— В наших рядах измены нет, мой фюрер, — решительно покачал головой Эрнст, понимая, что наиболее убедительно должны звучать именно эти, первые его слова, которые и определят ход всей дальнейшей беседы. — И быть не могло.
— Вы и сами в этом не убеждены, Кальтенбруннер.
— Вам известно, мой фюрер, как решительно мы действовали, обнаружив логово заговорщиков в штабе армии резерва генерал-полковника Фромма.
— Неубедительно, — проворчал фюрер, только теперь поднимая голову, чтобы искоса понаблюдать за реакцией Кальтенбруннера.
— Достаточно взглянуть на составленные гестапо списки, приближенных к генералу Фромму, чтобы…
— Когда Фромм понял, что покушение не удалось, — прервал его Гитлер, — он сам принялся истреблять людей, которые еще каких-нибудь полчаса назад были его сообщниками.
— Вы правы, мой фюрер, но…
— Он сам принялся истреблять их, — настаивал на своем Гитлер. — Это обычная тактика заговорщиков. И только благодаря тому, что Скорцени прекратил этот кровавый балаган, нам удалось захватить большую часть подлых предателей, изобличив при этом и самого командующего. Так или не так?
«А ведь Скорцени — единственный, кому фюрер все еще доверяет, — открыл для себя Кальтенбруннер. — Что не так уж и плохо, если учесть, что первый диверсант рейха является моим непосредственным подчиненным».
— Фромм был одним из покровителей заговорщиков — это уже не подлежит сомнению, — еще глуше и невнятнее пробубнил он вслух, благо что его венский акцент австрийца-фюрера не раздражал.
— Но покровителем только той части путчистов, которые пригрелись в штабных кабинетах вверенной ему армии, — парировал Гитлер. — А кто был покровителем тех из них, что обосновались в кабинетах Главного управления имперской безопасности?
— Ни нам, ни гестапо обнаружить хоть какие-то признаки заговора в стенах РСХА не удалось. Убежден, что их и быть не могло. Мюллер тоже убежден в этом, — добавил Эрнст, не будучи уверенным, что шеф гестапо столь же уверенно поддержал бы его.
— Мюллер! — хмыкнул фюрер. — У нас что, теперь так принято — ссылаться на Мюллера, как на Господа? А то, что среди заговорщиков и сочувствующих им оказалось несколько сотрудников гестапо, вам известно?
— Известно, мой фюрер.
Гитлер взглянул на него с явным недоверием, и теперь уже Кальтенбруннеру трудно было понять, что скрывается за этим взглядом: неверие в его информированность или же подозрение в личной неблагонадежности.
— Рейх предали генералы вермахта, — предпринял он последнюю попытку оправдания. — Этот продажный старый генералитет. Причем особо старались тыловые крысы из армии резерва, которые, всячески избегая фронта, решили открыть его в глубоком тылу своей родины. Что же касается войск СС, не говоря уж об РСХА, то они остались верными вам и рейху. И так будет всегда.
Слушая его, Гитлер машинально кивал, однако трудно было поверить, что он действительно убежден в непогрешимости СС.
— И все же я требую, чтобы вы еще раз, самым тщательным образом, прошлись по связям тех путчистов, которые уже изобличены. По любым нитям, которые ведут к любому из ваших сотрудников или агентов.
— Сегодня же мои люди пройдутся по всем связям, которые только возможно будет отследить…
— Причем связям всех сотрудников, без исключения, — врубался указательным пальцем в доску стола Гитлер. — Включая лично вас.
— Даже… меня?! — спросил шеф РСХА, чувствуя, что гортань, словно залитая свинцом, отказывается повиноваться ему.
— Что вас так удивляет?
— Ну, уж меня-то должен был бы проверять кто-либо другой. Не могу же я проверять самого себя! — вскипел Эрнст.
И фюрер понял, что явно перестарался, забыв при этом об особенностях характера шефа СД: как только тот чувствовал, что все возможности оправдания исчерпаны, он не замыкался в панцире молчания и уж ни в коем случае не отступал, а наоборот, становился неукротимо жестким, возрождая в себе непоколебимость.
— Кто-то другой? Кто, например? Мюллер, Шелленберг, Олендорф? Так ведь все они пребывают в вашем подчинении, господин начальник имперской безопасности.
— Но если последует ваш приказ… — изо всех сил пытался удержаться в седле Кальтенбруннер, вновь убеждаясь, что выпад против него — не одна из мрачных шуток-нападок Гитлера.
— Пока что пребывают, — многозначительно уточнил фюрер. — Гиммлер к такой проверке тоже не готов, поскольку никогда ничем подобным не занимался. Он вообще никогда ничем не занимался. И я уже, по существу, потерял доверие к нему.
Кальтенбруннер благоразумно промолчал. Он знал, что отношения между Гитлером и рейхсфюрером СС Гиммлером в последнее время стали натянутыми. Однако главнокомандующий войсками СС все еще был слишком сильным и влиятельным, чтобы кто-либо решался открыто выступать против него. К тому же Кальтенбруннер не забывал, что пока еще пребывает в прямом подчинении у Гиммлера.
— В иной ситуации я натравил бы на вас адмирала Канариса со всей его абверовской сворой, — продолжил фюрер, — но ведь вам известно…
— Известно, мой фюрер.
— Кстати, — вдруг прервал Гитлер свою словесную пытку» — чем сейчас занимается этот наш абверовский заговорщик Канарис?
Кальтенбруннеру понадобилось несколько секунд, чтобы отойти от нанесенного ему «удара ниже пояса» и привести в систему все, что ему было известно о бывшем шефе абвера. Теперь он мог благодарить случай за то, что лишь недавно поинтересовался его послеарестной судьбой у всезнающего Шелленберга. А еще Эрнст понимал, что переход на личность Канариса — это его спасение. Просто теперь следовало как можно глубже втянуть фюрера в подробности положения адмирала. Подозрительно неопределенного положения.
— После освобождения из замка Лауэнштейн, где он пребывал под арестом как участник заговора, вы назначили его адмиралом для особых поручений.
— Адмиралом для особых… поручений?! — поразился собственному легкомыслию фюрер.
— Хотя следствие по его делу так и не было завершено.
Кальтенбруннер и сам не заметил, как в голосе его появились обвинительные нотки. «Нет, действительно, как можно было освобождать из-под ареста бывшего руководителя военной разведки, чья причастность к заговору была доказана многими свидетельствами?! Уж не побаивается ли фюрер доводить «дело Канариса» до суда?»
— Не завершено, — с необъяснимой меланхоличностью признал Гитлер, пребывая в эти мгновения в каком-то ином измерении.
— В июне вы уволили его в запас, но затем вернули на службу. С начала июля, насколько мне известно, он все еще возглавляет Особый штаб при Верховном главнокомандующем по ведению торговой и экономической войны против наших врагов.
Гитлер взглянул на Кальтенбруннера с таким удивлением, словно впервые слышал об Особом штабе и вообще о каких-либо назначениях, касающихся опального адмирала. Но потом вдруг взгляд его угас: он все вспомнил — и в очередной раз разочаровался собственным решением.
— Как вы думаете, Кальтенбруннер, адмирал действительно мог принимать участие в непосредственной подготовке к покушению на меня?
«Как же ему не хочется верить в это! — понял вдруг шеф СД. — Многое он отдал бы, чтобы кто-нибудь сумел убедить его в невиновности адмирала. При том, что многих других, в том числе и тебя, готов обвинять вопреки неопровержимым доказательствам преданности и всякому здравому смыслу! Почему так?! Несправедливо!»
7
… А потом был весенний Париж. Беззаботный и почти не познавший войны, он вспыхивал цветением склонов Монмартра и манил величественными строениями берегов Сены. Все в этом городе — от вечерних бульваров до сладостных предрассветных женщин в отельных номерах — источало такую романтику жизни, прелести которой где-то там, в средневеково-мрачном, пропитанном суровостью фронтовых слухов и безысходностью военной строгости Берлине, даже трудно было себе вообразить.
Канарис специально прибыл в столицу Франции, чтобы повидаться с Матой Хари, но не потому, что все еще безумно увлекался этой женщиной, а потому, что парижский агент, внедрившийся во французскую разведку под псевдонимом Марат, ошеломил его сразу двумя сообщениями, поступившими с интервалом в одну неделю. Первое содержало информацию о том, что его, Канариса, личного агента Н-21 завербовала французская разведка, рассчитывающая, что он будет работать против Германии. Причем пикантности этой ситуации придавал тот факт, что агент Н-21 охотно согласился, однако затребовал за свои услуги миллион франков.
Узнав об этом, Канарис даже не встревожился. И ничего, что сама Мата Хари пока что хранила по этому поводу молчание. Если французам хочется заполучить агента-двойника, он предоставит им такую возможность; а по поводу преступного молчания — основательно разберется с этой паршивкой. Зато второе известие, подробности которого Канарис уточнял у Марата уже там, в Париже, по-настоящему взволновало и даже обозлило его. Оказалось, что, как только танцовщица заломила за свою вербовку безумную цену, за ней сразу же начали следить… агенты английской разведки МИ-5, занимавшиеся в основном зарубежным дипломатическим корпусом, а также германской и русской агентурой, действовавшей на территории союзников.
