Он оборачивается, чтобы посмотреть на меня. Последнее время он смотрит на меня без привычной злобы — вместо этого он кажется изможденным, сгорбленным, его раненая рука перевязана. Но меня не провести.
— Что ты делаешь в моей комнате?
Он подходит ближе.
— Зачем ты следишь за Маркусом? Я видел тебя вчера после завтрака.
Я встречаюсь с ним глазами.
— Не твое дело, убирайся!
— Я здесь, потому что не знаю, зачем именно ты охраняешь жесткий диск, — говорит он. — По-моему, ты не стабильна.
— Я не стабильна? — мне смешно. — Забавно слышать такое от тебя.
Питер сжимает губы и ничего не говорит.
Я сужаю глаза.
— Почему тебя так интересует жесткий диск?
— Я не дурак, — говорит он. — И знаю, что он содержит больше, чем моделирование данных.
— Ты не дурак, да? — говорю я. — Ты думаешь, что, если доставишь его к Эрудитам, они простят твою неосторожность и вернут обратно свою благосклонность к тебе?
— Я не хочу вернуть их благосклонность, — говорит он, шагая вперед. — Если бы хотел, не помогал бы вам в воссоединении Бесстрашных.
Я впиваюсь в его грудную клетку ногтем указательного пальца.
— Ты мне помог лишь потому, что не хотел снова быть подстреленным.
— Да, я не преданный поклонник фракции Отреченных, — он хватает мой палец. — Но никто не смеет меня контролировать, никто, особенно Эрудиты.
Я выдергиваю руку назад, выкручивая так, чтобы он не смог ее удержать. Мои руки вспотели.
— Я не ждала от тебя понимания, — вытираю руки о край рубашки, осторожно двигаясь к комоду. — Уверена, напади они на Искренних, а не на Отреченных, ты бы позволил пристрелить свою семью, не моргнув и глазом. Но я не такая, как ты.
— Стифф, осторожнее со словами, когда говоришь о моей семье, — он движется вслед за мной к комоду, но я аккуратно перемещаюсь, так что нас разделяют ящики. Я не собираюсь раскрывать место хранения жесткого диска, пока он здесь, но и дорогу ему уступать не хочу.
Его глаза скользят по комоду за мной, затем налево, как раз туда, где спрятан жесткий диск. Я хмурюсь на него, а затем вижу что-то в его кармане, чего не заметила прежде — прямоугольный выступ.
— Дай это мне, — говорю я. — Сейчас же.
— Нет.
— Дай это мне, или так ты мне даже поможешь. Я просто убью тебя во сне.
Он ухмыляется.
— Если бы ты только могла видеть, как смешно выглядишь, когда угрожаешь людям. Как маленькая девочка, которая говорит, что она собирается задушить меня своей скакалкой.
Я начинаю надвигаться на него, а он пятится назад, в коридор.
— Не называй меня "маленькой девочкой".
— Я буду называть тебя так, как захочу.
Я приготовилась напасть на него, нацеливая кулак туда, где ему должно быть больнее всего — на пулевое ранение в руке. Он уворачивается от удара, а я, вместо того, чтобы снова атаковать, изо всех сил стискиваю его руку и выворачиваю в сторону. Пока Питер орет во всю мощь своих легких, отвлекаясь на боль, я жестко бью ему по колену, и он падает на пол.
Люди, одетые в серые, черные и желтые одежды, бегут по коридору. Питер, приседая на ноги, делает выпад в мою сторону и наносит удар в живот. Я сгибаюсь пополам, но боль не останавливает меня — из горла рвется полустон-полукрик. Сгибаю левую руку и, бросившись на Питера, врезаюсь локтем в его лицо.
Один из Дружелюбных хватает меня под руки и, приподнимая, оттаскивает от Питера. Рана в моем плече пульсирует, но из-за адреналина я едва замечаю ее. Игнорируя ошеломленные лица Дружелюбных и Отреченных, даже Тобиаса и женщины, склонившейся над Питером и шепчущей ему что-то успокаивающим тоном, я все равно тянусь к нему. Не замечаю, что он стонет от боли и, что просит прощения за удар в живот. Я ненавижу его. Мне плевать, ненавижу.
— Трис, успокойся! — говорит Тобиас.
— У него жесткий диск! — Кричу я. — Он украл его у меня! Это он!
Тобиас идет к Питеру, игнорируя женщину на корточках рядом с ним, и ставит ногу на его грудную клетку. Затем достает из кармана Питера жесткий диск.
Очень тихо Тобиас говорит ему:
— Мы не всегда будем в убежище, так что это было очень глупо с твоей стороны, — затем он оборачивается ко мне и добавляет. — И с твоей тоже. Хочешь, чтобы нас выгнали?
Я хмурюсь. Один их Дружелюбных толкает меня в холл, придерживая за руку. Я пытаюсь вырваться.
— Что вы делаете? Отпустите меня!
— Вы нарушили условия нашего мирного соглашения, — говорит он мягко. — Мы должны следовать протоколу.
— Просто иди, — говорит Тобиас. — Тебе нужно остыть.
Я смотрю на лица в толпе. Никто не спорит с Тобиасом. Их глаза устремлены на меня. Я позволяю двум Дружелюбным провести меня по холлу.
— Осторожнее, — говорит один из них. — Здесь половицы неровные.
Моя голова пульсирует — признак того, что я успокаиваюсь. Слева седеющий Дружелюбный открывает дверь. Табличка на двери гласит: "КОМНАТА КОНФЛИКТОВ".
— Вы меня временно изолируете или что-то в этом духе? — сержусь я. Это так похоже на Дружелюбных: изолировать меня и научить очищающему дыханию и позитивному мышлению.
В комнате так светло, что я невольно щурюсь. Огромное окно напротив выходит в сад. Несмотря на это, комната кажется маленькой, вероятно потому, что потолок, стены и пол покрыты деревянными панелями.
— Сядь, пожалуйста, — говорит человек постарше, показывая на стул в центре комнаты. Как и вся мебель Дружелюбных, он сделан из необработанной древесины и выглядит крепким, будто до сих пор принадлежит земле.
— Бой окончен, — сказала я. — Этого не повторится. Не здесь.
— Мы должны следовать протоколу, — говорит самый молодой мужчина. — Пожалуйста, садись, и мы обсудим, что случилось, а потом позволим тебе уйти.
Все голоса такие мягкие. Не тихие, как голоса Отреченных, которые стараются никого не беспокоить. Мягкие, успокаивающие, низкие — интересно, это то, чему учат инициированных? Как лучше говорить, двигаться, улыбаться, чтобы установить мир.
Не хочу садиться, но приходится, поэтому я располагаюсь на самом краю стула, чтобы при необходимости быстро встать. Человек помладше стоит прямо передо мной. Крепления скрипят за моей спиной. Я оборачиваюсь — мужчина постарше копается в прилавке.
— Что вы делаете?
— Чай, — отвечает он.
— Я правда не думаю, что чай как-то поможет.
— Тогда скажи нам, — говорит молодой человек, привлекая мое внимание. Он улыбается мне. — В чем же, по-твоему, решение?
— Надо вышвырнуть Питера отсюда.
— А мне кажется, — говорит он мягко. — Что это ты на него напала, на самом деле это ведь ты ранила его руку.
— Вы себе даже представить не можете, что он сделал, чтобы заслужить это, — мои щеки снова пылают, мое сердцебиение отражается в мимике. — Он пытался убить меня. И еще одного человека, он ударил кое-кого ножом для масла в глаз. Он злой. У меня было право…
Я чувствую острую боль в шее. Темные пятна покрывают мужчину передо мной, затемняя его лицо.
— Мне жаль, дорогая, — говорит он. — Мы всего лишь следуем протоколу.
У мужчины постарше в руках шприц. В нем еще есть несколько капель средства, которое мне вкололи. Оно ярко-зеленое, цвета травы. Я быстро мигаю, и черные пятна исчезают, но мир все еще плывет перед моими глазами, как будто я раскачиваюсь на стуле.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает самый молодой мужчина.
— Я чувствую себя… — злой, собиралась сказать я. Злой на Питера, злой на Дружелюбных. Но ведь это не так, верно? Я улыбаюсь. — Я чувствую себя хорошо. Как будто плыву. Или качаюсь. А вы себя как чувствуете?
— Головокружение — побочный эффект сыворотки. Возможно, ты захочешь отдохнуть сегодня. А я себя чувствую замечательно. Спасибо, что спросила, — говорит он. — Теперь можешь идти, если хочешь.
— А вы не подскажете, где мне найти Тобиаса? — спрашиваю я. Когда я представляю себе его лицо, любовь к нему наполняет меня изнутри, и все, чего я хочу, это поцеловать его. — В смысле, Четвертого. Разве он не красивый? Я даже не понимаю, почему я ему так нравлюсь. Я ведь не очень милая, да?
— Большую часть времени нет, — говорит мужчина. — Но я думаю, у тебя бы получилось, если бы ты попыталась.
— Спасибо, — говорю я. — Мило с вашей стороны сказать такое.
— Я думаю, ты найдешь его в саду, — говорит он. — Я видел, как он выходил на улицу после драки.
Я смеюсь.
— Драка, что за ерунда…
И, правда, какая это глупость — бить кулаком чье-то тело. Как ласка — только намного грубее. Лучше нежность. Надо было пожать руку Питеру вместо этого. Мы бы оба почувствовали себя намного лучше. И суставы бы так не болели.
Я встаю и направляю себя к двери. Приходится держаться за стену для баланса, но она крепкая, и я не возражаю. Я спотыкаюсь в коридоре и хихикаю над своей неспособностью держать равновесие. Я такая же неуклюжая, как и раньше. Моя мама улыбалась и говорила: "Будь осторожнее, когда ступаешь, Беатрис. Не хочу, чтобы ты поранилась".
