— Револьвер незнакомый, — обратился я к капитану. — Надо пару пристрелочных.
— Согласен, — махнул рукой тот.
«Ну, согласен, так согласен,» — без особого смысла подумал я, а вслух сказал:
— Готов!
Кидал бутылки все тот же коммандер. Он пару раз крутил рукой, разгоняя «снаряд», а затем с криком побрасывал бутылку вперед-вверх. Кричал какую-то осмысленную фразу. Что-то типа «азоховар кишматимур». Крик получался сочным, а бутылка улетала высоко и далеко за борт.
Первый бросок я почти прозевал. Хорошо, что револьвер был двойного действия, и мне не надо было взводить курок. Несмотря на то, что я уже научился быстро входит в «сон», на это ушло несколько секунд. Бутылка уже летела, я выстрелил и не попал. На лица окружающих я даже не посмотрел, хотя хмыканье капитана услышал. Во «сне» я много чего слышу. И этот выстрел сильно саданул мне по ушам.
Ко второй бутылке я подготовился гораздо лучше. Как и в броске карты, я видел, хотя скорее ощущал, весь путь, выпущенной мной из револьвера, пули. Словно моя рука слилась с оружием, а сама пуля была просто кончиком пальца, которым мне надо было коснуться летящей бутылки. В этот раз «кончик пальца» чуть-чуть промахнулся мимо кувыркающейся в воздухе стеклянной мишени, но я понял, что и как надо делать.
Стараясь не выйти из «сна», я откинул и барабан, вытащил две пустые, еще горячие гильзы и не оборачиваясь протянул руку назад. Кто-то вложил мне в ладонь два желтых цилиндрика, а я, также не глядя ни на кого, перенаправил их в револьвер. Щелк.
— Готов, — сказал я, но почти не услышал себя. Звуки, словно в вате, тонули вокруг меня.
Бутылки взлетали с хорошим интервалом. Видимо, коммандеру хорошо приходилось крутить рукой. Я же почти не напрягался. Заметив зеленый сосуд, блестящий в лучах уже высоко поднявшегося солнца, я касался «кончиком пальца» самой широкой его части, после чего он разлетался на мелкие кусочки. Когда интервал между бросками затянулся, то я понял, что бутылки кончились, представление окончено. Я вышел из «сна» и обернулся.
Стоявшие за моей спиной офицеры горячо обсуждали увиденное. Хантингтон подошел ко мне, схватил мою ладонь и с воодушевлением затряс. Коммандер забрал у меня свой револьвер и с интересом его рассматривал. Форд с улыбкой качал головой, а Келли даже бесшумно хлопал в ладоши, аплодировал.
— Никогда бы не подумал, что из револьвера можно так попадать! — сказал коммандер.
Я пожал плечами.
— Лучше скажите, что вы кричали, — его «азоховар кишматимур» до сих пор звучал в моей голове.
— А, — отмахнулся он. — Это после войны с арабами.
Я поискал глазами капитана. Его не было.
«Ладно,» — подумал я. — «Будем считать, что пари я выиграл и проезд до Порт Саида у меня оплачен».
С понимаем того, что все закончилось в мою пользу, я вернулся в привычный мир. Нормальные звуки, ощущения, запахи и солнце… Солнце неожиданно, словно не подстреленная мной бутылка, садануло меня по голове. Я пошатнулся, в глубине живота стал скручиваться противный комок.
— Что с вами? — спросил меня Хантингтон, который все еще держал меня за руку.
— Мне надо отдохнуть, — сказал я.
Лейтенант проводил меня в выделенную мне каюту, где я сразу же растянулся на койке.
— Вильям, — попросил его я. — Не в службу, а в дружбу. Пусть кто-нибудь принесет мне воды.
Хантингтон кивнул и ушел.
Я снял матросские мягкие тапочки и снова поудобнее улегся. Моя голова пылала, словно солнце не просто ударило по ней, а поселилось там. Кроме того, меня потихоньку начинало знобить.
Воду в бутылке, такой же, как и те, что я только что расстрелял, принес сам Хантингтон. Еще из карманов своей длиннополой куртки он достал и положил на столик пару апельсинов.
— На Цейлоне их много набрали, — пояснил он.
Я сделал глоток из бутылки.
— Знаете, я всегда мечтал о чем-то таком подобном, — сказал все еще стоящий рядом с моей койкой лейтенант. — Парусник, пираты, выстрелы…
— Парусник — моя лодчонка. Выстрелы тоже понятно, а кто пират? Я? — мы оба рассмеялись.
После этого Хантингтон, пожелав мне скорейшего выздоровления, ушел.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я сделал еще глоток воды и свернулся калачиком на койке. Меня все сильнее знобило, хотя из открытого иллюминатора веяло горячим воздухом.
Сцена 8
— Ты меня, говорят, разыскивал? — спросил Бруно Эспозито, заходя в кабинет главного редактора «Нью-Йорк пост», Джозефа Эпштейна.
Тот сидел за столом, мрачный и задумчивый.
Бруно хотел пошутить на счет «жена не дала», но не стал. По лицу своего друга он понял, что тот страдает. Бруно и сам часто причинял другим людям страдание, поэтому такое выражение лица ему было знакомо.
— Опять от землетрясения прятался? — съязвил Джозеф.
— Ну сколько можно?! — возмутился Бруно. — Объяснял же, что это была задумка Гертруды.
— Но в этот раз она оказалась права, — усмехнулся Джозеф, и мрачность с его лица немного отступила.
— Да какое это землетрясение, — возмутился Бруно. — Пара старых печных труб грохнулось и все!
Природный катаклизм и правда легко обошелся для города Нью Йорка. Можно сказать, что это был легкий укол, напоминание, что такое возможно и может повториться в будущем.
— Наверное, что-то подобное было и в Сан-Франциско, — сказал Джозеф. — А мы с тобой купились.
— Положим, не мы, а ты, — поправил друга Бруно. Он устроился поудобнее в кресле и стал раскуривать сигару.
На лицо Джозефа вновь вернулась мрачность, и он какое-то время зло рассматривал довольную физиономию Бруно.
— Это Маккелан нас всех обманул, — наконец сказал он. — Это его какие-то фокусы, которые я пока понять не могу.
— Смотри, — продолжил Джозеф. — У них там на западном побережье происходит небольшая встряска земли. Маккелан оплачивает заметку в чужой газете, что их редакция разрушена, и они отзывают свою журналистку из гонки, на самом деле не отзывают и …
— И…? — тоже спросил Бруно.
— А вот дальше, непонятно, — признался его друг.
— Может быть, этот Маккелан знал, что мы поставим на Еву еще деньжат? — предположил Бруно.
— Вряд ли, — ответил Джозеф. — Слишком много «если». Если он тоже поставил на свою журналистку, если она будет первой… Кроме того, выигрыш размазывается на всех тех, кто сделал ставку, а таких уже сотни и будет больше. Так что дело не в ставках.
— А в чем тогда?
— Вот я и говорю, что не могу понять!
Разговаривая, Джозеф увлекался. Его мрачность уходила, и он снова становился тем человеком, которым его привык видеть Бруно: бойцом, прожженным бизнесменом, журналистом, способным словно ищейка выискивать новости. Над таким и подшутить не грех.
— А что тогда, такой мрачный? Жена не дала? — спросил Бруно.
Обычно после этой старой шутки Джозеф посылал куда подальше шутника, но сейчас он этого делать не стал. Он перебросил на край стола листки.
— На, — сказал он. — Смотри.
Бруно пришлось, кряхтя, подняться из кресла, чтобы дотянуться до этих листков. Это была телеграмма от Евы.
— Бриндизи, — прочел он. — Это где такое?
— Это — город на южной оконечности Апеннинского полуострова, — ответил Джозеф.
— А теперь тоже самое и по-английски, — сказал Бруно.
— Не важно, — Джозеф не стал раскрывать все тайны географии для Бруно. — Важно то, что Ева уже отстает. «Метрополитен», как минимум, на пару дней опережает нас.
— Так нельзя, Джоз! — возмутился Бруно. — Мы потеряем деньги!
— Думаешь, я этого не понимаю?
— Надо что-то делать! — Бруно встал из кресла и загасил в пепельнице сигару. Потом он машинально сделал несколько шагов к книжному шкафу, где у Джозефа стояло пара бутылок виски, но передумал.
— Надо что-то делать, — повторил Бурно. Терять деньги он не любил. — Давай, напишем Еве, чтобы ускорилась.
— Ага, и побежала впереди парохода, — не упустил возможности подколоть друга Джозеф. — Лучше поступить по-другому.
— Как?
