— Кто такие вши? — искренне изумился мальчик. — Это злые духи?
— Да. Они будут кусать тебя за твою глупую башку и пить кровь, а потом ещё и яйца отложат, — без пощады для детской психики произнесла я, но тут же смягчила тон, увидев на лице Пурсона искренний ужас, — я расчешу очень аккуратно. Правда. Видишь, какие у меня волосы длинные? Я умею расчесывать не больно и осторожно.
Произнесла я последнее предложение, должно быть, очень убедительно, и демоненок, несколько помедлив, убрал руки с головы, повернувшись ко мне спиной. Моим глазам предстала изумрудная запутанная кипа, которую, в самом деле, было проще отстричь, нежели привести в порядок, и я поспешно обернулась на стол, словно бы там могло стоять подходящее к случаю косметическое средство. Безусловно, там не было ничего, кроме книг и кучи бумаг, на желтоватой поверхности которых были прилежно выведены красивые крючки. Я поймала себя на том, что понимаю их, и этот диссонанс, вызванный влиянием Ада на мой организм, показался мне устрашающим.
Убедившись, что волосы Владыки хотя бы помыты, я максимально бережно разделила неделимую кучу на отдельные части, начав приводить их в должный вид от кончиков. Работа оказалась настолько кропотливой и трудоемкой, что мои руки ужасно затекли и ныли вместе с плечами с каждым последующим движением. Спустя ругань, мольбы и вырванные колтуны, Пурсон обвинял меня во лжи, но делал это с блестящими и рассыпающимися по спине волосами, чему я была несказанно довольна. Заставив после мальчика вымыть ноги в любезно принесенном дворецким тазу, я ожидающе смотрела на его рубашку, тогда как Владыка внимательно смотрел на меня.
— В чем проблема?
— Я не умею застегивать пуговицы. Это всегда делал Фуркас.
— Всегда? — с криком вырвалось из меня, но мальчик невозмутимо согласился, продемонстрировав мне абсолютную немощность. — Тебя же попросту разбаловали!
— Но я ведь был наследником сильнейшего рода, это естественно, что такие незначительные вещи за меня делали слуги.
— Нет. Так быть не должно. И здесь нет ничего трудного, — строго ответила я, присаживаясь на корточки и чуть натягивая на себя рубашку, — вот, берешь так, двумя руками, и продеваешь пуговичку в отверстие. Давай, пробуй, меня и так уже мучает чувство перевыполненного долга…
Только когда Пурсон с завидным упорством начал пытаться застегнуть свою первую пуговицу, я поняла, в чем заключалась вставшая перед нами проблема. Ногти мальчика оказались настоящими звериными когтями, которые впору стричь кусачками, но никак не ножницами. Он неумело цеплялся ими за ткань, а после и вовсе вырвал пуговицу, подняв на меня виноватый взгляд.
— Ладно, — пробурчала я, встряхивая рубашку вместе с мальчиком, — вот так. Всё. Что теперь?
— После завтрака мне нужно учиться, — кивнул он в сторону заваленного стола, — я должен стать таким же умным, как мой отец.
Я быстро стиснула зубы, чтобы не сказать лишнего, и, зачем-то кивнув, вышла в коридор. Способность понять чужую сторону всегда казалась мне сильным и отчасти необходимым навыком, что, к сожалению, так часто граничит с состраданием. Но сопереживать каждому, кто решился излить тебе душу, равносильно собственному выгоранию, и оттого не стоит ничего принимать близко к сердцу. Я понимала это, как никто другой, но мои выстроенные принципы совершенно не работали с детьми. Если у них случаются беды, я не могу остаться равнодушной. Я называла это сострадательной душой, которую сейчас всем сердцем желала запихнуть в клоаку лягушки.
Что ж, полагаю, теперь у меня есть время до обеда, готовку которого взвалили на мои плечи. Но я понятия не имею, где в этой развалине находится кухня и где мне найти Фуркаса, чтобы узнать, где кухня. Возможно, я бы чувствовала себя более уверенно, не расскажи мне дворецкий о пробирающихся через окна демонах, но меня хотя бы поставили перед фактом, а не бросили на произвол судьбы. Будь, что будет, я не думаю, что теперь-то мне есть, что терять.
Логически заключив, что кухня не может располагаться на втором этаже, я спустилась на первый, чуть не свалившись с раскачивающейся лестницы. Дом изнутри был большим, но таким страшным, что я невольно провела ассоциацию с замком привидений, в котором я была лишь единожды и больше не возвращалась. Разглядывать здесь тоже было нечего, ведь на стенах ничего не висело, а громоздкие шкафы пустовали. Теперь я безоговорочно верила в то, что демоны сильнее Пурсона буквально растащили его имущество. Пройдя череду пустых комнат, я вдруг оказалась на прогнившей веранде, на которой моя нога благополучно провалилась в уже сделанную кем-то дыру, а после, описав ненужный крюк по двору, зашла в дом через главный ход. И лучше бы я пошла другой дорогой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— О мои ягодицы, ты что, женщина-человек?! — закричал демон таким голосом, каким говорят мужчины, познавшие прелесть моды. Вел он себя не менее странно, постоянно повторяя однообразные танцевальные движения, и то, распахивая рубашку на груди, то вновь её пряча.
— Вроде бы…
— Контрацептив моих очей, ты прекрасная женщина, рожденная для блуда! — рухнул он на колени, чтобы тут же сделать кувырок вперед и вскочить на ноги для стойки в испанском танце. — Женщина! Одетая женщина!
Была бы моя воля, я бы вызвала полицию, которой в Аду наверняка не было. Но я вспомнила слова Фуркаса о неких инкубах, что могли проникнуть в дом, и которых я имела полное право пугать арбалетом. Подобного оружия поблизости, к сожалению, не оказалось, и я начала осторожно отходить к ближайшей двери, чтобы запереться изнутри. Я понятия не имею, как разговаривать с сумасшедшими, и, если это в самом деле инкуб, то методы соблазнения у него изощренные и отвратительные.
— Я вижу, — закричал он, — вижу, как стоишь ты у ночной дороги, окутанная покрывалом. Вижу, какими голодными взглядами смотрят на тебя мужчины, но нет, к тебе подбегает похотливый бес, стягивает с тебя покрывало, а там…Ах! Там пододеяльник! Ведь ты умна, ты не будешь кутаться в одну простыню!
— Вы не в себе?
— О, я давно не в себе. Окруженный красотой нагих тел, я позабыл настоящего себя!
Раздавшийся откуда-то сбоку свист завершился приглушенным ударом вонзенной в половицы стрелы. Встрепенувшийся инкуб испуганно посмотрел в проём, где Фуркас уже перезаряжал арбалет. Совершенно не церемонясь, он направил оружие в сторону незваного гостя, и тот молниеносно вылетел на улицу через главные двери.
— Это Тестис, — хладнокровно произнес дворецкий, вытаскивая из пола стрелу и отдавая тяжелый арбалет в мои руки, — местный сутенер.
— Инкуб? — риторически спросила я, и Фуркас согласно кивнул.
— Наверняка банши успела разнести по округе сплетни, вот он и пришел. Инкубы и суккубы — порождения человеческой похоти. В Аду их пруд пруди.
— Вы сказали…порождения? Разве это не жившие прежде люди?
— Я вновь позабыл, что население живого мира переосмыслило всё по-своему. Что ж, миледи, позвольте я объясню. Жители Ада составляют две касты, одна из которых является коренным населением, а другая — новоприбывшим. Коренные жители созданы людскими пороками, которые, скопившись в немыслимых энергетических сгустках, нашли своё отображение здесь.
— Значит, новоприбывшие — это люди?
— Верно. В Ад действительно попадают те, кто предавался грехам и не пытался их искупить. Их души оказываются здесь, ведь именно здесь концентрируются все пороки, и им суждено пройти испытание. Если душа осознает свои грехи и победит их, она перерождается архидемоном и получает право жить в Аду осознанно и в целом неплохо. Если же она не справится, то обратится в низшего демона, в безмозглое и жалкое существо, каких ссылают в Ледяную тюрьму. Весь Ад можно назвать большой тюрьмой, разница лишь в том, кто заключенный, а кто надзиратель.
— Но это значит, что, даже искупив свои грехи, душа не попадет в…рай?
— Рай? — переспросил Фуркас, оправляя на себе испачканный пылью фрак. — А, люди, должно быть, так называют это место…Да, всё верно.
