— И что теперь делать? — растерялась банши. — Пойдем спать?
Ответом ей был грохот, с которым зеркало вдруг ни с того, ни с сего ударилось об стену, как если бы кто-то невидимый приподнял его и уронил обратно.
— А ты теперь сможешь уснуть? — спросила я, теснее прижимаясь к подруге.
— Не-а, — выдавила из себя Ниса и тут же крикнула: — Смотри!
Перекошенное и почерневшее лицо с запавшими вглубь лысого черепа глазницами, припорошенными чем-то, похожим на черный песок, возникло в зеркало внезапно. И тут же кто-то завопил. На этот раз крик был вдвойне громче и оглушительнее, чем прежде. Словно кричали прямо у меня в голове.
Зажав уши и крепко зажмурив глаза я рухнула на колени, больно ушибив их об кафельный пол. Но сейчас это было самой меньшей из моих проблем.
— Ди! — донесся сквозь едва выносимый вопль голос Нисы, звуча так, как будто нас разделяли сотни лет. Как будто я — уже не я вовсе, а всего лишь эхо, слабое бестелесное воспоминание, пропадающее с первыми лучами солнца, касающимися земли. — Ди! Приди в себя! Ди!
И вдруг крик прекратился, оборвавшись так же резко, как и начался, словно его и не было вовсе никогда.
— Что с тобой происходит? — прошептала подруга, опускаясь на пол передо мной и заставляя убрать ладони от лица.
— Я не знаю, — всхлипнула я, ощущая, как подкатывает истерика. — Я слышу крик. Один и тот же крик, постоянно. Он… он сводит меня с ума.
— А кто кричит-то? — подруга начала успокаивающе гладить меня по голове. — И что кричит?
Прерывисто вдохнув в себя воздух, я задумалась.
— Это просто… бессловесный вопль. Страшный, жуткий, словно предсмертный, но… голос женский, — опоздало сообразила я и задумалась надо собственными словами. — Это кричит женщина.
— Голос не показался тебе знакомым? — подруга смахнула пальцем повисшую на кончике моих ресниц одинокую слезинку.
— Может быть, не знаю…, — неуверенно помотала я головой. — Вроде нет.
— Ладно, вставай, — и Ниса решительно подняла меня с пола, уводя из ванной. Когда мы выходили, я увидела испуганный взгляд, брошенный ею на зеркало, в котором теперь отражалась лишь моя ванная комната.
Глава VI
Включив свет на кухне, Ниса начала готовить какао, а я забилась в самый дальний угол кухонного диванчика, подтянув ноги к подбородку.
— Ты сейчас похожа на обидевшегося воробушка, — спустя некоторое время фыркнула подруга, громко расхохотавшись. И хотя я понимала, что она просто пытается разрядить обстановку, поддержать её юмор у меня не было сил.
— Ниса, — позвала я, пока она засыпала светло-коричневый порошок в кастрюльку с закипевшим молоком.
— Мммм, — отозвалась она, увлеченная процессом.
— А что, если я схожу с ума? — произнесла я вопрос, который сейчас волновал меня больше всего на свете.
— Ты не сошла с ума, — уверенно заявила Ниса, помешивая молочно-шоколадную смесь. — Я ведь тоже видела в зеркале… что-то…
— Но почему ты не слышала крика? — встревоженно спросила я, натягивая на себя старый мягкий плед и укутываясь в него до самого подбородка. Этому пледу было уже больше десяти лет, бабушка когда-то купила его на распродаже, но с тех пор везде, куда бы не ехала, я брала его с собой. Потому что он ассоциировался у меня с бабушкой, с домой, с безопасностью, которую должна дарить и дарила настоящая семья. — Кроме того, я тебе не рассказала…Ты уснула, а мне не спалось. И я пошла на кухню. А за окном…
— Что? Сани Санта Клауса в воздухе болтались? — воодушевленно пошутила Ниса, разворачиваясь ко мне лицом и складывая руки на груди.
— Июнь на дворе, какой Санта Клаус? — закатила я глаза, раздражаясь на развеселившуюся подругу.
— Ну, может, сезоном ошибся, — пожала она острыми плечиками, обтянутыми светло-бежевой футболкой.
— Дождь! За окном был дождь! — с нажимом произнесла я, оборвав подругу и не дав ей тем самым начать развивать теорию, каким таким попутным ветром к нам в начале лета могло занести сказочного персонажа из западноевропейского фольклора. — И он падал снизу-вверх. А потом я попыталась выпить воды, а вместо неё в стакане оказалась кровь со сгустками.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Бррр, — потрясла головой Ниса, снимая кастрюльку с плиты и разливая ароматный напиток по чашкам. — Может, это все последствия стресса? — и она начала перечислять всё, что свалилось на меня в последние недели: — Проблемы с отцом и его разгорающееся с каждым днем все сильнее желание увидеть тебя в подвенечном платье. Недавно вскрывшаяся правда о Максе, который с тех пор наворачивает вокруг тебя круги, словно изголодавшаяся акула. Руся оставила нас расхлебывать все то болото, которое она тут развела. У тебя просто психологическая перегрузка.
— Тогда получается, что у тебя тоже, — скривила я губы в подобии улыбки. — Потому что чудеса с зеркалом не я одна наблюдала.
— Да, — вынуждена была согласиться банши, ставя передо мной кружку с какао.
— Что — да? — даже не пытаясь скрыть раздражения, потребовала я ответа. — Да, у тебя тоже стресс или да, стресс тут явно не причем?
— Второе, — выбрала Ниса. — Но тогда что за мистика начала вокруг твориться? Лицо это в зеркале… Оно было черным, словно обугленным, как бывает у людей, погибших в пожаре.
Я до боли закусила нижнюю губу, разрываемая на куски от противоречивости чувств. Мозг кричал, что надо во всем тщательно разобраться, разложить всё по полочкам и проанализировать. Но эмоции были сильнее. Они рвались, как дикие звери с цепи, подстегивая одну конкретную мыль, остервенело бьющуюся в сознании, словно выброшенная на берег рыба — вся эта история закончится очень плохо.
— А что это вообще за зеркало? — спросила вдруг Ниса, с шумом отхлебывая из своей кружки. — Откуда оно взялось? У тебя же вроде другое было.
— Было, — с ехидцей кивнула я, выныривая из собственных мрачных предчувствий. — Да полегло, несчастное, в неравном бою.
— С кем? — брови подруги удивленно взлетели.
— С тобой, болезная! — прикрикнула я на подругу. — Не помнишь уже, как пуская пьяные пузыри, устроила в моей квартире погром?
— Когда? — моргнула Ниса.
— Когда Руся пыталась в чувство тебя привести, — ехидно прищурившись, напомнила я. — А ты была категорически против. И особенно тебе не понравился холодный душ. Вот ты и устроила бурный акт протеста, во время которого пострадала моя косметика и моё зеркало.
— Я все это разбила? — ахнула подруга, зажимая рот.
— Нет, только мою косметику, — ядовито ухмыльнулась я. — А на зеркале появилась трещина размером от сегодня и до завтра. Пришлось выбросить вместе с осколками от баночек с кремами, а на пустующее место повесить старое бабушкино зеркало.
— То-то оно показалось мне подозрительно знакомым, — пробормотала Ниса в кружку, подносимую ко рту. — Это случайно не то зеркало, которое висело в вашем старом загородном доме?
Мои глаза непроизвольно расширились.
— Ну, да. Изначально оно было большим и стояло в гардеробной матери дедушки. Но потом его зачем-то уменьшили, вырезав из большого зеркала одно поменьше и повесили в спальне дедушкиных родителей. Провисело оно там недолго, ровно до смерти прадедушки. Потом зеркало несколько раз перемещали и в итоге унесли в баню, что на участке за домом.
Упомянутый дом принадлежал родителям бабушкиного второго мужа. Когда отец дедушки скончался от сердечного приступа, а его мать слегла из-за смерти любимого супруга, вся семья, и я, в том числе, так как к тому моменту уже сбежала от отца, живя с бабушкой и её новым мужем, перебралась за город, чтобы легче было ухаживать за пожилой женщиной. Хотя назвать её так в лицо ни у кого язык бы не повернулся. Аристократка до мозга костей, единственная наследница старинного дворянского рода, она до самой смерти сохраняла ясность мыслей и острый ум. И даже, когда уже не могла ходить, продолжала держать себя в рамках воспитания, выглядя безукоризненно и благородно даже на смертном одре. Её сын, мой названный дедушка, был не таким, он пошел в своего отца, человека простого, но чрезвычайного умного, заслужившего статус профессора математики. Скорее всего, именно этим умом он и покорил сердце своей будущей жены, которая хоть и была по-женски мудра, но на многих привыкла смотреть свысока. Прадедушка не разбирался в бесчисленных столовых приборах, его не волновали правила этикета, он терпеть не мог все эти суаре, которые так любила устраивать его супруга и во время которых он, по большей части, прятался в собственном кабинете. Прадедушка ненавидел смокинги, считал самой лучшей одеждой на свете пижаму и при этом был до крайности рассеян. Постоянно терял свои очки, а потом долго и нудно искал по всему дому то, что лежало у него в буквальном смысле перед носом. Мог ходить в одном носке, потому что не нашел второй. И не расчесываться днями, не видя в этом смысла.
