Но Асмуру этого было достаточно.
По его сигналу мак произвел свой обычный переход через ничто и в следующую секунду уже стоял на потрескавшейся почве планеты.
— Дуз, Флейж и Ких — на вахте, остальные — со мной!
Закрывая застежку скафандра, Асмур обернулся на седого крэга — тот тяжело поднялся с пола и взлетел на пульт огневой защиты, примостившись на каком-то верньере, словно чудом прилепившийся снежный ком. Глаза закрыты пленкой, крылья обвисли… Словно не для него затеяна вся эта кутерьма.
Командор прошел через каюту Гэля и первым выпрыгнул на прогретую близким солнцем землю. Следом вывалилась шестерка дружинников. Некоторое время все стояли, настороженно озираясь и прислушиваясь. Место это было хорошо тем, что сюда не подберешься незамеченным — до леса никак не меньше ста километров по гладкой, как лысина, пустыне.
Но ведь кто-то мог притаиться и здесь, в серых надолбах… Вблизи их уже трудно было назвать надолбами или даже просто камнями — это были скорее пирамиды высотой в три-четыре человеческих роста, определенно рукотворные, о чем говорили узкие оконца, прорезавшие почти у самых вершин глухие серые стены.
Не теряя друг друга из вида, разведчики осторожно обошли все полтора десятка пирамид. Ни малейших проявлений жизни, не говоря уже о разуме. Ни змей, ни даже пауков. Омертвение, длящееся веками.
— Гэль, загляни внутрь, — распорядился командор. — В случае опасности отступай сразу на корабль.
Неровность кладки позволила юноше в одно мгновение очутиться наверху — природная ловкость компенсировала неудобства скафандра. Направив узкий луч фонарика в щербатое отверстие, Гаррэль заглянул внутрь и разочарованно покачал головой:
— Пусто! Помещение небольшое, всюду только пыль.
Следовало ожидать. Если это захоронения, то они много веков назад разграблены. А затем бесследно исчезли потомки и тех, кто здесь покоился, и тех, кто их грабил.
— Загляни и в другую!
И снова Гэль, проворный, как белочка, вскарабкался по наружной стене и прижался синеватой поверхностью скафандра к щели:
— Никого, командор.
— Влезь-ка на самую большую.
Через несколько секунд он был и там. Вспышка фонарика…
— Командор!!!
Древняя кладка крошилась под тяжелыми сапогами, и тем не менее Асмур был наверху едва ли не быстрее, чем его юный дружинник. Тот посторонился, уступая место у оконной щели. Щелчок фонарика…
Внизу были кости — конусообразное помещение было завалено ими. Кстати, нигде не видно входа — вероятно, укрывшиеся здесь замуровали себя изнутри. А на стенах… Асмур провел лучом по стене, и ему, прославленному бойцу, стало не по себе.
Набросанные углем контуры были смазаны и недорисованы, но талантливый художник, потративший последние минуты своей жизни на то, чтобы оставить разгадку происшедшей трагедии, и не старался воспроизвести какой-то сюжет или образ. Главное — смысл происходящего, а он стал ясен после нескольких секунд знакомства с этими зловещими фресками. Оскаленная лошадиная морда с клыками гиены… Нет, это не конь — кентавр! Вот он разбивает копытом голову лежащего у его ног старика. Преувеличение, черепная кость достаточно крепка, и мозг не может выбрызгиваться таким фонтаном… но это — символ бесчеловечности, перед которой разум бессилен. Или вот — кентавр держит в зубах новорожденного ребенка, готовый швырнуть его в горящую хижину… Кентавр на полном скаку, волочащий за волосы женщину… Древние боги, совсем джаспериянка! И еще — два вздыбленных чудовища раздирают человека надвое. И кровь, кровь, кровь…
Асмур отвел глаза, чтобы подавить приступ тошноты. Затем подвинулся на уступе и заглянул в соседнее окошечко, в которое был виден край другой стены.
Там был всего один рисунок, набросанный прерывистыми, неуверенными штрихами, — вероятно, последнее, на что хватило сил у гибнущего человека. Рисунок изображал сытого зверя с окровавленной мордой. Над его головой — как символ возмездия — был очерчен крылатый меч.
Асмур спрыгнул вниз.
— Вахтенных сюда, — проговорил он негромко. — Пусть посмотрят все…
Фа ноэ?
Последнее стадо закидали отравленными шашками. Крылатые кони, теряя высоту и запрокидывая головы, рвались прочь от клубов ядовитого дыма, но всадники удерживали их возле места засады, чтобы не дать никому вырваться из смертоносного кольца. Два или три крупных зверя попытались-таки уйти в чащу, но Гэль и Скюз, оказавшийся непревзойденным стрелком, настигли их прежде, чем те успели заползти в укрытия. Это были те самые короткохвостые самцы, которые вчера пытались захватить Флейжа. Каждый день дружинники докладывали своему командору, что предгорье полностью очищено от хищных тварей, но стоило кому-то из них зазеваться с наступлением темноты, как следовал стремительный бросок из лесных зарослей, и цепкие когти ухватывали добычу.
Вот это обстоятельство чрезвычайно изумляло Асмура: если уж кентавр мог подобраться к человеку, особенно лежачему, то почему он не пытался убить врага первым же ударом копыта? Зачем было тащить человека в чащу? Обычай? Но обычаи бывают у разумных существ, а не у таких вот плотоядных… Они вряд ли открыли бы подземную пещеру, где укрывалось целое стадо, если бы Гэль, понадеявшись на крепость своего полускафандра, не разрешил себя похитить и протащить до скрытого убежища.
Еще три дня они потратили на то, чтобы удостовериться в полной своей победе над омерзительными хищниками. В первый день попалась пара однолеток, пытавшихся нырнуть в озеро, но разряды десинтора достали их и там. Два других дня пропали даром. Кони, утомленные бесконечным кружением над лесистыми холмами, с каждым днем повиновались все хуже и хуже — видно, здешний корм, такой сочный на вид, плохо на них действовал. Они тощали на глазах, отворачивались от родниковой воды. Асмур встревоженно гладил своего вороного по холодной чешуе, в который раз жалея, что способность говорить дана не коням, а крэгам. Было ясно — нужно возвращаться к кораблю, надежно укрытому между серыми пирамидами, и дать животным несколько дней отдыха и душистого джасперианского сена. Он уже хотел скомандовать возвращение на стоянку, как вдруг в кустах что-то захрустело. Асмур обернулся, выхватывая оружие, — по сухому лиловатому мху прямо на него полз кентавр.
Он был очень стар. Задние ноги его, похоже, были парализованы, но он, отталкиваясь руками и передними копытами, сделал еще несколько конвульсивных движений, стараясь дотянуться до сапог человека. Наверное, он уже ничего не способен был сделать, но в глазах его сверкала бешеная злоба, спутанные белые волосы, переходящие в гриву, извивались и приподнимались навстречу врагу, и на их кончиках обозначались ядовитые стрекала; частое дыхание срывало с изъязвленных губ клочья пены. Дыхание было скверным — похоже, старая тварь страдала четырехсторонней пневмонией.
Дряхлость всегда вызывает невольное сочувствие, даже когда перед тобой пещерный медведь или крокодил-людоед. Асмур медленно переводил калибратор десинтора на максимальную мощность, втайне надеясь, что чрезмерное напряжение оборвет жизнь чудовища раньше, чем придется стрелять. Но кентавр остановился, тряхнул головой, так что седые космы откинулись назад, и вдруг до людского слуха долетели мягкие, укоризненные звуки:
— Фааа ноэ?..
Может быть, это был случайный вздох, всхлип, парадоксальное сочетание звуков, дополненное горестной интонацией и поэтому показавшееся осмысленным? Ведь и собака может выть жалобно! Но чем бы это ни было, оно так ударило по напряженным и без того нервам, что рука сама собой нажала гашетку…
Асмур, сдерживая невольное подергивание лица от чересчур близкого и сильного разряда, отвернулся и пошел прочь, оставив позади дымящуюся, опаленную яму; конь стоял так тихо, что хозяин, привыкший к его дружелюбному пофыркиванию, должен был поднять глаза и поискать своего вороного в быстро надвигающихся сумерках.
Конь стоял, прижавшись головой к стволу дерева, и из глаз его текли крупные слезы.
— К кораблю! — крикнул Асмур.
Ночь, мягкая и полнолунная, текла над маленькими пирамидами, и металлические немерцающие шарики непривычно близких планет повисли, казалось, над самым маком. Командор глядел в небо, опершись левым плечом о шершавую стенку пирамиды-усыпальницы. Он только что велел своим дружинникам еще раз подняться к оконной щели и еще и еще смотреть на неотомщенные кости, на крылатый меч — символ справедливости.
И все-таки он не знал, как поведет завтра в последнее сражение этих людей, доверявших ему, как богу.
Потому что он сам не верил себе.
— Асмур-крэг, — прошептал он в отчаяньи, — ты, к которому я ни разу не обратился в своих собственных горестях и заботах, скажи мне сейчас: они разумны?
