Когда они вошли на территорию, Вера всё-таки сначала пошла к РОРу и попросила позволения остаться дяде Павлу на некоторое время:
– Он прав, поговорить мне с ними когда-нибудь всё-таки придётся. И дело даже не в доме. А в том, что я ничего не знаю о родственниках со стороны отца. А хотела бы узнать. Доброе или плохое – но лучше знать. Не всю же жизнь мне от них бегать.
– Поговори.
– Можно, мы у дяди Мити чаю попьём? Гость всё-таки.
Директор только хмыкнул. Гость, как же!
Когда дядя Митя накрыл им стол, Вера попросила его присесть к ним и послушать, что будет говорить дядя Павел.
– Я, дядь Мить, хотела бы, чтобы ты мне потом разъяснил то, чего я, возможно, не пойму. Ладно?
Дядя Митя остался. И принялся старательно пить чай, давая понять, что третьим собеседником не будет, а только усердным слушателем.
– Вот что я тебе скажу, Вера, – начал Павел. – У нас в семье испокон веков принято безпрекословно слушаться старшего в роду. Отцом же нашим установлено было так, что каждый из детей сначала, после школы, где-нибудь учится, приобретает профессию. А потом женится или выходит замуж. А чтобы молодые жили в ладу и мире, им, пока учатся, строится отдельный дом и выделяется участок земли при новом доме. Ну, о «приданом» говорить не стану, и так понятно.
Отец же твой, после окончания медучилища, эту, так сказать, программу не принял, а настаивал на желании пойти в мединститут – уж очень ему хотелось быть хирургом.
Все остальные выбрали такие профессии, что можно было высшее образование получить заочно. Но быть хирургом, понятно, заочно не выучишься. Так что нашла коса на камень: отец требует жениться, а потом хоть что хочешь делай, а отец твой отказывается брать жену, а хочет уехать на учёбу. Ну и уехал…
А дом-то ему отец уже выстроил. И невеста для отца у него уже была на примете. Из хорошей, уважаемой семьи. Кстати, именно этот дом тебе бабушка и отписала. Она сама в нём жила после смерти деда. А в родительском доме теперь я живу. У меня, кстати, двое сыновей, так что у тебя, следовательно, два двоюродных брата. Да и не только два. У Ивана – сын да дочь, да у Марии ‒ две дочери и сын.
Это получается, что у Веры полным-полно двоюродных, а возможно, и троюродных братьев-сестёр, а они друг о друге ведать не ведают? Не странно ли всё это?
Дядя Павел продолжил:
– Дед отца твоего так и не простил, не хотел его даже и видеть. Хотя если бы приехал, помирились бы, небось. Да характером отец был весь в деда – такой же упрямый и суровый: выгнал, так выгнал. Не за проступки плохие, а за упрямство да непослушание. Но отец твой, видимо, был уверен в своей правоте, а потому обида в нём горела до самой смерти.
Не знаю, сообщили ли ему о смерти деда. Но на похоронах его не было. Даже телеграммы не прислал.
Но с матерью, с бабушкой твоей то есть, отец твой, видимо как-то связь поддерживал, хотя мы о том не знали ничего. Теперь можно догадываться, что она, вероятно, попросту звонила ему иногда с почты. Потому что писем она не получала точно. Поначалу она перед дедом скрывалась, что о твоём отце (да и о тебе, как видишь, тоже) знает, где он и что с ним, а потом уже, видимо, по привычке. Или потому, что отец-то умер вскорости за дедом, как мы потом узнали. Такие вот пироги.
Помолчав, дядя Павел как-то несмело спросил:
– О себе ничего не хочешь мне рассказать?
– А нечего. Живу, учусь, много читаю. Учусь хорошо. О братьях и сестре знаю только, где они учатся. Пишу им редко, как и они мне. Родственники по матери не пишут и не приезжают.
Но тут же поправилась:
– Не приезжали до последнего времени. А тут заявились: и дядя, и тётя. Правда, со мной разговаривали минут пять, даже гостинца не привезли. Больше у директора в кабинете просидели. И сразу же уехали.
– Хороший у вас директор?
– Замечательный.
– Что, и все остальные – тоже замечательные?
– Большинство. А так – всякие попадаются. Но они быстро уходят. У нас, у детдомовцев, отношения как в семье. Друг друга не сдаём, не предаём, в беде не оставляем.
Так что чужому человеку у нас трудно приходится. Поэтому не задерживаются.
Некоторое время Вера колебалась, задать или нет самый главный вопрос. Но если не ответит Павел, то кто ответит?
– А какая всё-таки причина такому массовому паломничеству? Ну, не знали вы обо мне. Неожиданно узнали. И вдруг все, независимо друг от друга решили меня навестить? А если бы бабушка мне дом не подарила, тоже все бы решили съездить? Расстояние ведь приличное…
Он смутился.
– За других отвечать не могу. За себя скажу. Подленькая мыслишка, что дом-то тебе и ни к чему, может быть, была. Хотя меленькая. Основное всё-таки желание увидеться, посмотреть на дочку Гришину. Мы же с ним погодки, вместе росли, да и не чужой он мне.
Обижался я, правда, на него сильно, да и не только я, что он как уехал, так словно в воду канул. Уж мне-то, брату, мог бы весточку подать. Он ведь только с отцом поругался, а мы-то никто ему ничего плохого не сделали. Нет, ни разу никому не написал…
Я, что он умер, узнал буквально перед бабушкиной смертью. В связи с тем, что она вдруг завещание стала составлять. Я её к нотариусу и возил. Так вот на обратном пути домой она мне о тебе и сказала. И о Григории, отце твоём, тоже. Негусто, правда, сведений было. А она мне в ответ: хотел бы ты или ещё кто узнать о нём, о Григории, то есть, узнали бы давно. А то на блюдечке вам всё принеси. Я вот захотела, так и узнала.
Сердилась она на всех нас за это. Поэтому тоже молчала. Если спросил бы, ответила бы, небось. А коли не спрашивал, так она и не говорила. Молчаливая была.
Конец ознакомительного фрагмента.
