Пришел день, когда Шри Ауробиндо почувствовал, что с него достаточно интеллектуальных упражнений. Он осознал, что можно бесконечно накапливать знания, читая книги и изучая языки, но, даже изучив все языки и прочтя все книги на свете, можно при этом не продвинуться ни на шаг. Ведь ум, на самом деле, стремится не к познанию, хотя и кажется, что это так – он стремится перемалывать что-нибудь. Его потребность в знании – это, прежде всего, потребность в чем-то, что можно перемалывать, пережевывать. «Основным периодом моего интеллектуального развития, – говорил Шри Ауробиндо ученику, – было время, когда я мог ясно видеть, что то, что говорит интеллект, может быть и верно, и неверно, что то, что интеллект подтверждает – истинно, но истинно и противоположное. Принимая какую-либо истину умом, я всегда держал его при этом открытым для ее противоположности. … И первым результатом такого подхода стало то, что престиж интеллекта упал!»
Шри Ауробиндо подошел к поворотной точке своего развития: храмы не интересовали его, а книги были для него пусты.
30 декабря 1907 года Шри Ауробиндо встретил йогина по имени Вишну Бхаскар Лэлэ. Это был первый случай, когда Шри Ауробиндо встретиться с йогином.
Ещё до встречи с Лэлэ, он занимался самостоятельно, выполнял пранаяму.
Ш.А.: «Это даровало хорошее здоровье, легкость и возросшую силу мышления. Со временем стали появляться определенные проявления. Но их было немного, и важными они также не были. Стало открываться видение тонких планов.
Когда я занялся политикой, занятия пришлось оставить. Мне хотелось возобновить свою йогу, но я не знал, как начать вновь. Мне хотелось совместить духовный опыт и политические действия, я не принял бы метода, который заставлял бы меня оставить и действие, и жизнь.
Когда я вернулся в Бароду с Суратского Конгресса, Барин написал мне, что он знает некоего йога, которому и представит меня в Бароде. Из Бароды он послал Лэлэ телеграмму, и тот приехал. В это время я жил в доме Кхасирао Джхавы. Мы направились к Сардеру Маджумдару и провели взаперти три дня в комнате на последнем этаже».
«Медитируй сидя, – сказал он, – но не думай, а лишь смотри на свой ум; ты увидишь, как в него входят мысли; прежде, чем они смогут войти, отбрасывай их от своего ума до тех пор, пока ум твой не станет абсолютно безмолвным». «Раньше я никогда не слышал о том, что можно видеть мысли, приходящие в ум извне, но я не стал размышлять о том, правда ли это, или возможно ли это, я просто сел и сделал это. В одно мгновение ум мой стал спокоен, как воздух в безветрие на горной вершине, а затем я увидел одну мысль, а потом другую, которые вполне определенным путем приходили извне; я отбрасывал их прежде, чем они могли войти и завладеть мозгом, и через три дня я был свободен. Я реализовал Сознание Безмолвного Брахмана. Мыслить я стал не мозгом, но тем, что над мозгом, и с тех пор никогда не изменял этому».
С.: Шри Ауробиндо прямо вошел в то, что буддисты называют Нирваной, индусы – Безмолвным Брахманом, на Западе называется Трансцендентным, Абсолютным, Безличным. Он достиг того знаменитого «освобождения», которое считается «вершиной» духовной жизни, ибо что же еще может быть за пределами Трансцендентного? Но это переживание, которое считается последним шагом, станет для Шри Ауробиндо отправной точкой новых, высших переживаний.
Ш.А.: «Первым результатом был ряд переживаний громадной силы и радикальные изменения сознания, которые Лэлэ никогда не намеревался вызвать во мне, поскольку они были адвайта-веданта, а он был против адвайты-веданты. Они были совершенно противоположны и моим собственным идеям, поскольку они заставили меня видеть с изумительной интенсивностью мир, как кинематографическую игру пустых форм в безличной универсальности Абсолюта Брахмана. Финальная развязка наших занятий была вызвана Голосом внутри Лэлэ, велевшим передать меня Всевышнему во мне, предписывая полную самоотдачу Его воле. Это была основная сила или, скорее, зародыш силы, которой я, сохраняя и увеличивая ее, следовал непреклонно, не отклоняясь в сторону, пока она вела меня через всю неисчислимую массу йогического развития, не связывая ни единым правилом, или стилем, или догмой, или шастрой, туда, куда я сейчас иду и к чему буду идти в будущем».
«В этой тиши, в этом состоянии, свободном от мыслей, мы направились в Бомбей. Там я должен был читать лекцию в Национальном Союзе. Я спросил у Лэлэ, что мне нужно делать. Он посоветовал молиться. Но я был погружен в безмолвие Брахмана и потому ответил, что не расположен к молитве. Тогда он сказал, что молиться будет он и еще какие-то люди, я же должен просто отправиться на собрание и сделать намаскар – поклон – аудитории, подобно Нарайяне, всепроникающей Божественности, и тогда через меня будет вещать голос. Я точно исполнил все сказанное. По пути на собрание кто-то дал мне газету. Некоторые заголовки привлекли мое внимание и произвели на меня впечатление. Когда я поднялся, чтобы обратиться к собранию, сознание мое озарилось идеей, и вдруг нечто громко заговорило. Это – второй опыт, полученный мной от Лэлэ».
«Во время моего пребывания в Бомбее, с балкона дома моего друга я созерцал деловую суету города, словно кадры из немого фильма: все представлялось иллюзорным, неясным. Это было ведантийским переживанием. С той поры, как я установил этот покой разума, ничто не могло поколебать его, находись я хоть в самой гуще проблем. Все лекции, прочитанные мной на пути из Бомбея в Калькутту, имели ту же природу, порою с некоторым добавлением ментальной работы. Прежде чем расстаться с Лэлэ, я сказал ему: „Теперь, когда мы не сможем быть рядом, я хотел бы получить от вас указания по садхане“. Тогда же я рассказал ему и о мантре, возникшей в моем сердце. Он стал давать мне поучения, но вдруг остановился и спросил, могу ли я абсолютно довериться Тому, кто подарил мне эту мантру. Я ответил, да, у меня не возникнет сомнений. Тогда Лэлэ сказал, что поучения более не нужны. До прибытия к месту назначения мы больше не говорили. Через несколько месяцев он появился в Калькутте. Он задал мне вопрос, медитирую ли я по утрам и по вечерам. Я ответил, что нет. Тогда он решил, что некий демон овладел мною, и принялся давать мне советы. Я не стал возражать ему, но и прибегать к его советам я также не стал. Изнутри пришла команда, смысл которой состоял в том, что человеческий гуру мне не нужен. Что же до джняны – медитации, – то я просто не был готов сказать ему, что медитирую практически весь день. С этой поры я доверял внутреннему гиду даже тогда, когда мне казалось, что он уводит меня в сторону».
«Достижение Нирваны было первым радикальным результатом моей йоги. Благодаря этому переживанию я внезапно оказался в состоянии, когда все мысли оставили меня, я стал недосягаем для них и мог сверху наблюдать за ними, оставаясь незатрагиваемым никакой ментальной или витальной активностью. Не существовало ни эго, ни реального мира – только некто, созерцавший с помощью „замерших“ органов чувств, или нечто, постигавшее и воспринимавшее в состоянии абсолютного безмолвия мир пустых форм, материализованных теней, совершенно эфемерных и призрачных. Не было ни Единого, ни даже множества, лишь только абсолютное То, бескачественное, безотносительное, тотальное, неописуемое, непостижимое, абсолютное и при этом в высшей степени реальное и единственно реальное. Это не было ментальной реализацией или озарением свыше – не было никаких абстрактных построений, – это была настоящая, единственно подлинная реальность (хотя она и не была трехмерным физическим миром), пронизывающая, заполняющая или, скорее, затопляющая это подобие физического мира, не оставляющая места ни для какой иной реальности, кроме самой себя, не позволяющая ничему другому казаться реальным, ощутимым и несомненным. Не могу сказать, что в этом переживании было нечто экстатическое или восторженное – невыразимую Ананду я пережил годами позже, – но что оно действительно принесло, так это невыразимый покой, необычайную тишину, ощущение освобождения в бесконечности и абсолютную свободу. Я жил в этом состоянии Нирваны дни и ночи, прежде чем оно позволило возникнуть внутри себя чему-то другому и само начало хоть как-то меняться, но сущность этого переживания, постоянная память о нем, возможность всегда вернуться к его полноте оставались до тех пор, пока оно не стало исчезать в более интенсивном переживании планов Сверхсознания. А до тех пор одна реализация сменялась другой, каждый раз что-то добавляя к исходному переживанию, и все они, в конце концов, слились в единое целое. Вскоре видение мира как иллюзии уступило место переживанию, в котором иллюзия 1 была лишь поверхностным феноменом, так как позади нее существовала необъятная Божественная Реальность, над ней – высочайшая Божественная Реальность, и в сердце любого объекта интенсивно вибрировала та же самая Божественная Реальность, таким образом, я видел ее внутри всего, что прежде мне представлялось тенями или безжизненными кинематографическими образами. Но это не означало, что я опять оказался в тюрьме чувств, или опустился на ступень ниже, или что первоначальное переживание пошло на убыль, скорее, это было движение вверх и вширь, направленное на более полное постижение Истины. Ведь именно дух созерцал все объекты этого мира, это не было восприятием органов чувств, а покой, тишина, ощущение свободы в Бесконечности остались уже навсегда, при этом наш мир, да и все остальные миры представлялись лишь чем-то случайно возникшим в бесконечной череде творений и разрушений, происходящих в бесконечности и вневременье Божественного».
