– Ну да, а че?
– Драчиче! – передразнил Саня. – А мне что теперь, на работе вечно обитать? Я же не ты со своим сказочным миром. То у тебя русалки, то дюймовочки…
– А может, мне жизненного пространства не хватает, чтобы развернуться, – пояснил я. – Или, как сказал великий, лично я за аскетизм, за умерщвление плоти для созревания души.
– Истории-то твои по ночам как?
– Нормальсончик, – подбодрил я Саню, похлопав его по мужественному плечу. – А ты откуда про истории знаешь, слушаешь?
Он подошел к холодильнику, пнул его, чтобы закрыть, и грустно добавил:
– Не знаю, кто-то рассказывал.
– Ага, – от нетерпения передразнил его я, – никто не слушает, а кто-то сказал. Странно!
– Странно, – повторил Саня, глядя в свою пустую бутылку. – Как там, кстати, твой АЖБ поживает?
– Да я еще до конца не придумал. Зато стихи хорошие вспомнил:
Ногами в живот куют настоящее,И впору бы волком завыть,Но звезды на небе такие блестящие,Что не о чем и говорить…
– Ты тоску-то не нагоняй, а то денег все равно нет, – откорректировал наше настроение Саня.
И тут я вспомнил про карту. Весело похлопал себя по заднему карману и хитро пропел:
– Санек, прикрывай заведение, надевай штаны и…
– Есть предложение?
* * *
Вечером я уже пробовал направить свою жизнь в нужное русло. С Саней мы развалились в восемь, до эфира оставалось куча времени. Самое главное, что я выяснил в баре, так это то, что карта действительно работала. Сколько там было денег и кому и когда нужно будет возвращать потраченное, я не знал. Но мы порядком раздухарились, заказывая самое дорогое пиво и раков. Причем раков мы выбирали живых, давали им имена и карали либо миловали, деля их из огромного аквариума на грешников и не очень.
– А, Танька, – кричал на пятившегося рака Саня, – не дала мне, варить тебя будем в кипящем масле.
– Алексей Алексеевич, дорогой, – обращался я к одному из членистоногих с большими усищами, – изрядно вы подосрали мне по жизни. А что же вы думали, все без наказания останется? Хрена лысого!!!
– А вот и Анечка, – глумился Саня, вытаскивая из угла маленького рачка. – Думала и тут, на великом суде уйдешь и спрячешься. Я же тебя, суку, из тысяч сук отыщу и узнаю. Что глазенки свои вылупила? Нет, а ты послушай, послушай меня теперь. Думаешь, мне легко между тобой и ею выкручиваться? – при этом в другой руке он яростно тряс другого, более крупного рака. – А теперь вот познакомьтесь, – и он сближал их мордами друг к другу и напутствовал: – Пожалуйте друг друга и травмируйте теперь мозг друг другу, а не мне.
– А, Евгений Геннадьевич, – не унимался я, – а что козел делает среди милых рачков? Варить, срочно и с солью!!!
Девушка, официант, скромно стояла в стороне, наблюдая за нашей придурью. Когда я пнул Саню под столом, мол, хватит уже, человек ждет, она солидно улыбнулась и прокомментировала:
– Ничего-ничего, в прошлый раз здесь бухгалтерский отдел торгового центра, гуляя, своих сотрудников вылавливал, так даже дошло до отрывания лапок и желания лично присутствовать при опускании генерального менеджера в расплавленное масло. Хорошо, что мы котятами не торгуем. Вот бы была жесть!
– А причем тут котята? – не понял юмора Саня.
Я сразу представил себе Саню, заворачивающего маленького милого котенка в шаурму и кричащего на официантку:
– А эту зажарьте с корочкой, я с собой заберу…
На меня аквариум нагнал тоску, и я, отойдя в туалетную кабинку, уселся с ногами на унитаз и тихонечко набрал свою русалочку.
– Алло, – сухо отозвалась она.
– Привет, узнала?
– Ты?
– Валюсь, мне одиноко без тебя. Знаешь, я все это время думал только о тебе. Моя ушла сегодня. Теперь я твой. Ты все плаваешь?
– Говно плавает, – ответила она и прекратила общение.
Я закурил и для приличия снял штаны. Покопался в телефоне и снова набрал номер.
– Алло, – кто-то весело хохотал с той стороны и яростно дышал в трубку.
– Алло, это я, – гордо признался я.
– Да отвали ты, – грозно крикнула она, потом что-то упало и зашуршало. – Извини, это не тебе, – поправила она, – Джек постоянно лезет в ухо, ты же помнишь моего волчка?
– Мне грустно без тебя, знаешь, я все это время думал только о тебе. Моя-то ушла от меня. Насовсем. Как ты там, грустишь, думаешь, скучаешь? Как твой овощной бизнес? Вечная молодость? Как жизненный настрой? Как там лозунг дня: «Давай в пятьдесят, как в двадцать пять!»?
– Да пошел ты, – в том же тоне ответила она. – Я тебе, тебе это говорю!
Трубку я отключил сам.
Остальным моим сказочным девушкам я звонить расхотел. Я пожал Сане руку и неспешно направился в парк. Здесь я нашел одинокую лавочку и прямо улегся на нее. Достал из кармана бутылку коньяка и отхлебнул с удовольствием. Звезды приветливо блестели на безоблачном небосводе.
– А звезды на небе такие блестящие, – громко выкрикнул я, – что не о чем и говорить.
На душе что-то творилось. Значит, есть она еще, душа эта. Я аккуратно порылся в своей телефонной книге и понял, что позвонить мне больше некому. Одни звонили только мне, узнавая, что скидку я сделать больше не могу, извинялись и больше не звонили. Другим пробовал набирать я и узнавал о себе все то, что еще не знал. Она ушла, бывшие забыли, будущих нет. Мимо быстрым шагом проходила молоденькая девушка, зажав под мышкой маленькую скрипочку.
– Девушка, – пьяно заорал я, – дайте мне свой номер телефончика, я вам звонить буду.
Она испуганно обернулась и перешла на бег.
– Жаль, – раздосадованно решил я и, отхлебнув коньяка, с размаху зашвырнул телефон подальше в кусты.
Парк опустел. Мир опустел. Стало так тихо и безмятежно, что захотелось умереть. Вот так, прямо здесь, на этой одинокой лавочке. А ведь, возможно, на ней свершались великие дела. Перочинный нож вырезал нежные женские имена. Влюбленные клялись друг другу в вечности. А возможно, эта лавочка и стоит здесь всю вечность. И бог сначала создал эту лавочку, а потом уже все остальное. А может, он и есть эта самая лавочка. Стоит тут в парке, а люди его ищут. И какую любовь может дать лавочка? Я смотрел в распахнутое небо, и слезы почему-то сами собой покатились по моим щекам. Я умирал. Я прекрасно понимал, что больше меня того, прежнего, больше не будет. Мне стало так одиноко и тоскливо, я скулил, как щенок, и наконец вырвал из себя всю мою правду:
– Полюбите меня кто-нибудь хоть за что-нибудь! – яростно выкрикнул я и зашвырнул следом и початую бутылку коньяка.
Глаза мои закрылись. Я еще раз всхлипнул и, перевернувшись на бок, уснул пьяным сном.
Глава шестая
Герда
Был промозглый ноябрьский вечер. Люди на остановке толпились и теснили друг друга, пытаясь занять наиболее привлекательное место для удачного попадания в приближающийся трамвай. Трамвай шел, содрогаясь и неторопливо шурша, отстукивая что-то понятное только ему, оледенелому и одинокому. Людская масса засуетилась, и меня вынесло на самую обочину. Сзади теснили, трамвай тяжело приближался. Я закричал от испуга. Но все тщетно. Он приближался. Кто-то рьяно толкнул меня к нему в объятия, вероятно, пытаясь выгадать для себя удобную позицию. И нога у меня соскользнула. Я полетел. Трамвай приближался. Последнее, что я увидел, были испуганные глаза проводницы, затем послышался скрежет колес. Мне показалось, что небесный воитель точит свой волшебный меч, проводя им по огромному точильному камню. Такой звук и остался у меня в ушах. Но я сгруппировался и закричал. Я так сильно кричал, я так сильно хотел домой, я так сильно хотел жить.
Потом все кончилось. Я открыл глаза и увидел маму. Она гладила меня по волосам и плакала:
– Это чудо, что ты остался жив, – шептала она, – это чудо.
Я открыл глаза. Голова снова болела. Вдобавок было очень холодно и болело все тело. Она сидела рядом на лавочке и гладила мои взъерошенные волосы. Наконец я понял, что это был только сон, и поднялся. Она держала в руках открытую бутылочку коньяка, такую маленькую, но такую привлекательную, что я просто молча отобрал ее и засадил без промедления.
– Знаешь, – начал я без знакомства, – в детстве я однажды попал под трамвай.
– Я знаю, – тихо ответила она и улыбнулась.
Я почему-то не удивился, тепло разлилось по ногам и рукам.
– Знаешь, мне тогда сказали, что в таких случаях умирают сто процентов, мол, я просто чудом остался жив, представляешь?
– Я знаю, – так же уверенно и улыбчиво ответила она.
– А мне иногда кажется, что я именно тогда и умер. Как-то читал в одном научно-популярном журнале, что человек совсем не замечает мгновение своей смерти. Представляешь, просто идет себе, идет, и – бац! – в какой-то момент он уже умер, а дальше идет уже другой человек. А в это время его уже похоронили, оплакали. Зарыли в деревянном ящичке, и все. А я иду себе дальше, только другой, и все вокруг иллюзия. Вчерашний день остался в прошлой жизни, здравствуй новая. И сколько раз я умирал? Или ты? Разве кто скажет?
