Иногда думал: ну и хорошо, так будет лучше, она всё равно… дурная на всю голову, неприручаемая. Нормальные бабы шмотками, там, интересуются, цацками. А эта - книгами…
Он сильнее впечатал в себя, выжал все-таки слёзы из неё себе в свитер, пахнущий костром и стабильностью. Пальцы настойчивее забродили по плечам, шее и затылку. Вычерчивали мягкие круги, успокаивали и волновали одновременно, как морской прибой на закате. Хотелось ответить тем же. Обнять, запустить руки под доспехи, почувствовать его жар, согреть ладони, но Лера не могла пошевелиться. Только запах вдыхала и убеждала себя, что мертвецы пахнут иначе, а у приведений вообще запаха нет.
- Не женщина, а вулкан, - ворчал Граф ей в волосы и пыхтел. - изверглась в мою жизнь, лавой своей в душу мне скатилась и бурлишь. Хоть бы на этот месяц меня в покое оставила. Но нет. Все мысли о тебе. Почему я прощал тебе все выходки? Сидел. Думал. Потом понял: люблю эту сучку, вот и весь секрет. Поэтому и отпускать не хотел. Без тебя гораздо хуже, чем с тобой, Новодворская. И теперь я уверен, что это взаимно. Я все, что угодно готов сделать, чтобы ты осталась со мной...
Он замолчал. Тишина вибрировала. Понятно было, что он ждёт от неё ответа на неозвученный вопрос или на вырвавшееся признание. А что она могла сказать? Никаких конкретных предложений пока не поступало…
Остаться? Где? Здесь? Похоронить себя заживо в снегах и елях? Ну, хорошо, снег - не проблема и не навсегда. Весной и летом в горах красиво, свежий воздух, опять же, грибы, ягоды. Будем считать, что это такая ирония судьбы - недаром же ее называли Йети. Без социума прожить, наверное, тоже можно. Вот без интернета - куда сложнее. И без объектов общепита в пешей доступности. В остальном, приспособиться можно.
Но это просто сюр какой-то! Новодворская всерьёз обдумывает перспективу добровольного отшельничества? Жесть! Неужели, железная Лера влюбилась? Видимо, да. Потому что уйти будет гораздо сложнее, чем решиться прожить всю жизнь на натуральном хозяйстве… Ну, всю - не всю, а пока быт и скука не проглотят чувства.
Она уже даже видела плюсы. Вдруг война или вирус какой, зомбоапокалипсис… А здесь спокойно, никто об избушке не знает. Никто их не найдёт.
Такое было ощущение, что все Лерины ангелы-хранители вознамерились сделать как лучше, но не догадались договориться меж собой. Как лебедь, рак и щука, тянули, тянули ее судьбу каждый в свою сторону, в итоге, Новодворская оказалась в руках у мужчины, который всё сделал по-своему.
Он живой. Все нормально. Она - не чёрная вдова, никаких поводов для угрызений совести! Можно идти обратно, жить своей жизнью дальше. Но руки не отпускали. Держали крепко. Намертво. Навсегда. И Лере не хотелось… просыпаться. Она боялась пошевелиться и спугнуть этот сон - очередного болезненного пробуждения в ледяной пустоте она не переживёт.
Все это вихрем кружилось в голове, пока он раздевал ее. Лера открыла глаза. Граф улыбался, как улыбаются солнцу после долгой душевной болезни. Как улыбаются письму после ста лет одиночества без права переписки. Стало жарко и холодно одновременно. Затрясло. Ноги подогнулись, как у пьяной. Она рухнула спиной на постель. Штаны, ботинки, термобелье и не термо… все уже было на полу. Как кошка, вцепилась в графий свитер до треска, потянула на себя, к своим распахнутым бёдрам. Губами к губам. Застонала, едва сдерживаясь, чтобы не закричать о том, как хотела его поцелуев. Грубых и ласковых, влажных и жгучих. Как хотела укусов в мочку, огненной дороги от уха до груди. Острого на сосках. Как ждала объятий до остановки сердца и его голого, до удушья тяжёлого на себе.
- Глеб убери собаку, пожалуйста! - выдохнула Лера ему в губы и рефлекторно подняла бёдра, почувствовав горячую плоть у входа.
- Пусть смотрит! Я целый месяц был свидетелем его интимных отношений с валенком и терпел.
Граф не вошел. Не проник. Он ворвался. Замер, упав ей на грудь. Вырычал литературное слово собачей терминологии, которое должно было объяснить Чубайсу, кем Лера является для хозяина. И Лера задохнулась. Потому, что Граф сразу дал понять, что она - не валенок. Очень глубоко. Очень резко. До конца дал понять. Несколько раз, чтобы дошло. На всю катушку. Заключив в правой руке ее шею, выдувая ей в рот свою слюну под напором шипящих и свистящих звуков. Потом так же резко остановился, когда ей до взрыва оставалась одна стотысячная момента. Хотелось кричать от досады и царапаться. Она собиралась кончить. До грома в костях. До молний в мягких тканях. Обломал. Пусть хоть одно движение сделает! Садист...
Но он вышел.
- Ты останешься со мной?
«Что?! Он это сейчас хочет обсуждать?»
Когда у неё всё течёт и пульсирует? Разве она, вообще, способна сейчас думать.
- Вернись в меня… - чтобы Новодворская такое сказала?
- Нет.
«Нет?!»
- Сначала скажи. Ты останешься?
Он коснулся огня. Ласково, едва-едва. Но этого достаточно было. Лера не выдержала и пустила руку вниз.
Не успела, Глеб перехватил за запястье.
- Нет, Лера, без самодеятельности. Ты кончишь, после того, как скажешь мне. Да.
- Это не честно, Глеб. Это шантаж.
- Да. Да, Лера… да… да…
Мучительно медленно вошел. И смотрел при этом все время в глаза. Ждал. Знал прекрасно, что на такой скорости и с такой безжалостной нежностью ей не добраться до финиша. Да он и сам уже, кажется, был на грани терпения. Все волоски встали дыбом над мелкими каплями пота. Кожа под ними расцвела симптомами гипертонии. Мышцы налились. Вены на лбу вздулись... Как бы чего не случилось. Как-никак - возраст, не шишнадцать лет.
Лера охнула, потому что Граф одним резким толчком напомнил, что ждёт ответа.
«Ещё так, пожалуйста!»
Она стиснула зубы, заметалась, ногтями вонзаясь в его плечи, зубами в его губу.
- Пожалуйста! - прошептала Лера.
- Скажи, - шёпотом потребовал Глеб.
- Да… - одними губами.
- Не слышу! - в ухо.
- Да! - крикнула, услышала в ответ одобрительный лай собаки.
- Чубайс свидетель.
Вцепился в губы, руками в бёдра. Разорвал поцелуй. Вжался лбом в Лерин лоб. И протаранил почти до боли. Медленно прокатился до конца назад. Снова пропорол. Размазал собой их влагу. Вжался. Зарычал.
