
— Вася! Вася! Постой-ка, что это с тобой!
Рядом с Васькой, задыхаясь, бежал Шпрынка…
Вбежав в этаж, Волков крикнул:
— Снимай ремни!..
Ближние ткачихи перевели ремень на холостой шкив, но дальше голос не слыхали за шумом.
Шпрынка, схватив за руку Василия, крикнул ему на ухо:
— Вася, газ давай погасим!
— Гаси газ! — крикнул Васька; схватив из окроба початок, он швырнул его в фонарь. Стекло разбилось, и рожок погас.
— Газ гаси! — повторил крик Васи Шпрынка.
Ближние ткачихи стали привертывать рожки.
— Газ гаси! Гаси газ! — кричали они от станка к станку, но голоса людей опять пропали, словно утонули в грохоте машин.
Дальше не знали, в чем дело, и попрежнему над яростно дрожащими станками трепетали сине-золотые мотыльки огней: по глазку над каждым станком, — их было в этаже несколько сотен.
Васька в недоуменьи озирался кругом, не зная, что предпринять. Шпрынка дергает его за руку:
— Тебя, Вася, Анисимыч зовет…
Они вышли на площадку лестницы. Там был Анисимыч, окруженный шайкой Шпрынки.
— Анисимыч! Погасим газ!..
— Да как его погасишь?
Мордан сказал:
— Я знаю. Надо закрыть коренной кран.
— А где он?
— Вон, под потолком…
— Лестницу надо…
— Лестницу брать, смотритель заметит, — всё пропало…
— Не надо лестницы, — сказал Мордан. — Эй, Батан, становись к стене. В пристенную чехарду сыграем…
Батан живо стал к стене, нагнувши голову к плечу. За ним встали, обняв товарища по стану, еще двое, спрятав голову под мышками Батана. Приклей с Вальяном разбежались, вскочили им на спины.
— Шпрынка, ты легче всех — валяй…
Шпрынка плюнул на ладони, растер и почти с места без разбегу подпрыгнул, как резиновый мячик, взобрался на спины товарищей и встал на плечи Приклею и Вальяну. Достал руками тугой вентиль коренной газовой трубы и закрутил его до отказа:
— Готово!.. Сам царь на горе!.. — закричал Шпрынка.
Гора только одно мгновенье стерпела «царя»: рухнула и распалась на полу. С хохотом и криком мальцы возились на чугунном полу, разбирая руки и ноги…
Свет во всем корпусе погас… Станки затихли. Народ валом повалил из корпуса. Сторожа закрыли боковые двери. В главных получилась давка. У дверей стоял Васька и еще несколько ткачей и надрывались криком, чтоб народ не напирал. Ткачихи весело визжали. Мальчишки головами пробивались к выходу, чтобы не опоздать на двор!..
— Наверно, там уж началось!..
— Вася, как твое здоровье? — кричали девушки, пробегая в двери…
— Ничего, благодарю вас, поправляется…
— Ура! Нынче у нас праздник! Газ гаси!
— Газ гаси!
— Ура!
4. Без выстоя
С криками «ура» толпа ткачей валила к прядильной… Торфяники попрятались с дубинами по темным закоулкам… Впереди толпы с присвистом бежали мальчишки и кричали:
— Газ гаси! Гаси газ! Газ гаси!
Первыми они ворвались, будто их гнал сзади лесной страх, в прядильную и рассыпались по всем четырем этажам с тем же криком:
— Гаси газ!..
В фонари полетели початки, комья «пыли» и концов. Зазвенели стекла. Огни погасли. От непривернутых рожков разлился острый запах газа…
— Выходи скорей, а то от газу угорим!..
Остановились пылевые и чесалки. Перестала течь в короба лента с ленточных машин, встали с мягкими початками ровницы на веретенах крутильные станки, замолкли бешеные банкобросы, и смолкло жужжанье веретен на ватерах и мюль-машинах. Прядильня встала…
— На старый двор! — кричал народ, валом валя по лестнице прядильни.
Шпрынка спросил Анисимыча:
— Теперь торфяников бить будем? Они вроде фискалов, дяденька.
— Погодь. Поспеть — еще взопрешь. Зев открыл — основа стой! Без выстоя товар выходит голый [7].
Но впереди толпы уже кричали «бей»… Мальчишки кидали во все стороны комья снегу, замерзшие отметки конского навозу, торф… Кучка торфяников убегала без боя по направленью к конному двору, за ними кинулись мальчишки. Звякнуло разбитое в дворовом фонаре стекло. Толпа ткачей и прядильщиков вытягивалась по улице. Анисимыч кричал:
