Стоит отметить, что развитие промышленного птицеводства и свиноводства на Вологодчине дало толчок и комбикормовой индустрии. Шекснинский комбинат хлебопродуктов – и поныне один из крупнейших на Северо-Западе, стали строить опять-таки при Дрыгине.
В конце 60-х годов производство сельскохозяйственной продукции действительно резко пошло в гору. И когда в 1968 году в стране было принято решение о значительном повышении заработной платы многим категориям трудящихся, запасы продовольствия стали таять. И уже в начале 70-х в области стали возникать некоторые перебои с отдельными видами товаров. Тем не менее, производство мяса, молока, яиц продолжало неуклонно расти. Быстро увеличивалось и среднедушевое потребление основных продуктов (по многим показателям оно превосходит нынешний уровень!). Но значительную часть своей сельскохозяйственной продукции область была вынуждена направлять в Москву, Ленинград, Мурманск, Архангельск и другие северные регионы.
…Трудовой путь Леонида Николаевича начался в 1959 году в племсовхозе «Красный Север» Великоустюгского района. Там он вырос от зоотехника фермы до директора. В 1963 году переведен в областное управление сельского хозяйства, где прошел путь от начальника планово-экономического отдела до первого заместителя начальника управления. С 1968 по 1975 год работал директором треста «Свинопром». В 1975 избран и по 1988 работал заместителем, первым заместителем председателя облисполкома, а с 1988 по 1990 год – председателем облисполкома.
Леонид Николаевич включился в наш разговор:
– Под началом Дрыгина развернулась работа по специализации и концентрации производства, переводу животноводства на промышленную основу. Сначала наше птицеводство вышло в число лидеров. Потом за 7 лет построили крупные свинофабрики. Отрасль нормально заработала, и Вологодчина попала в первую четверку свиноводческих областей. Была разработана специализация всех районов, и каждый руководитель хозяйства точно знал: когда и что у него будет строиться.
Буквально в считанные годы мы создали систему семеноводства, построили семенные станции, организовали семеноводческие совхозы. Одновременно занялись повышением плодородия земель. При каждом крупном животноводческом комплексе, при каждой птицефабрике были построены площадки компостирования. Добились огромных объемов заготовки торфа. Не забывали и о минеральных удобрениях, которые вносили согласно анализу почв. Это была стройная система по всей области, по каждому району и хозяйству. Урожаи росли. А появилось в достатке корма – пошло в гору животноводство.
К 1985 году потребление мяса на Вологодчине было доведено до 66 килограммов в год в среднем на каждого жителя. Все близлежащие области больше 50 килограммов не имели. По потреблению мяса, молока мы были в первой тройке по России, по яйцу – на втором месте. При этом очень много продукции мы поставляли в союзный и республиканский фонд: молока, например, отправляли ровно половину.
Я как-то был на совещании в союзном Госплане и услышал там фразу, которая меня развеселила: союзный фонд, мол, формируют Россия, Белоруссия и Вологодская область. Вот это и был результат огромной работы, которая проводилась командой Дрыгина. А вот обстановка с сельскими кадрами массовых профессий была очень тяжелой. Люди убегали из деревни. И только после 1975 года с внедрением новых технологий, облегчавших работу на селе, парни и девушки начали оставаться дома. Основная ставка делалась на создание хороших социальных условий, чтобы закрепить там людей, которые еще оставались. И даже в отдаленных хозяйствах начинали строить жилье, дома культуры, школы, детские сады. Активно развивал свою базу облпотребсоюз, велось строительство торгово-культурных центров, райпищекомбинатов. В каждом районе создавались ПМК «Межколхоздорстроя», которые были оснащены одним-двумя асфальтовыми заводами.
Дрыгин, думая о будущем, поставил перед аграрниками задачу: довести производство молока до 1 миллиона тонн, мяса – до120—130 тысяч тонн в год. Он понимал, что в союзный фонд область все равно вынуждена будет поставлять продукты, и чтобы на месте их оставалось больше, нужно было увеличить производство. И мы шаг за шагом шли к тому, чтобы обеспечить область всем необходимым в полном достатке, в том числе – свежими овощами. К этому можно добавить еще некоторые цифры и факты, которые сегодня могут показаться фантастическими: в области была создана мощная материально-техническая база строителей, мелиораторов, дорожников, позволяющая ежегодно вводить в эксплуатацию до 850 тысяч квадратных метров жилья, причем, только на селе до 350 тысяч; до7—8 тысяч ученических мест в школах, до 1000 коек в больничных учреждениях, до 4000 мест клубов и домов культуры, до 14 тысяч гектаров мелиоративных и 40 тысяч культурно-технических земель, более 1000 километров автодорог с твердым покрытием.
Уйдя в отставку, он уехал с семьей в Москву. Но злая болезнь скоро привела его на больничную койку. Михаил Федорович Сычев, секретарь по селу Вологодского обкома КПСС, ученик Дрыгина посетил своего начальника незадолго до смерти.
От Дрыгина осталась половина. Но ум был ясным. Наступающую смерть он встречал бесстрашно. Был уже конец восьмидесятых.
– Боюсь я, Миша, только одного. Все что мы делали, они разрушат. Разрушат…
Если бы не предательство в высших эшелонах власти, переведших стрелки и направивших наш состав в тупик, где бы мы сейчас были! По крайней мере, с учетом прежнего жилого фонда, не только бы каждая семья, но и каждый человек имел собственную квартиру, не говоря уже о том, что деревенские наши ландшафты радовали сердце каждого, кто бы ни взирал на них…
Горбунов тот, кто гармонизирует деревню
Наша встреча началась с гармони. Поразителен все-таки феномен неистребимого русского крестьянина, воскрешающегося, как птица Феникс из пепла.
Вот так и Горбунов. Внук раскулаченных крестьян, сын заместителя председателя крупнейшего колхоза и секретаря парткома, неугодный глава района ельцинских времен, собиратель деревень. Сегодня на него смотрят с надеждой не только большинство жителей района, но многие вологжане, жаждущие возвращения северной деревни к жизни.
У Горбунова в гостинице, в комнате, где столуются проживающие, есть потаенный шкаф, в котором стоит не посуда, не собрание вин, а настоящая коллекция гармошек 25 на 25 и даже одна тальянка местного мастера Павлова. Горбунов извлек из шкафа самую новую, сверкающую лаком нижегородскую.
– Долгонько я искал эту гармошку. Под себя.
Горбунов заиграл, и я весь превратился в слух. Это были традиционные никольские наигрыши. Наигрыши, ни с чем не сравнимые, которые несли в себе какие-то неведомые глубины, отчего душа твоя начинала трепетать и волноваться, погружаясь в древность, незнакомую и в то же время родную, призывную… Слушать эти переборы, радостные и печальные одновременно, отчаянные и смиренные, полные любовного призыва и отвергнутой любви… слушать их можно было бесконечно. Эта музыка, рожденная на этих седых Увалах, отшлифованная и обогащенная многими поколениями гармонистов из народа, также стала великим народным достоянием, которое должно всемерно оберегать…
Наконец, Горбунов отложил гармонь:
– Мне часто рассказывали старики да мои родители, что иногда было так тяжело, что казалось – не выживем. И знаешь, что спасало? Гармонь! Вот она – гармонь! У меня отец был знатным гармонистом. Без него ни один праздник, ни одна свадьба не обходилась. И я с малолетства начал гармонь растягивать. И пошло, получилось.
Бывало, прибегут к отцу: гармонист нужен. А у отца забот полон рот: работал секретарем парткома огромного хозяйства, уставал. До свадеб ли тут? «Вон, говорит, забирайте Генашку. Он вам поиграет». Так я еще в школу не ходил, а по гулянкам находился. Посадят на стул, стул на стол:
– Играй, Генаха.
Вот и играю. Без гармошки – какой праздник? Бабы и губы мне пивом помажут… Не хватало в деревне мужиков и тогда, и сейчас.
У меня гармошек штук пять. Последнюю мы с Николаем Васильевичем Рыковановым купили уже в Новгородской области. Ручной работы. Сто тысяч отдал сразу. Вынесли по звонку на остановку Она, может, не один миллион стоит. Потому что мне без гармони никак. Порой так устанешь, что хоть реви, а надо собраться, нужны силы. Вот беру гармонь и начинаю играть. До тех пор играю, пока до самого нутра не доберусь, зацеплю, выиграю все, и сразу – камень с души. Хочется снова работать, творить, жить на полную катушку…
Жалко гармошку. Молодежь вон, самостоятельно не хочет ни играть, ни петь. Чистое потребительство. —
И Горбунов вновь заиграл свои, местные никольские наигрыши. Древние созвучия и ритмы в бесконечном своем звучании снова цепляли душу, заставляли ее страдать и радоваться, взлетать и падать…
