второй день я уже был приставлен к нему в помощники.
Работая на кухне, стал присматриваться к людям, заводить знакомства. Мало-помалу у нас сколотилась группа из десяти-двенадцати человек. Это были Сергей Стукалов, Андрей Елин, Иван Субботин, Виктор Ананьин, Петр Лосев, Виктор Лысанов и другие. Познакомился я также с местным жителем Иваном Канашенковым — через его детишек. Они иногда прибегали ко мне на кухню, и я тайком подкармливал их супом. Вскоре у нас с Канашенковым установились дружеские отношения. Он рассказывал мне, что знал о партизанах, а я делился этим с товарищами.
А наши партизаны действовали вовсю. Помню, какой однажды поднялся у немцев переполох, когда возле станции Новинка, буквально под носом у карателей, партизаны взорвали два километра железнодорожного пути. Движение поездов было остановлено на неделю.
Потихоньку я начал прощупывать настроение товарищей, заговаривать о побеге.
Вечером двадцать восьмого сентября сорок третьего года — этот день крепко врезался мне в память — мы собрались на квартире у местной учительницы Елизаветы, по национальности полячки. Пришли все, кроме Виктора Ананьина. Оказалось, что его угнали на какую-то работу в соседнюю деревню. А у него были карта и компас, добытые у немцев. Что делать? Бежать так или отложить? Учительница нервничает: вот-вот должен заявиться квартирант-немец. Договорились собраться на завтра, вечером.
А на следующий день все изменилась. Один из нашей группы — Анатолий Матиевич — сказал о замышляемом побеге своему товарищу. А тот — другому. Слух дошел до немцев. В полдень всех нас построили и отправили на станцию Оредеж разгружать железнодорожный состав.
— Виктор, дело неладно, — говорит мне Елин.
А я и без него вижу, что неладно. Смотрю, выдергивают немцы из нашей группы одного за другим, уводят и запирают в подвал бывшего Дома культуры. Я хоть и вида не подаю, а на душе у меня кошки скребут.
Вечером загнали нас на ночлег в тот же Дом культуры, на третий этаж. У дверей поставили охрану. Лежу я на полу — лихорадит меня. А вдруг, думаю, выколотят немцы на допросе из кого-нибудь то, что им нужно…
Слышу, открылась дверь. Вошли двое: фельдфебель и фашистский прихвостень из пленных Алтанец Георгий. Карманными фонариками светят в лица. Кто лежит книзу лицом, пинками заставляют перевернуться. Зажмурил я глаза, притворился спящим. Шаги все ближе, ближе. «Хир!» — значит: «Здесь!» — говорит Алтанец фельдфебелю. Пнул меня сапогом в бок:
— Поднимайсь!
Встал.
Подтолкнули к выходу.
Иду по двору, ночь такая светлая, лунная. Неужели, думаю, последняя… Мысленно прощаюсь с женой, с детишками. Ничего меня в эти минуты так не страшило, как то, узнают ли когда-нибудь мои дети, что их отец не был ни предателем, ни изменником, и оказался в плену по стечению обстоятельств…
В комнате, куда привели меня, за столом — три гестаповца.
— Ваши карты раскрыты! — сказал один из них, едва я перешагнул порог. — Вчера ночью вы хотели бежать к бандитам! Кто еще есть в вашей группе? Говори, ну!
Всю свою волю скрутил я в тугой узел, улыбнулся и спокойно ответил:
— Куда же я побегу без ног по лесам, по болотам. Они вон знают, — показываю на фельдфебеля и Алтанца, — еще недели нет, как я бросил костыли.
И это была правда. В Новинке я переболел тифом, после которого у меня получилось осложнение на ноги. И хотя в последнее время чувствовал себя здоровым, но костыли не бросал, создавал видимость, что еще не совсем поправился.
Немцы о чем-то поговорили меж собой. Потом тот, который допрашивал, вышел из-за стола, приблизился ко мне.
— О, я вижу, тебе весело!
Сильный удар рукояткой пистолета по голове… Перед глазами закружился рой разноцветных мотыльков. На ногах я удержался. Приказали стать в угол, лицом к стене, а в комнату ввели еще кого-то.
Слышу команду:
— Повернись!
Поворачиваюсь — и вижу перед собой Лосева. Спрашивают:
— Знаешь его?
— Знаю.
Показывают Лосеву на меня:
— С ним хотел бежать?
— Нет! — отвечает твердо Лосев. — У нас о побеге даже разговоров никаких не бывало.
— Гут! Ты не говоришь — другой скажет.
Лосева увели. Мне снова приказали стать лицом к стенке. Приводят Ивана Субботина. Повторяется та же сцена… Очная ставка ничего им не дала.
В подвале мы томились больше двух недель. О чем только за это время я не передумал, каждому часу, каждой минуте своей жизни выверку сделал. Пасмурным днем в середине октября вывели нас всех на площадь. Приехали эсесовцы. Обер-лейтенант фон Людерс приблизился к нам и начал говорить по-русски:
— Я пришел делайт здесь маленький операция. Когда есть больной, приходит хирург. Ви есть больной. Ви есть не наши друзья. Я буду делайт операция сам.
Из его ломаной речи мы поняли, что в других местах участились добеги и попытки к бегству русских военнопленных. Одна группа, почти одновременно с замышляемым нами побегом, ушла к партизанам, убив перед этим немецкого офицера.
«Вот почему, — подумал я, — гестаповцы так упорно пытались выявить у нас зачинщиков».
Людерс дал знак. Из дверей подвала показались в сопровождении конвоя Сергей Стукалов, Иван Субботин, Анатолий Матиевич. Они шли со окрученными за спиной руками. Одежда на Субботине висела клочьями. На теле, казалось, не было живого места. Их остановили в середине полукольца, перед нами.
— Они есть бандиты! — показал на них перчаткой обер-лейтенант и добавил, что каждого из нас ждет такая же участь, если мы вздумаем бежать.
После этого наших товарищей увели под мост через реку Оредеж и расстреляли. Нас загнали в вагоны и увезли на запад. Так я и очутился во Франции.
Вот что я рассказал тогда французу.
— Теперь вы знаете обо мне все! — заявил я ему в заключение. — И я прошу вас дать мне убежище или немедленно переправить к маки. В лагерь я не поеду!
Француз энергично поднялся со стула и стал ходить взад-вперед по комнате. Видно, мой «ультиматум» его рассердил, но он сдерживал себя.
— Вы человек военный, — сказал он строго, — и должны понимать, что такое приказ. А приказ такой: вам оставаться пока там, где вы работаете, вести пропаганду среди русских солдат, информировать их о положении на фронтах и постепенно сколачивать вокруг себя надежное ядро.
— Чей приказ? — спросил я.
— Местной организации Резистанс.
— Резистанс? Первый раз слышу. Что это такое?
— В электричестве — активное сопротивление. В жизни — еще более активное и стойкое сопротивление французских патриотов гитлеровцам. Резистанс объединяет и франтиреров, и маки.
Тогда я еще не разбирался, какая между ними разница, и спросил об этом француза.
— Очень незначительная, — разъяснил он мне. — И те, и другие ведут борьбу за освобождение Франции от оккупантов. Цель, как видите,
