— Я папе пожалуюсь! — обиженно пригрозил пацан, попятился от меня и вдруг рванул наверх.
Глубоко вздохнув, я дала себе шанс одуматься, но, уступив соблазну, поспешно вытащила едва не потерянное сокровище и облегченно вздохнула. Закрыла глаза, прижав эту дрянь к груди. Мне не терпелось поскорее оказаться в кресле, на диване, на стуле, где угодно, только чтобы погрузиться в то нечто, пугающее и влекущее в равной степени. Но я упорно держала себя в руках. Не торопила игравшую с псом Ракушку, и даже вернувшись домой, вначале принялась за уборку, оттягивая сладостный момент. Закаляла волю, показывая Ей свой характер. Выскоблив квартиру, я нашла себе новое занятие, но уже все чаще поглядывала на столик, где лежал цветной квадратик.
Ракушка все болтала, помогая мне варить борщ.
— Тетя Надя! — дернув меня за штанину, окликнула она, вырвав из размышлений. — А моя мама никогда не кэадет в борщ огухцы.
— И правильно. Огурцам там делать нечего.
— А зачем ты их тогда кэадешь?
— Еб… кэ, лэ, мэ, нэ… — посмотрев на стреляющие в поджарке кружочки огурцов, высказала я свое удивление. Когда я их под шумок нарезала, когда бросила жарить — фиг знает.
— Тетя Надя! А ты суп уже посыпаа сойю.
— Правда? — бухнув ложку соли, не поверила я и, сняв пробу, перечислила и остальные буквы алфавита.
— У тебя появился воздыхатей?
— С чего ты взяла?
— Мама говоит, что когда Веэка становится ассеянной, значит, она снова вьюбиась. Ой, я возьму! Можно?
Ракушка умчалась в зал, отвечать на звонок.
— Тетя Надя! Там в теефоне баба Маша! Она оттуда говорит, чтобы я тебя позвала! Тетя Надя, я тебя зову!
Вытерев руки и увернув огонь, я пришла в зал и подняла болтающуюся на проводе трубку, свесившуюся до пола.
Марья Сергеевна, естественно интересовалась, все ли в порядке с ее любимчиком. Потом расспрашивала, как поживают мои родители. Вспомнила и о цветах, полить которые я забываю уже третий день. И еще долго рассказывала о своем скучном лечении. После мне пришлось выслушать заученные рекомендации по уходу за Пешкой. Что он любит, что не любит! Чем кормить, чем не кормить! Все это время я, закатив глаза, вымученно кивала и ждала развязки.
— Ну смотри, Денька, не дай бог, что случится с моим Пешкой, я тебя до самой смерти не прощу! — припугнула напоследок Марья Сергеевна.
Заверив, что у нас все просто чудесно, я поспешила закончить разговор. Вернувшись к борщу, горестно вздохнула при виде залитой плиты и решила ничего не переваривать. На это у меня уже не осталось сил.
Все. Больше ничто не стояло между мной и «Незапертой Дверью», как я за неимением названия, окрестила этот пухленький покет-бук. Строго-настрого наказав Ракушке не крутиться у плиты с кастрюлей кипятка, я забралась с ногами в кресло и с трепетом взяла книгу, отыскав момент, на котором мое чтение прервал Пешка. Или же явившийся из глубины зеркала зловещий образ Игоря Яковлевича — ныне Печкина?
И снова я была частицей иной вселенной! Ветром в пепельно-русых волосах странствующего рыцаря, его думами о другой, которую он не мог забыть. Да, она обрекла его на мучения, но я была в объятьях их воспоминаний — его страстью, ее стоном, дрожью влажных ресниц, оборванным вздохом. Я заигрывала с ним, ревновала, предавала и наслаждалась такими теплыми, солеными слезами его безликой, безнадежно влюбленной спутницы. И снова мои пряди подлетали, когда рыцарь несся на своем вороном коне, чувствовала удары копья в его щит. Мне в лицо летели брызги ихора побежденных его отвагой и мечом чудовищ. Я была вином, пьянящим души, горела пламенем свечей в темном коридоре, и я же была тьмой, борющейся со светом. Мне показалось, что я больше не дышу. Смутно понимаю, что сижу сейчас в кресле и в то же время осознаю, что меня там нет. И вот я нехотя возвращаюсь в себя, начинаю различать поверхность строк, буквы, знаки препинания, которые были только что движением, эмоциями, возгласами.
Всем тем, чем мне удалось побывать.
Я подняла голову и увидела сидящую напротив Ракушку. Она смотрела на меня с настороженностью, удивлением и робостью.
— Что с тобой, тетя Надя? — делая вид, что занята Пешкой, спросила она.
— А что со мной? — отозвалась я не своим голосом и спешно прокашлялась.
— Ты быа какая-то стэанная. Не шевеиа гэазами и стонаа.
— Стонала? — поперхнулась я и положила раскрытую книжку на столик, чувствуя, что начинаю краснеть. — А, так это у меня спина затекла. Я шевельнуться не могла от боли.
— Да? А почему ты тогда не мохщилась? И уыбаась, пока стонаа? Почти как Веэка, когда мама ей массаж деает. Или как моя подружка, когда ест морожено.
— Еб…! Пэ, рэ, сэ, тэ… — спохватилась я, глянув на часы. Начало пятого. — Ракушка! Я же тебя обедом не накормила! Что ж ты мне не напомнила? Твоя тетя меня придушит.
— Не бойся, тетя Надя! Я тебя зваа, зваа, а ты меня не сыышаа. Сказаа тока, чтобы я борщ поставиа гьется, а ты скоро пьедешь.
— Я так и сказала?
— Да. Ты что, забыа? Я не хотеа борщ. Я ела хэопья с мооком. Веэка пьинесла.
— Молоко холодное было? — убитым голосом спросила я, подумав, что Верка меня повесит, если Ракушка снова сляжет с ангиной.
— Неа. Я его на окно поставиа. На соонце греться.
— Какая же ты молодец! А руки после Пешки мыла?
— Ты как моя баба. Я уже бойшая. Мне скоро четыре. Ты подаришь мне подарок?
— Конечно! Когда я забывала о твоем дне рождении?
— Мама говоыт, что всегда! Тетя Надя, я хочу сок! Пойдем пить сок!
Я завела ее в ванную, где бежала в раковину струйка воды — почерк Ракушки, никогда не закрывавшей кран, и, подхватив ее подмышки, поставила на табурет. Не знаю почему, но мне всегда было неприятно прикасаться к детям. Их мягкая, чуть липкая кожа напоминала мне лягушачью шкуру. Ракушка, которую я знала с рождения, не стала исключением. Вначале она была для меня головастиком, теперь стала лягушонком.
— А где твои бойшие сеежки? — вдруг спросила она, ухватив меня за волосы и заглянув под них.
— Какие сережки? — удивилась я, потрогав торчащие в мочках крошечные золотые гвоздики. — Я всегда эти ношу.
— Не, эти маенькие, а те во-от такие! С жуткими змейками. Я их видеа, когда ты смотрела в книжку и стонаа.
— Не придумывай. У меня таких и серег-то нет.
— Я не вру! Они у тебя быи.
Понятия не имею, о чем она говорит. Ни за что не угадаешь, когда дети говорят правду, а когда выдумывают. А может, им иногда кажется то, чего нет на самом деле?
Мы пришли в кухню. Забравшись на стул, Ракушка уткнулась в стакан и, болтая ногами, высунулась из окна.
— А где почтайон Печкин? — снова спросила она.
И правда, где он? Без него скамейка выглядела пустой. Сегодня он еще ни разу не попался мне на глаза. Нет, меньше всего я бы хотела видеть этого заядлого чтеца. Особенно в отражении соседского зеркала!
— Веэка идет! — встрепенулась Ракушка, поспешно поставив стакан на стол. — Теть Надь! Там Веэка идет! Я открою?
Ну и попадет мне, если эта болтушка проговорится о том, как тут за ней присматривала бесплатная нянька.
— Привет! Как у вас дела? — начала с порога Верка.
— Есть хочешь? — в лоб спросила я, чтобы избежать ответа. — Я борщ сварила. Могу разогреть.
— Нет, спасибо. У меня еще полно дел. Ракушка, обувайся. Спасибо, День, выручила. Все, мы побежали, а то ателье закроют, не успею брюки забрать. Пошли! Все, пока!
— Пока, тетя Надя! Пока, Пешка! Я с ним еще погуяю?
— Обязательно.
Закрыв за ними дверь, я переступила через визжащую гордость и позвонила родителям. Как я и ожидала, мама холодно отчеканила, что у них все хорошо, что отец поправляется, и положила трубку. Мой белый флаг, поднятый капитуляцией, снесло ветром перемен настроения моей грозной воительницы. Глянув на зеркало, я вспомнила о замоченной мешковине, которую пора бы и отполоскать. В общем, нашелся весомый предлог не дать себе уткнуться в книгу.
Когда я была на балконе, развешивая драное полотно, позвонила Либра. Усиленно звала составить ей компанию. Хотела познакомить с дружком своего нового воздыхателя. Я думала только о рыцаре, о его блестящем шлеме, о забрале, на котором играют блики солнца. Сидеть в каком-нибудь кафе, болтаться по городу или кормить комаров на чьей-нибудь даче мне совсем не хотелось. Все это мне порядком надоело. Либра, конечно же, разобиделась.
— Тебе просто лень, да? Привести себя в порядок неохота. Готова все лето ходить в одних и тех же джинсах, лишь бы не утруждать себя эпиляцией!
— Я вовсе не ленивая. Мне просто неохота.
— Вот поэтому у тебя до сих пор нет парня!
— И что? — начав злиться, подтвердила я очевидное. — Это мое личное дело, не находишь? Мне для проповедей подобного характера хватает родичей, чтобы еще и от тебя нотации выслушивать.
— Как хочешь, — спешно попрощалась Либра.
