обществом, но посмотрите на результат! Впечатляет?
— Не то слово, — признал я. — И как вам это удалось?
— То самое «прогрессорство», с которого мы начали наш разговор. Технологии работы «буст-команды», услуги которой мы теперь предлагаем на платной основе в разных срезах, оттачивались здесь. Это был мир-полигон, ставший в итоге нашим шедевром. Я, признаться, горжусь им.
— И заслуженно, — кивнул я, отхлебнув вина из бокала.
Надо ли упоминать, что оно оказалось великолепным?
— И как много времени у вас на это ушло?
— Довольно много, — признал Мейсер, — но учтите, что это был наш первый серьёзный проект. Сейчас технологии отработаны, мы справляемся гораздо быстрее.
— И всё же сколько? Десять лет? Двадцать?
— Ну что вы, — засмеялся он. — Порядка пятисот.
— Вам… Так много? — поразился я.
— Нет, конечно! — захохотал Мейсер, явно наслаждаясь моей растерянностью. — Я выгляжу моложе своих лет, но не настолько. Мы с вами примерно ровесники, Док.
— Но… Как тогда?
— Давайте отложим этот разговор до встречи с моей командой. Объяснение некоторых вещей лучше доверить тем, кто в них действительно разбирается. Я же занимаюсь стратегическим планированием. Сейчас вам стоит отдохнуть с дороги, переварить впечатления, а также успокоить дочь. Встретимся за ужином, тогда и продолжим беседу.
— Успокоить дочь? Что с ней?
* * *
Отрада отцовских очей скачет на кровати, как обезьянка, но, увидев меня, падает в постель лицом вниз и застывает неподвижно.
— Что с тобой, колбаса?
— Сам сосиска, — отвечает она невнятно, не вынимая лица из простыней. — Погладь, ну, погладь, давай!
Я растерянно провёл ладонью по её растрёпанным волосам.
— Да не меня! Постель! — задрыгала босыми ногами Нагма.
Я потрогал простыни и понял, о чём она. В них хотелось замотаться и провести так остаток жизни. Мне доводилось как-то щупать настоящий натуральный шёлк, так вот — он, по сравнению с этой тканью, просто старый брезент.
— Скажи мне, отец, только честно, — она перевернулась на спину, и на меня уставились её пронзительные зеленущие глаза. — Мы умерли?
— Э… Что?
— Стоп, неправильно спросила, — она помотала белобрысой головой, потом потёрлась щекой о простыню и тихо мурлыкнула. — Я умерла, да? Меня всё-таки нашли и убили, и теперь всё ненастоящее? И ты тоже?
Она подкатилась ко мне, подскочила на кровати, вцепилась мне в плечи, потёрлась щекой об мою щеку, лизнула её, а потом вдруг сильно куснула мочку уха.
— Эй, — сказал я, — больно же.
— Нет, — она упала на спину и откатилась обратно. — Ты, кажется, как всегда. Зануда, борода колется и не мешало бы принять душ.
— Зануда?
— Ой, отстань. Так мы оба умерли?
— С чего вдруг?
— Здесь всё слишком. Так не бывает. Слишком мягко, слишком красиво, слишком вкусно.
— Вкусно?
— Там печеньки на столике, попробуй — ум отъешь.
— Поверю на слово. Ум мне ещё пригодится.
— А главное, пропало это ощущение.
— Какое?
— Что меня ищут. Пока оно не исчезло, я даже не знала, как это на меня давило! Как будто тащила на плечах собственный труп.
— Ну, ты и скажешь…
— Да, так вот, я подумала, что меня, наверное, уже нашли. И убили. Если человека внезапно убить, он, пожалуй, и не заметит. Я так думаю. Просто всё сначала станет очень странным, а потом, наверное, исчезнет. И страннее этого, — Нагма подняла с постели руки и ноги, указывая ими в четыре стороны сразу, как морская звезда, — я ничего отродясь не видала. Я только не могла решить, убили нас с тобой вместе, или ты тоже мне кажешься. Сначала думала, что кажешься. В идеальной загробной жизни у меня идеальный загробный папа. Но ты нифига не идеальный, так что я передумала. Кроме того, фиг бы ты дал кому-то меня так запросто убить, да?
— Определённо, — согласился я.
— Значит, тебя убили тоже. И у нас общий посмертный экспириенс, один на двоих. А вот насчёт Слона я не уверена. Может быть, он этот, как его… Проводник душ. Хотя нет, вряд ли. Проводник, наверное, тот мужик на красивущей тачке. Он лучше подходит. А Слона, наверное, тоже убили. Нас ведь если убивать, то всех разом, а то отомстим!
Нагма снова зарылась лицом в постель, и последние слова звучат невнятно.
— Интересная теория, — признал я. — Но её легко проверить.
— Как? — её лицо вынырнуло из мягких складок ткани, зелёные гляделки уставились на меня с любопытством.
Уже не первый раз за последнее время она ставит меня вот так в тупик. Не могу понять, насколько это игра, а насколько всерьёз. Может быть, она и сама этого не знает.
— Подождать, пока захочется писать. Если приспичит, то ты точно живая. Мёртвые не писают.
— Блин, а точно! — засмеялась она. — Давай подождём.
Она подняла руки, вцепилась мне сзади в плечи и уложила на кровать. Матрас оказался каким-то фантастически удобным, моя спина возликовала. Так, и правда, поверишь, что в рай попал.
Нагма подкатилась ко мне, легла на живот рядом и положила голову острым подбородком на грудь.
— Я хочу хотеть писать! — объявила она, подумав. — Самое странное желание в моей жизни. Если это, конечно, ещё моя жизнь.
— Скоро узнаем, — сказал я серьёзно.
— Пап, ты меня любишь? — спросила она вдруг после паузы.
— Больше всего на свете, — подтвердил я.
— А если окажется, что я всё-таки умерла, ты сильно расстроишься?
— Я ведь вместе с тобой умер, забыла?
— А, ну да, точно.
Она помолчала, задумчиво елозя голыми коленками по простыням, потом спросила снова:
— А если бы нет? Расстроился бы?
— Не то слово. Мне тогда и жить незачем.
— Не, — она перевернулась на спину, скатившись затылком мне на живот и теперь смотрит в потолок. — Так неправильно.
— А как правильно?
— Не знаю.
— Вот и я не знаю, колбаса.
— Как ты думаешь, мама меня вспоминает? — внезапно переключилась она. — Хоть иногда?
— Думаю, она очень по тебе скучает, — соврал я.
Ничего такого я не думаю. Уже скоро пять лет как её унесло куда-то с Калебом, и она определённо могла
