на пол. Уронила затылок на доски. С этого положения рассмотреть его можно было получше.
Из-под шапки советского школьника щерилась бородатая рожа - сказывалось отсутствие в аду барбершопов. От его шерстяного свитера крупной вязки пахло ёлкой и оружейным маслом. Военные штаны не первой свежести, грубые бертцы - всё, как Лера любит... Всё, как видела в далеких снах.
- Ну, чего разволновалась? - спокойно спросил лесник папиным голосом и сверкнул своим швейцарским жемчугом из-за густой щетины.
Лера выставила вперёд ладошку, когда поняла, что он намеревается к ней присоединиться.
- Нет… постой! Я не уверена, что ты не плод моего воображения.
- Знала б ты, девочка, как я тебя понимаю. Мне тоже весь последний месяц казалось, что я тебя придумал.
Сердце опять взлетело, ударилось в грудную клетку, отрикошетило в назальные сосуды. Ещё одна подобная фраза и она умрет от потери крови.
- Но ты собаку видишь? - спросил Граф.
Лера чуть приподняла голову и убедилась, что да, она видит эту неприятную морду, которая, судя по сытому выражению, только что слопала, как минимум, лошадь.- Да... - Неуверенно кивнула.
- Вот! А раз мы оба его видим, значит, мы существуем. По крайней мере друг для друга. Уверяю, Чубайс - настоящий, не привидение, он из плоти и крови. Стало быть, мы тоже. Хочешь докажу?
Он поднял ее с пола бережно, как раненую лань. Вокруг все завертелось, закрутилось. Проем двери. Стены. Потолок. Балки. Запахло деревом и мужчиной. Который донёс Леру до чего-то горизонтального и аккуратно опустил, как перышко, на мягкое.
Не разрыдаться бы. Драма достойна двух премий «Хатико», ну, и одной экранизации, как минимум.
Глеб исчез и вернулся в спальню через минуту с чем-то холодным, завернутым в полотенце. Оказание медицинской помощи осуществлялось в тишине, нарушаемой только графьим сосредоточенным сопением и цоканьем собачьих лап по деревянному полу. Чубайс недовольно фыркал, принюхиваясь к запаху двуного, неожиданно занявшего всё внимание хозяина.
Кровь перестала идти носом. Сердце немного угомонилось. Лера попробовала считать Миссисипи. Но Граф перебил на третьей, убрал лед с переносицы, приподнял, усадил, взбив за спиной у Леры подушки. Сам встал с кровати и принялся по-хозяйски шариться у неё в рюкзаке. Лера не успела даже рот открыть, чтобы выразить протест самоуправству. Сиятельство уверенно извлёк какой-то свёрток и несколько пачек сигарет. Чему-то обнаруженному довольно ухмыльнулся.
- О, бутерброды! - Граф вонзился зубами в хлеб с сыром и колбасой и активно зашевелил мохнатой челюстью. Настроение у него было отличное. Аппетит - тоже.
- Это что же, Аполлоныч всё знал? Он с тобой на связи, что ли? - осмелилась спросить Лера.
- На очень секретной, если что, - Граф подмигнул весело и куснул крупно бутер. - Будешь?
Лера сглотнула.
- Нет, спасибо. Как-то аппетита нет.
- А у меня просто зверский…
Лера смотрела, как он невозмутимо ест и начинала что-то подозревать, но сил не было, чтобы развить логическую цепочку дальше. Одно было понятно - Аполлоныч с удовольствием над ней поглумился. Браво!
- Я тебе оставил, - сказал он, дожевав, и сорвал мембрану с пачки сигарет, извлечённых из ее рюкзака, закурил. С наслаждением выдул дым в потолок.
- Я не помню, чтобы мне заказывали доставку сигарет беглому олигарху, - Лера вытерла нос предоставленными салфетками и решилась, наконец, на прямой взгляд.
Заматерел. Как будто, вырос. Словно, не месяц прошёл, а год. В глазах появилась какая-то спокойная уверенность. В том, как он курил, жадно затягиваясь и выдыхая, желания жить было больше, чем в любом самом упоротом зожнике.
Но он, вдруг, замер. Помрачнел. Завис над тлеющей сигаретой. Несколько раз сжал челюсти.
- Ты так долго шла… - наконец, вымучил Граф и уставился на Леру тем самым своим острым прищуром, которым можно было вырезать по сердцу, ажурно, как ножичком.
- Три главы, примерно. Это около двадцати страниц. Час и одиннадцать минут. Глеб. - Пульс снова зачастил, сбился, стало трудно дышать. Все слова, что она репетировала на всякий случай, в надежде встретить его здесь живым, разложились на атомы.
- Это очень долго. Я хотел ещё на дороге тебя догнать. Да потом подумал, что ты можешь испугаться и рвануть обратно, а в сумке твоей важные документы. Довели тебя с Чубайсом до крыльца. Хорошо, что ты уже у двери раскисла, а то пришлось бы тебя опять на себе тащить.
Лера встрепенулась. Посмотрела на часы. Ещё раз убедилась, что кровь больше не идёт, поднялась.
- Ты чего подскочила? Куда?
- Спасибо, Граф, - Лера разлепила сухие губы, - за гостеприимство, за коагуляцию, мне пора. Я пришла убедиться, что я не сумасшедшая, хотя у меня до сих пор есть большие сомнения. И хотела бы забрать свою тетрадь, будьте так любезны, вернуть, - проговорила кое-как, обращаясь, скорее к растянутому свитеру в дырках, чем к его содержимому. - У меня всего пятьдесят минут, чтобы дойти до поляны.
Снова стало невозможно смотреть в его глубокую серую туманность - можно сгинуть. В таких омутах и пропадают невинности почем зря.
Граф сделал два шага на неё, давая понять, что Лерина тирада на него впечатления не произвела.
- Уходил из квартиры на Сахарова, как на казнь, - он подошёл так близко, что нос Новодворской упёрся Графу в то место, где у людей бывает сердце. Сжал ручищами до хруста. Заговорил в макушку. - Тяжело было, пиздец, до кровавых пузырей перед глазами. А ты спала так спокойно, такая красивая, теплая, нежная. Сначала я решил, что не имею права держать тебя. Что должен вернуть тебя туда, где тебе место. В Москву. Птице нужно небо. В последний момент, как в тумане, прицепил на связку ключ. Я даже не знаю, от чего он и откуда взялся. У меня просто была какая-то тупая надежда, что ты все поймёшь так, как мне надо. Ну, а не поймёшь - значит не судьба. И если рискнёшь приехать, значит… я тебя уже не отпущу.
Глаза жгло так, что ресницы тлели. А он продолжал, добавляя слов в топку:
- Я так устал от этих игр. А здесь в этом вакууме, понял, как мне не хватает тебя. Я не знал, что мне делать, честно. Ждать, не ждать? С каждым днём время уходило. А ты всё не шла.
