современным языком, она означает, что некоторые из нас переместятся по латеральной оси в лучший мир, а некоторые нет; они будут прикованы к своему месту, и для них, в их альтернативный мир, Царство не придет. Но в то же время придет в наш. Получится, что оно сразу и здесь, и не здесь. Поразительно, правда?
Спросите себя, какое событие возвещает о наступлении или восстановлении Царства? Разумеется, не что иное, как Второе Пришествие, возвращение Самого Царя. Следуя моему рассуждению о существовании нескольких миров, расположенных на латеральной оси, сделаем следующий шаг: «А может, оно уже свершилось именно так, как было предсказано в Новом Завете – при жизни тех, кто застал Иисуса, в век Апостолов?» Знаете, мне очень нравится эта мысль! Какая идея для романа: альтернативная Земля, на которой Парусия состоялась, скажем, где-нибудь около 70 года н. э. Или, например, в средневековую эпоху, скажем, во время Катарских войн… право, отличная мысль для романа об альтернативном мире! Главный герой каким-то образом переносится из нашей вселенной, где Второго Пришествия не произошло (или еще не произошло) – туда, где оно свершилось много сот лет назад.
Но если вы помните мое предположение о том, что альтернативные миры перекрещиваются, и допускаете (как и я), что миров может быть не три, а триста или три тысячи и что некоторые из нас живут в одном, другие в другом, третьи в третьем… и события, происходящие на одной «дорожке», не могут быть восприняты теми, кто обитает на других, – что ж, тогда позвольте сказать то, что хочу, и с этим покончить. Мне кажется, однажды я ощущал мир, в котором Спаситель вернулся. Только очень недолго. Сейчас я не там. Даже не уверен, что я там был. И уж точно никогда больше туда не попаду. Я скорблю об этой потере; каким-то образом я сумел на несколько мгновений сдвинуться по латеральной оси, а потом меня дернуло назад, и все закончилось. Растаяли и гора, и ручей, и звон колоколов. Все ушло для меня, ушло навсегда.
В своих рассказах и романах я часто пишу о мирах поддельных, полуреальных, о безумных личных мирах, иногда населенных одним-единственным человеком – в то время как другие персонажи либо на протяжении всей книги остаются в своих мирах, либо каким-то образом попадают в этот. Эта тема постоянно звучит в течение всех двадцати семи лет моего творчества. Ни разу я не давал теоретического или сознательного объяснения этому своему увлечению многообразными псевдомирами, – но теперь, кажется, понимаю. То, что я ощущал, была множественность частично актуализированных реальностей, соприкасающихся с той, по-видимому, самой актуализированной, которую большинство из нас, consensus gentium[180], называет «нашей».
Вначале я исходил из того, что различия между этими мирами вызваны исключительно субъективной разницей в человеческом мировосприятии, однако скоро задался вопросом, не может ли за этим стоять нечто большее. Что, если в самом деле существует множество реальностей, наложенных друг на друга, словно слои прозрачной пленки? Однако все еще не могу взять в толк, каким образом актуализируется одна реальность из многих, в противовес остальным. Быть может, на самом деле не актуализована ни одна? Или это, опять-таки, зависит от того, что достаточное число людей согласится именно эту реальность считать настоящей? Но более вероятно, что мир-матрица, лежащий в сердцевине бытия, подчиняется Программисту. Он или оно выражает – можно сказать, распечатывает – выбор матрицы и наполняет его реальным содержимым. Сущность или сердцевину реальности – то, что и до какой степени она принимает в себя и делает своим – определяет Программист: этот отбор и перебор – часть творения или построения мира, которое, судя по всему, и является его задачей. Или же, возможно, его задачей является разрешение некоей проблемы или проблем – другими словами, процесс спасения.
Да, несомненно, он должен решать проблемы, репрограммируя переменные вдоль по линейной оси нашей вселенной, порождая, таким образом, ветвящиеся латеральные миры. Чтобы понять, как это происходит, мне кажется, очень полезен образ шахматной доски. Напротив Программиста-Репрограммиста сидит некое противостоящее ему существо, тот, кого Джозеф Кэмпбелл называет «темным игроком». Бог, Программист-Репрограммист, внося свои улучшения, борется не с инертной материей: ему противостоит искусный противник. Допустим, перед нами шахматная доска – пространственно-временная вселенная: темный игрок делает ход – создает в реальности некую ситуацию. Поскольку он темный, исполнение его желаний станет тем, что мы переживаем как зло: остановка роста, власть лжи, смерть и разложение живого, тюрьма нерушимых причин и следствий. Однако Программист-Репрограммист уже нанес ответный удар: все ходы с его стороны уже сделаны. «Распечатка», которую мы воспринимаем как исторические события, проходит через различные стадии диалектического взаимодействия тезиса и антитезиса, в которых сталкиваются силы игроков. Очевидно, в некоторых синтезах побеждает темный игрок – и все же нет, благодаря тому, что наш великий Защитник уже выбрал переменные, изменение которых принесет ему конечную победу. Выиграв очередную партию, он забирает к себе некоторых из нас, принимавших в ней участие. Вот почему люди инстинктивно молят: «Libera me Domine»[181] – эта молитва расшифровывается так: «О Программист, одерживающий одну победу за другой, извлеки меня из сетей этого мира и включи в свой триумф. Передвинь меня по латеральной оси, не бросай здесь!» Быть брошенным здесь здесь – значит остаться под властью злокозненной силы, стать ее добычей. Но эта злая сила, как бы ни ярилась, уже проиграла – проиграла в самый момент своего торжества; этот «темный игрок» слеп, и Программист-Репрограммист всегда опережает его на много шагов.
Великий средневековый арабский философ Авиценна писал, что, по-видимому, Бог видит время не так, как мы, т. е. для него нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Если предположить, что Авиценна прав, давайте вообразим ситуацию, в которой Бог из той точки, где он существует (где бы это ни было), решает вмешаться в наш пространственно-временной мир, т. е. ворваться из своей безвременной реальности в человеческую историю. Но если перед ним открыта вся реальность, он легко может войти в любую ее точку – не только в наше настоящее или будущее, но и в то, что для нас уже стало прошлым. В точности как шахматист, взирающий на доску, может передвинуть любую фигуру, как пожелает. Следуя рассуждению Авиценны, мы можем сказать, что Бог, желая, например, совершить Второе Пришествие, не нуждается в том, чтобы ограничивать это событие временны́ми рамками нашего настоящего и будущего: он может ворваться в прошлое – иными словами, изменить нашу прошедшую историю и сделать так, чтобы это уже произошло. То же
