Она мягко поправила:
– И света.
Они почти шептали, словно Вирко не находился за стеклянной стенкой и не слышал каждое их слово.
– Вы в своих легендах добрее к себе, чем мы. Мы слепили себя из горечи. А вы – по образу и подобию богов, с благородной целью: нести мирам свет.
– Угу. Принесли.
Она чуть улыбнулась и печально хмыкнула:
– Да уж. Не поспоришь.
Он напомнил:
– Легенды также утверждают, что мы останемся врагами до конца времен.
Акива поведал ей эту историю, когда они лежали, сплетясь обнаженными телами, в тот самый первый раз, – и конец света казался таким же мифом, как рыдающие луны.
Сейчас та легенда воспринималась иначе. Надежды не осталось. С какого момента терять стало нечего?
– Вот почему мы создали собственный миф, – сказала Кэроу.
Он помнил.
– Мы обретем рай и будем счастливы. Ты по-прежнему в это веришь?
Лираз назвала его «зацикленным на личном». Она права. Разве он не создавал в воображении такую картину: купальня, и они вместе с Кэроу. Вдвоем. Она спиной опирается на его грудь, а он уткнулся подбородком в ее макушку. И только темная матовая вода кругом.
Он тогда думал, что скоро это станет возможным.
Улетая сегодня утром из пещер, наблюдая, как отправляются в битву две смешавшиеся армии, он дал волю мечтам. Место, которое будет принадлежать только им. Дом. Акива никогда не имел дома. Даже близко ничего похожего. Казармы, походные палатки, а до этого – короткое детство в гареме. Он попытался представить: как это, дом? Коврик; стол, за которым они с Кэроу вместе едят, стулья. Только они двое, и мерцают свечи, и он может потянуться через стол и взять ее за руку, просто так; и они могут разговаривать и узнавать друг друга, слой за слоем. И еще там будет дверь, которой можно отгородиться от всего мира, и уголок, чтобы хранить их собственные вещи. Акиве не хватало фантазии придумать, что это будут за вещи. Он никогда не владел ничем, кроме мечей. Чтобы представить в красках картину домашней жизни, ему потребовалось побывать в пещерах Кирин, рассматривая то, что осталось от быта и уклада племени, которое уничтожили воины его народа.
Тарелки. Чайник. Набитая трубка. Гребешок.
И… кровать. Застланная одеялом, одним на двоих. Простая картинка собрала все его надежды и всю уязвимость, заставила представлять и верить, что после войны он тоже сумеет стать… кем-то. Сегодня утром, в полете, ему показалось, что это почти в пределах досягаемости.
Где именно будет находиться его дом, что ожидает за дверью? Тогда он не задумывался об этом, а сейчас увидел, что лежит за пределами уютного маленького рая его грез.
Трупы.
Кэроу произнесла с запинкой:
– Не рай.
Залившись краской, она быстро прикрыла глаза. Акива посмотрел сверху вниз: ее ресницы вздрагивали, темные на фоне синих кругов вокруг глаз. А потом их взгляды встретились – и он погрузился в черное бездонное сияние, в омут, полный тревоги, боли, так похожей на его собственную. И силы.
Она произнесла:
– Я знаю, что никакого рая мы не обретем. Но для счастья нужно место – чтобы ему было куда прийти, правда? Эрец ведь заслужил, и поэтому…
Она смутилась. Между ними все еще оставалось пустое пространство.
– Я думаю, там мы и обретем свое, а вовсе не в каком-то там раю.
Она неуверенно подняла на него взгляд. Смотрела и смотрела, изливая всю себя через эти невозможные глаза. Для него. Это все для него.
– Ты согласен?
– Счастье.
Он так осторожно, почти недоверчиво, произнес это слово, словно счастье было таким же мифом, как все их боги и чудовища.
– Не отказывайся, – прошептала Кэроу. – Это не стыдно: радоваться, что выжил.
Пауза. Он мучительно собирал слова.
– Мне все время дается второй шанс. Почему именно мне?
Она ответила не сразу: знала, какой груз вины давит ему на плечи. Огромность принесенной Лираз жертвы потрясла Кэроу до основания. Глубоко, долго вздохнув, она шепнула, надеясь, что своими словами не причинит ему боли:
– Лираз сама так решила. Это ее подарок.
Не только Акиве, но и самой Кэроу.
А если прав был Бримстоун и они двое стали воплощенной надеждой, то этот дар был принесен и всему Эрецу тоже.
Акива кивнул:
– Возможно. Помнишь, ты утвержала, что мертвым не нужно возмездие. Может быть, порой это верно, но когда ты выжил один…
– Мы не знаем, что с ними…
Акива не дал ей закончить.
– Такое ощущение, что я украл жизнь.
– Получил в дар.
– Тогда единственное, чего просит сердце, – мстить.
– Я знаю, поверь. Но сейчас я вместе с тобой прячусь в душевой кабинке, а не пытаюсь тебя прикончить. Так что сердце тоже может пересмотреть точку зрения.
Тень улыбки. Уже что-то. Кэроу улыбнулась в ответ, улыбнулась по-настоящему, вспоминая каждую его чудесную улыбку, каждую потерянную сияющую улыбку, – и твердо сказала себе: все еще вернется. Люди ломаются. И иногда их не удается починить. Однако здесь не тот случай. Не тот.
Она сказала серьезно и горячо, будто стараясь убедить:
– Это еще не конец надежды. Мы не знаем насчет остальных. А даже если бы знали наверняка, даже если бы случилось худшее… мы все еще живы, Акива. И я не отступлюсь.
Возможно, сработало именно это.
Так было всегда – еще с самой первой встречи, в пыли и дыму поля при Булфинче. Ее – Мадригал – изумляло, как смотрит на нее Акива. Широко распахнутые глаза, кажется, вбирали ее всю. Он не мигал, почти не дышал. Что-то из того, прежнего изумления вернулось к нему теперь, и стальная воля и непримиримость гнева отступили. Напряжение, сковывавшее Акиву раньше, теперь ушло с его лица, и на нем проступило огромное облегчение, несоразмерное с малостью слов, его вызвавших. А возможно – совершенно соразмерное. Сказать вовремя правильные слова – это немало. Если бы было так же легко избавиться от ненависти. Разгладить сведенное судорогой ненависти лицо – и все.
Он сказал:
– Ты права. Прости.
– Не извиняйся. Я хочу, чтобы ты… жил.
Жил. Стук сердца, биение крови. Чтобы жил, да, но не только это. Она хотела, чтобы глазам тоже вернулась жизнь. Чтобы снова вернулось «мы и есть начало» и руки, прижатые к сердцам друг друга.
– Буду.
Теперь в его голосе была жизнь. И обещание.
Это тело было выше, поэтому линия взгляда изменилась, но память сразу пробудила картину: реквиемная роща – самое, самое начало. Пламя его взгляда, изгиб тела, когда он наклонился к ней. Вот что породило связь между тогда и теперь; время сделало петлю, связь сердец замкнулась.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
