во время гастролей, умолчу. Есть эпизоды, о которых лучше не вспоминать. Лежа в чане с водой и шевеля для живости ластами, я с минуты на минуту ждал разоблачения. Но, к счастью, накануне отъезда сразу два наших циркача, икариец и жонглер, попросили в Штатах политического убежища. Шум, пресс-конференции… Америкосы обрадовались, загордились и потеряли бдительность – не осмотрели каждого тюленя в присутствии ветеринара.
Вернувшись в Отечество, я немедленно набил морду Аркашке Гайдамацкому, помирился с Искрой, отоспался, получил партвыговор за рукоприкладство и орден за досье, которого больше никто не видел. Оно и понятно: план освоения космоса сверстан, утвержден съездом партии, деньги выделены, вакансии заполнены. Ну кто будет объяснять, что это нас так американцы разводят? Партбилет, как и печень, у каждого один. А твоему отцу, Юленька, было в ту пору всего-то ничего, и он долго потом еще сторонился меня, отказывался звать папой и спрашивал, когда же придет дядя Аркаша – играть с мамой в лошадку…»
Сказав эти горькие слова, генерал надолго замолчал, а в его глазах заблестели слезы.
– Может, не надо? – усомнился Кокотов.
– Надо! Мы с вами реалисты. А жены изменяют всем. Даже нелегалам. У меня тоже был роман с женой резидента. Но об этом ни слова. И не заговаривайте мне зубы! Отвечайте, где мы спрячем Кирилла?
– Может, в каком-нибудь бункере?
– В каком бункере? Даже Саддам Хусейн в норе отсидеться не смог! Думайте! Влюбленных надо спасать. Вообразите, они сидят, обнявшись, бедные затравленные голубки, а старый разведчик смотрит на них с тем нежным пожилым сообщничеством, с каким дворовый пенсионер глядит вослед увитому розовыми лентами, истошно сигналящему свадебному лимузину. В этом взгляде нет уже ревности к чужой молодости, зависти к свежей чувственности потомков или тоски по былому упоительному рабству похоти. Но зато есть в этом взгляде мудрая радость за тех юных безумцев, кому уходящее поколение завещало сладкую телесную суету, довольствуясь воспоминаниями, покоем и головокружительной загадкой смерти. Кокотов, почему вы за мной не записываете? – удивился Жарынин.
– Я запоминаю… Отдайте телефон!
– Скажите, куда мы спрячем Кирилла, тогда отдам!
– Пока не знаю. Надо покумекать… – растерялся Андрей Львович, испытав к слову «покумекать» физическое отвращение.
– Кумекайте! За что я вам плачу?
В кармане жарынинской куртки булькнула пленная «Моторола», сообщая о новой доставленной эсэмэске.
– Дайте! – взмолился автор «Жадной нежности».
– Возьмите, мой рыцарь! – Режиссер величественно подал ему трубку. Однако стоило писодею протянуть руку, садист быстро убрал мобильник в карман. – Ну и куда же мы спрячем Кирилла?
– В карман! – зло ответил Кокотов.
– Что-о?
– Ничего. Уменьшим и спрячем в карман или… в косметичку… – сварливо повторил Андрей Львович, вспомнив навязчивую идею Обояровой всюду носить своего героя в сумочке.
– Как это уме-е-еньшим? – угрожающе поинтересовался игровод.
– Очень просто… В какой-нибудь лаборатории ГРУ изобрели такие таблетки, лилипутин… Форте…
– Зачем ГРУ понадобился лилипутин форте?
– Ну как же… Двойники, лазы под Шпрее… А маленького сунул за пазуху и повез куда надо…
– Кто им дал лилипутин форте?
– Дедушка… Генерал…
– Откуда лилипутин форте у генерала? – продолжал допрос режиссер. – Отвечать!
– Он в девяносто первом… когда все развалилось… взял таблетки себе… на память… из сейфа… опытная партия… – испуганно фантазировал писодей.
– Что вы сказали?! Повторите! – взревел Жарынин.
– Опытная партия… – пролепетал Кокотов, покорно ожидая оплеухи.
Но глаза игровода пылали гордым восторгом отца, которому после бесчисленных золотушных дочек родили наконец сына-богатыря.
– Вы гений! Запомните и передайте тем, кто вас мне послал! Да! Конечно! Разумеется! Офкоссимо!!! Лилипутин форте был изобретен, чтобы без помех засылать наших нелегалов. Элементарно: уменьшил разведчика, посадил в коробочку, перелетел в страну НАТО и выпустил в стан потенциального противника, как таракана в комнату коммунального врага. Пусть размножается – плетет агентурную сеть. Провал теперь тоже не опасен. Не нужно зашивать агента-неудачника в шкуру мертвого тюленя, не нужно обменивать на чужого шпиона, не нужно растворять предателя в ванне с кислотой. Уменьшил, посадил в коробочку – и домой: к награде или к ответу. Все остальное – вопрос техники и воображения. Кокотов, я хочу за вас выпить! Немедленно!
Жарынин просто светился творческим счастьем, он распахнул холодильник, достал початую бутылку перцовки, разлил по рюмкам, затем извлек из трости клинок, попробовал лезвие пальцем, цокнул языком и легко настрогал на блюдце твердой, как воловий рог, сырокопченой колбасы:
– За вас, мой ручной гений!
Глава 104
Марципановая Стеша
Не успели соавторы перевести дух после первой и задуматься о второй, как в дверь без стука ворвались взволнованные бухгалтерши. Валентина Никифоровна, впрочем, увидев Кокотова, сразу осунулась, зато Регина Федоровна радостно доложила, по-военному приложив руку к прическе:
– Есть! Коля только что привез.
Она поставила на журнальный столик высокую белую коробку, перевязанную голубой лентой, – в таких обычно пакуют шоколадных зайцев и прочую хрупкую сладость.
– Покажи, покажи скорее! Что там?! – попросили женщины хором.
– Нет, не могу, это секрет! – пророкотал игровод, таинственно играя бровями.
– От нас – секрет?
– Ну ладно, девочки, только вам и Кокотову. Он заслужил!
Жарынин движением фокусника развязал ленточку, загадочно замер и многозначительным взглядом обвел заинтригованных зрителей. Потом, как официант, прикативший на тележке скрытую под серебряным колпаком съестную невидаль, какую-нибудь креветку, фаршированную печенью саранчи, он воскликнул «оп-ля!» и сорвал долой картонную крышку. Под ней обнаружилась ярко раскрашенная фигурка светлокосой свинарки, прижимающей к груди розового поросенка. В комнате запахло сладким миндалем.
– Ой, что это?! – взвизгнула Регина.
– Марципан! Сделано по моему специальному заказу. Хранится вечно.
– Господи, как живая! – удивилась Валентина Никифоровна.
– Кто – живая? – не понял автор «Русалок в бикини».
– Это же Стеша!
– Какая Стеша? – Он вгляделся в кондитерскую статуэтку.
– Колоскова.
– Ну конечно – Колоскова! – сообразил писодей. – «Норма жизни»!
– Да! «Норма жизни». Киноклассика. Режиссер Колтунович, оператор Ветров, сценарист Тачанкин. Песни на стихи Хаита, – подтвердил Жарынин. – Великое кино!
…Начиналась эта славная лента знаменитой сценой общего собрания в отстающем колхозе «Красный рассвет», таком бедном и бестолковом, что даже алый флаг на сельсовете был у них весь в прорехах. Разрешение на этот политически рискованный образ Колтунович, леденея от смелости, запросил у начальства и получил одобрение с самого верха. Сталин начертал синим карандашом на полях сценария: «Попытайтесь!» Попытались – и никого не арестовали…
На собрании селяне гадали, как им жить дальше: бедствовать или обновляться. Некоторых такое отсталое существование вполне устраивало, ведь «Красный рассвет» прочно держал первое место в районе по производству самогона. Эту пораженческую точку зрения – мол, наши отцы-деды так жили, и мы проживем, – озвучивал вечно пьяненький гармонист Федот Запечкин. Его знаменитые частушки, сочиненные Натаном Хаитом, подхватила тогда
