class="cite">
О августейшая! Когда же завтра Вас ожидать? Ваш подданный К.
Ответ пришел не сразу. Томясь, писодей воображал, как полуобнаженная Наталья Павловна сидит в зеленой воде аптекарского водоема и держит на руках, словно персидского кота, вуалехвоста размером с хорошего карпа. Одновременно он обдумывал новый сюжет для «Лабиринтов страсти». Это будет роман в эсэмэсках. А что? Два одиноких городских существа, Он и Она крутятся в вихре бесплодного трудолюбия в каком-нибудь банке или фьючерсной конторе, работают допоздна, питаются на ходу гамбургерами. И вдруг знакомятся. Где? Не важно. Допустим, на корпоративных соревнованиях по пейнтболу. Оба несвободны. Имеются дети. Начинают встречаться тайком. Раз в неделю, вырвавшись из деловитой круговерти, они сбегаются на свидание, ужинают в суши-баре, озираясь, прошмыгивают в отель «Потехе – час» и страстно взаимничают. Потом расслабленно курят, ябедничая друг другу на брачную тягомотину, тупое озорство детей, козни начальства, торопливо одеваются и возвращаются каждый в свою судьбу, в свою семью, в свою бессмыслицу. Между встречами они общаются с помощью эсэмэсок. Там все: и страстные признания, и озорные намеки на плотские открытия, сделанные накануне, и жалобы на прикольщицу жизнь, и острые наблюдения над скучными буднями… И конечно, жаркие планы скорого свидания! Но вдруг кто-то из них погибает. Лучше – Она. Как погибает? А как может погибнуть житель большого города? Врач поставил неверный диагноз, сбил на «зебре» депутат со спецсигналом, отравили в Турции паленым виски, или вдруг остановилось сердце. Внезапно, без всякой причины. В морге вскрыли и развели руками, мол, совершенно здоровый организм, можно в космос запускать – а сердце остановилось. Бывает. В последнее время все чаще. Он, плача, наблюдает издали за похоронами и видит, как скорбный вдовец кладет покойной в гроб ее мобильник. Зачем? А затем, что все мы так и остались язычниками. Повинуясь странному влечению, безутешный любовник начинает отправлять усопшей подруге эсэмэски: мол, тоскую, не могу без тебя, жизнь потеряла смысл, перебираю, как драгоценные камни, каждую нашу встречу… И вот однажды ночью приходит ответ: «Люблю. Скучаю. Жду». На следующий день, обгоняя пенсионера на «копейке», Он выскакивает на встречку и лоб в лоб сталкивается с бронированным джипом…
О мой долгожданный! Я приеду неожиданно, чтобы испытать Вашу верность! Готовьтесь! Скоро Ваша Н. О.
Дальше переписка стала напоминать съезд 30-х годов, когда, встав и захлопав в едином порыве, делегаты потом долго не могли остановиться, боясь, что их заподозрят в неуважении к президиуму во главе с вождем:
«О неожиданная! Вы же знаете, я всегда готов! Неукротимо Ваш К.»
«Всегда-всегда? Н. О.»
«Всегда, всегда, всегда. К.»
«Неукротимо? Н. О.»
«Неукротимо-неукротимо! К.»
Этот обмен ненужными колкостями мог продолжаться бесконечно, но Обоярова, чувствуя нелепость происходящего, решилась остановиться:
О готовный мой! Знаю и жду! Но, кажется, звонит телефон. Наверное, это мой адвокат. До завтра, до завтра, до завтра! Ваша нетерпеливая Н.О.
Кокотов ощутил облегчение, осложненное счастливым томлением, но тут его как ударило: если к утру он ничего не сочинит, Жарынин не отпустит на волю! Запрет на ключ, прикует к батарее, отберет одежду, а то и хуже – изобьет до потери мужественности. С него станется! Писодей встал, вскипятил воду, заварил «Зеленую обезьяну», хлебнул, обжигаясь, и раскрыл ноутбук. Несколько минут он настраивался, изгоняя из головы все лишнее, особенно – обрывки эсэмэсок, крутившиеся в сознании, как привязчивый мотивчик. Наконец Андрей Львович сосредоточился и защелкал по клавишам:
Юлия Николаевна любила читать, сидя на лавочке в «Аптекарском огороде»…
Автор «Кандалов страсти» остановился: вместо мыслей в голове была сладкая вата. Он для вдохновения положил перед собой початый коробок камасутрина и долго всматривался в приписанное от руки слово «форте». Подействовало!
…Художник Кирилл тоже любил гулять по «Аптекарскому огороду» в поисках типажей для пастельного цикла «Московские лица». В тот памятный день…
Замурлыкала Сольвейг. Надеясь услышать Наталью Павловну, писодей схватил трубку, но это оказалась всего-навсего Валюшкина.
– Что? Делаешь?
– Пишу… – сознался Кокотов.
– Извини!
– Ничего! Рад тебя слышать!
– Может. Нам. Уехать. Куда-нибудь?
– Зачем?
– Не понимаешь?
– Понимаю, – грустно ответил он, ощущая в теле мемориальное удовлетворение. – Я бы с радостью. Но Жарынин увозит меня из Москвы!
– Зачем?
– Говорит, здесь нам не дадут работать.
– Куда?
– Э-э… В Сазополь…
– Когда. Вернетесь? – с тоской спросила Нинка.
– Через месяц.
– Передай. Жарынину. У него. Отличный. Нос.
Слушая короткие гудки, Кокотов думал о том, что она, конечно, разгадала его нехитрый маневр и обиделась. Он испытал смешанное чувство: грусть утраты и радость освобождения. Более того, где-то в глубине души, словно солнечная изнанка тучи, засветилась нежная благодарность к Нинке… Только не раскисать! Писодей защелкал по клавишам, едва поспевая за вынужденным вдохновением. Помня заветы соавтора, он был скуп и краток. Впрочем, иногда увлекался, и тогда текст завивался, будто тонкая стружка, вылетающая из рубанка. Записав все то, что они успели придумать, Андрей Львович понесся дальше. Временами казалось, что в темя ему, как в бензобак, вставили «пистолет» и по шлангу из неведомого резервуара прямо в мозг бегут мысли, образы, слова… Иногда, конечно, случались затыки…
…Поздним утром Степан Митрофанович заглянул с удочкой в комнату, где спали, разметавшись, влюбленные…
Кокотов поморщился: выходило, что в комнату заглянул не только старый разведчик, но и ожившая странным образом удочка.
…Поздним утром Степан Митрофанович заглянул в комнату с удочкой, где спали, разметавшись, влюбленные.
Писодей нахмурился: получалось, что заслуженный нелегал вошел в комнату, где не только спали влюбленные, но хранилась еще и удочка.
…Поздним утром Степан Митрофанович, сжимая в руках удочку, заглянул в комнату, где спали, разметавшись, влюбленные.
Несчастный автор вздохнул: удочка все-таки не древко полкового знамени и в руках ее не сжимают!
…Поздним утром Степан Митрофанович, взяв удочку, заглянул в комнату, где спали, разметавшись, влюбленные.
Литературный раб застонал: из текста следовало, что генерал собрался идти на рыбалку, в то время как он – по замыслу – с нее как раз вернулся. Работа встала. Чтобы развеяться, Андрей Львович отправился на ужин. В столовой он застал Болтянского и Жукова-Хаита. Они пили клюквенный кисель и обсуждали перспективы глобального кризиса. Федор Абрамович предсказывал закат евро, а Ян Казимирович утверждал, что доллар давно превратился в резаную зеленую бумагу, которую мировой валютой считают только из страха перед Пятым флотом США.
Появилась Татьяна с тележкой:
– Что, ходок, опаздываешь?
– Приболел…
– Ешь –
